Король утопленников - Алексей Цветков

В этот миг, за круглым стеклом, Эс бросает себя за борт, но возможные свидетели отвлечены своим драгоценным разговором:

— И золото, понимаете, я имею в виду самой чистой пробы.

Так делятся и люди: те, за кого уплатят, в случае нужды, столько, что каждый их килограмм обойдет золотой, это одни существа. Их жизнь, работа, отдых и смерть ничего не имеют общего с жизнью, работой, отдыхом, смертью тех, кому не суждено перейти золотой барьер. Все люди имеют ценностные аналоги в мире известных нам металлов, и положение каждого может быть понято только исходя из цены металла, с которым он совпадает в данный момент.

— Потому-то я и не думаю, что мы все утонем, останемся в нижнем полюсе. Мы, как вы могли заметить, люди разные, а, значит и дальше Король прикажет нам по-разному жить. «Стелла» — временный сплав.

Сказав это, человек слишком задумчиво глядит в стекло и начинает понимать, что увидел только что. Подходят другие, проснувшиеся пассажиры. Все выбегают на воздух. Никто не замечает, что больше не холодно. Или просто не мерзнут? Никто не замечает, что все выстроились на носу умолкшей «Стеллы» по порядку, согласно своим географическим именам. Нет только Эс. Он растворяется там, в воде.

Начались мысли:

Просто так за борт не прыгают, это был, может быть, приказ Короля? А почему «Стелла» остановилась, кто это приказал? Эс?

И имеют ли теперь силу его приказы? — думает ЮЗ.

Никто без Эс не сможет обойтись ни с зондом, ни с порошком, — думает За, — и где сейчас порошок? Может тоже в воде?

Теперь придет Король, ведь Эс сейчас уже у него, объясняется. Как придет? Откуда возьмется? Или ждет нас там, на ледяном берегу, которого, кстати, совсем не видно в тумане. Или не придет, проверяет? Что мы будем делать? Поворачивать? Сами пробовать зонд? Двигаться, соблюдая вчерашний курс? — думает СеЗ.

Он перешел сейчас из второго сословия в первое, и, значит, ему не вернуться. Этого ли хочет Король от всех нас? Смотрел ли Эс на корабль уже в воде? Или не смотрел? — думает СеВ.

Нет бога, кроме Аллаха и Мухаммад его пророк, — думает ЮВ.

Четки в его пальцах звучат как капли с дерева после дождя, — думает Ю. 15

Никто из них не заметил безволния. Как не заметили отсутствия команды и всяких ее признаков. Вода плоская стала, остановленная, не движется. Кисель-желе-стекло-сталь — сравнить некому.

Эс принес жертву, вот и успокоилось. Ю поднимает голову и видит: там, где недавно находилось небо, отражаются они все — задранные лица, палуба, «Стелла», плоская вода. Ближе, чем зеркальный потолок в ее любимом кафе — поднимешь руку и тронешь свое отражение. Корабль влип в абсолютную гладь. И вот она снижается навстречу самой себе, убирая зазор, снимая вопрос об образцах и копиях. Ничто не будет копией. Ничто не было образцом. Словно лезвия сжимаемых ножниц. Поцелуй двух зеркал. Взаимопожирание. То, чему нельзя быть свидетелем.

Сообщения 1

«Чем вы сегодня заняты с утра?» — пришел от Шрайбикуса вопрос по почте. Впрочем, спрашивает не он, а его «учение», познакомиться с которым только и можно через систему ответов и вопросов, подбираемых церковной программой специально для каждого. Пока учение спрашивает друзей Шрайбикуса и предлагает им варианты сегодняшнего дня, сам он, закрыв глаза, повторяет вслед за музыкой в наушниках: «Монгольская степь, монгольская степь...»

Глеб ходил с камерой по городу и высматривал «политику». Первый щелчок: непускательная красно-белая лента завязана бесполезным бантиком на ячеистом решете старого советского окна. Запретительная полосатая бабочка напрасно трепещет. Такой лентой обычно обводят дыры, сделанные рабочими в улицах.

Второй в метро: бегущие пассажиры, за ними приоткрытая дверь с обедающим ментом на фоне карты мира.

И на Чеховской, заодно уж: египетское крылатое солнце над аркой перехода закрыто знаком с перечеркнутым человечком, под который все равно торопятся люди.

Если мир есть система слов, для неграмотных воплощенная в картинках, то тогда Глеб хочет поймать камерой только те слова, которые выделены жирным шрифтом. Или каждый выделяет сам? После обеда «политика» мерещилась уже везде, даже в шеренге лежащих вповалку колесами вверх вокзальных тележек у Казанского. Их загорало там больше ста.

«Политика» понадобилась для заказанной ему обложки сборника «Как заставить свой чайник свистеть антиправительственную музыку?» Каким представляется Глебу идеальное политическое фото? Бывший монах и будущий Пол Пот играет на скрипке — ослепительно белый лицеист. Глеб купил его в парижской подворотне за один евро.

