Лето двух президентов - Чингиз Абдуллаев

– Да, – кивнул он, – у нас был съезд писателей. Лучше бы я на нем не присутствовал. Наша демократия нас, в конце концов, и погубит. Первый бесцензурный съезд писателей, когда можно было попросить слова и говорить все, что угодно. Никто не проверяет написанного, никто не записывает твои выступления, чтобы потом разобрать их в райкоме партии. Полная свобода. Было такое ощущение, что открыли кран, и оттуда хлынула грязная вода, которая долго скапливалась в ржавых трубах. Вылили столько грязи, что я даже удивился, как мы все это смогли выдержать. А потом избрали. Обидно. Было бы логичнее после таких выпадов, чтобы нас не избрали. Гораздо правильнее.

– И ты переживаешь только из-за этого? – удивилась Карина.

– Не только. У нас вообще неспокойно. Все не стабильно. Ощущение надвигающегося хаоса, какой-то большой беды. В Нагорном Карабахе опять стреляют. Когда я выезжал, передавали последние известия. Там идет настоящая война…

– Я тоже слышала. – Она чуть отстранилась от него. – Мы, наверное, поэтому чувствуем себя не совсем комфортно. Где-то в нашем подсознании сидит чувство вины, словно мы предатели своих народов.

– Какие глупости ты говоришь, – нахмурился Мурад. – И тебе не стыдно?

– Не очень. Вчера вечером я взяла сводку. Четырнадцать погибших армян и одиннадцать азербайджанцев за последний месяц. Они просто истребляют друг друга.

– Не мы начали первыми это проклятую войну! – в сердцах бросил он.

– Опять ты начал? – укоризненно спросила Карина. – Считаешь, что виноваты только армяне? Разве нам было мало событий начала века, когда погибло столько армян? Вы ведь до сих пор не хотите признавать сам факт геноцида армян? А их убивали такие же турки, как вы.

– Хорошо, что не сказала, как ты.

– Ты бы не убивал, – нахмурилась она. – Хотя… Только честно. Ты ведь был на войне, в Афганистане. Посмотри мне в глаза. Ты кого-нибудь там убил?

– Да, – спокойно ответил он. – Это была война. Я не стрелял в спины детям и женщинам. Но нам в спины стреляли. И дети, и женщины. Я убивал, и не только мужчин.

– Вот видишь, – с сожалением произнесла Карина, – а я могла бы поклясться, что ты на такое неспособен. Значит, ты изменился, Мурад.

– Война меняет всех, – вздохнул он. – А насчет армянского геноцида хочу тебе напомнить, что после революции в Турции судили и наказывали чиновников прежнего режима за убийства армян. Не нужно априори считать всех турков людоедами. Между прочим, когда недавно убили известного журналиста-армянина в Стамбуле, на улицы в знак протеста вышли тысячи турок.

– Сейчас ты будешь мне рассказывать, как турки любят армян, – отмахнулась Карина. – Не пытайся, все равно не докажешь.

– Я знаю одного турка, который любит армянку, – пошутил Мурад.

– Ты не турок, ты азербайджанец.

– Ты только что сказала: мы все – турки.

– Ты прекрасно понял, что я имела в виду.

– Мне Валех, это наш представитель в Москве, рассказывал, что на Ленинградском проспекте есть ресторан «Помидор». Там собираются армяне и азербайджанцы, приехавшие из Баку. Собираются, чтобы вспомнить ушедшие дни, вместе обнимаются и плачут по своему городу, вместе отмечают все праздники. Там даже музыканты играют мелодии двух народов, и среди них есть и армяне, и азербайджанцы.

– Я слышала об этом ресторане, – улыбнулась Карина.

– Наконец-то ты улыбнулась. Я думал, что только у меня сегодня неприятности. Оказывается, у тебя тоже.

– Ничего страшного, просто позвонил мой муж. Он хочет теперь забирать нашу дочь по выходным к себе. А я, конечно, возражаю…

– Почему? Это же отец твоей дочери?

– Он женат, и у него уже двое сыновей. Близнецы. Зачем ему забирать нашу дочь? К чужой жене и к ее сыновьям. Мне не очень хотелось тебе об этом говорить.

– Я тебя понимаю. – Мурад легко привлек ее к себе и честно признался: – Когда я с тобой, то даже не понимаю, что со мной происходит. Мне хочется, чтобы ты все время была рядом, чтобы я слышал твой недовольный голос, видел твои глаза, спорил с тобой, даже когда ты со мной не соглашаешься.

– По-моему, мы много говорим, – лукаво произнесла Карина, – встретились после разлуки для того, чтобы снова поспорить. Ты не подозреваешь, почему я сейчас в твоем номере? Мне пришлось ждать полчаса, пока мне выпишут пропуск в гостиницу. И учти, после одиннадцати я должна уходить. Они обычно ходят и проверяют номера, чтобы гости здесь не задерживались. Так они борются за нравственность своих постояльцев.