Политический мальчик, заказавший обложку, понравился манерами одаренного неврастеника.

— Был в Анталии, — отвечал он кому-то по телефону, — видел, как турецкие пролетарии строят на своем побережье новые тюрьмы отдыха для немцев.

Ему позвонили снова и спросили, видимо, то же самое.

— Анталийские невольники складывают там массовые дворцы. Побудь халифом неделю! Позолота с кранов сходит за полгода, но возвращается в два дня, — отчитался политический мальчик.

Глеб пожалел, что ему снова не позвонили и не спросили про Анталию в третий раз.

— Я тоже раньше снимал, — вспомнил мальчик, пожимая руку.

— Теперь бросили?

— Могу написать текст «Фотографии, которые я не сделал из отвращения к фотоаппарату».

— Обычно я не делаю «политику», — сразу извинился Глеб, удивленный тем, что именно ему предлагают эту «музыку» оформлять.

— Нам нравятся ваши «жеванные фото», их много висит в сети. Политика это не флаги партий, не фото с митингов. Политика этих обложек должна быть такая: ощущение прекрасной важности твоей и чужой жизни. Счастливая необходимость экспроприировать у системы самого себя. Самоэкспроприация. Мне думается, у вас получится. Не знаю, как это должно выглядеть.

В этом разговоре Глеб чувствовал столько немодного пафоса, как в песнях Высоцкого, которые «крутил» отец или как в папиных же книжках про трудную работу быть богом. Столько пафоса, что от удивления Глеб даже не смог сразу отказаться, обещал подумать и позвонить и теперь вот ходил, высматривал вокруг подходящие обложки.

— Взять хотя бы этих строителей, — объясняя Глебу про политику мальчик кивнул в окно. Там было написано голубым по желтому: «Купи у нас квартиру и получи бейсболку бесплатно!»

— По-моему остроумно.

— Да. Но что они делают?

— Строят дома.

— А зачем?

— Чтобы в них жили люди.

— Ты уверен?

Именно так, решил Глеб, переходя вдруг с «вы» на «ты», он и вербует товарищей.

— Не знаю, есть, конечно, нечестные фирмы, которые, не достроив, сваливают с деньгами вкладчиков, но не все такие, эта фирма, она как называется?

— Я не совсем об этом. Им ведь, даже самым честным, абсолютно все равно, будет ли там кто-то жить. Сколько купленных квартир в Москве пустует? Значит, они действуют ради прибыли, а не чтобы там кто-то жил.

— Да откуда мы знаем? — сопротивлялся Глеб. Такой ход мысли казался ему оскорбительно примитивным.

— Вообрази себя, входящим в их офис с классическим чемоданом долларов в руке. Миллион долларов США, который они рассчитывали поиметь с продажи квартирных метров. Предложи им чемодан просто так, а дом, если им так нравится строить, пусть выстроят бесплатно и бесплатно же подарят любым желающим. Ведь прибыль уже у них. Как ты думаешь, сколько этажей они возведут из чистой любви к людям и интереса к делу? Целью любой фирмы является прибыль, а не результат. То есть прибыль и есть результат и ему не обязательно ни с какой пользой совпадать.

Этих рекламных букв в окне Глеб никогда не замечал и не смог бы сказать, как давно они появились. Про само окно его приятель Шрайбикус сочинил такой стих:

На стене висит окно

Очень страшное оно

А вокруг него обои

Их наклеили мне гои.

Это я окно повесил

И поэтому я весел.

Стих, правда, в его жж, назывался «Всякое окно», а не именно это, а в английском переводе и вовсе «Windows», во множественном то есть числе. Шрайбикус вел журнал на двух языках.

Что известно Глебу о Шрайе? Из быстро распавшейся семьи советских филологов, евреев по национальности. В школьном возрасте начал печатать первые стихи в детской газете, оправдывая выпадание рифмы словом «рэп». Время было уже перестроечное. Потом статьи о том, как ездил в гости во Францию и что там теперь носят-кушают. Вторая статья называлась «Привет, Депеш Мод!». Во Франции мальчику повезло оказаться на их концерте. Одноклассников не любил за слабое знание английского и дурацкую фразочку: «Лучше взять у негра в рот, чем заслушать Депеш Мод!», которую они частенько царапали на столах. После закрытия детской газеты и окончания школы сочинял постмодернистские стихи и выступал с ними по клубам в паре с диджеем- наркоманом. Из того творчества чаще всего вспоминает строку «Самка Луны воет в небе, беззвучно сияя» и свою победу на конкурсе, для которой потребовалось взять из стоящих подряд на полке книг триста случайных фраз и вставить между ними слово «Поэтому». Кроме стихов делал вид, что учится на журфаке. Заболел там впервые венерической болезнью. Однажды после выступления у клуба был серьезно избит двумя неизвестными, несколько раз давшими его лицом о стальной гараж-ракушку.