– Какая глупость, – покачал головой Мурад. – Неужели действительно будут ходить и проверять?

– Обязательно. Поэтому дежурной нужно дать деньги, и тогда нас не тронут до самого утра, – посоветовала Карина.

– Откуда такой опыт? – шутливо погрозил он пальцем.

– Я часто ночую в чужих номерах, – усмехнулась она. – Ты забываешь, что я журналистка и моя обязанность все знать.

Карина оказалась права. Дежурная постучала в дверь ровно без пяти одиннадцать. Пришлось дать ей пять рублей, и она сразу ушла, чтобы не беспокоить их до утра. Утром он спустился к администратору, чтобы попросить о продлении номера до вечера. Администратор, молодая женщина лет тридцати, перекрашенная под блондинку, сразу решительно ему отказала:

– У нас в гостинице живет столько депутатов, вообще нет свободных номеров. У вас бронь только на один день, значит, в двенадцать вы обязаны освободить номер.

– Неужели никак не возможно?

– Нет, – отрезала она.

Мурад отошел от стойки, затем, немного подумав, вернулся.

– А если я заплачу за половину суток как за три дня?

– За три дня у нас цена не очень большая, – подняла на него глаза администратор. Глаза темные, явно перекрашенная блондинка.

– Тогда за пять, – предложил он, чувствуя прилив наглости.

– За десять. Может, тогда мы продлим вам проживание до вечера.

Номер стоил двадцать четыре рубля, и Мурад быстро на стойку положил двести пятьдесят.

– Идите и отдыхайте, – сказала администратор, забирая деньги, – до двенадцати ночи. Потом мы вас выселим.

Мурад обернулся. Вокруг стояли люди и все видели, а она даже не удивилась и не постеснялась. Взяла деньги прямо при всех, даже не сделала вид, что выписывает какую-то квитанцию. Полное разложение повсюду, с огорчением подумал он, повернулся и пошел к лифту. Когда он рассказал обо всем Карине, она долго смеялась. Потом они заказали еду в номер. А поздно вечером Мурад вызвал такси. Когда они доехали до ее дома, он хотел выйти из машины, но Карина не разрешила.

– Не нужно, – попросила она, – я дойду сама. До свидания.

Мурад долго сидел, глядя, как она скрылась за углом дома, пока наконец таксист не повернулся к нему.

– Мы ее ждем или поедем?

– Поедем, – кивнул Мурад.

Ночью он улетел в Баку. В салоне самолета встретил знакомого художника Фархада Халилова. Их места оказались рядом. Халилов приезжал в Москву на несколько дней. Когда самолет взлетел, он неожиданно сказал:

– Впервые в жизни не хочу возвращаться обратно в Баку.

Мурад не спросил почему, и так понятно. Общим настроением была какая-то безысходность, словно мир стремительно катится куда-то в пропасть, и его уже невозможно остановить. Он собирался снова прилететь в Москву уже в следующую субботу. Но на субботу была назначена важная конференция книголюбов, на которой он должен был присутствовать. А через субботу был день рождения его двоюродной сестры, собиравшейся выходить замуж, и все родственники требовали присутствия Мурада. Еще через две недели, когда он уже взял билет, ему объявили, что он должен отправиться в Карабах вместе с прилетевшими представителями писательского объединения «Апрель», которых тоже волновало противостояние между двумя народами. Приехали писатель Игорь Минутко и поэт Вадим Ковда. Игорь Минутко был мужчина среднего роста, лысоватый, в очках, больше похожий на школьного учителя. Вадим Ковда чем-то неуловимо напоминал молодого Эйзенштейна, особенно растрепанными волосами и пухлыми губами. Вместе с ними приехали еще несколько журналистов.

Мурад позвонил Карине и объяснил ей, что приедет только через неделю. Вместе с гостями они отправились на автобусе сначала в Агдам. Это был самый крупный город, находившийся почти на границе Нагорного Карабаха. Здесь прошла встреча приехавших с беженцами – азербайджанцами. Затем автобус, под охраной автоматчиков и бронетранспортера, отправился в высокогорную Шушу, расположенную в самом центре Нагорного Карабаха, где должны были состояться встречи не только с азербайджанцами, но и с армянами. Некоторые приходили тайком, опасаясь мести непримиримых радикалов, и рассказывали страшные истории о противостоянии двух соседних народов. Гости были поражены услышанным, словно они неожиданно очутились в другом измерении, и все прежние ценности оказались перевернуты с ног на голову. Вечером журналисты и писатели вернулись в Агдам, чтобы заночевать там. После ужина Мурад вместе с гостями сидели у телевизора и смотрели последние новости. Опять говорили о противостоянии в Нагорном Карабахе, и они возмущались тем, что корреспонденты часто передают непроверенную информацию.