Мертвый час - Валерий Введенский

Графиня Мария Дмитриевна с хозяйской гордостью показала Сашеньке первый этаж, где располагались столовая, кухня, гостиные, бильярдная:

– А на втором этаже только спальни да кабинет графа.

– Хотелось бы и там осмотреться, – попросилась Тарусова.

Графиня горестно вздохнула, но перечить гостье не стала. Взбираясь за хозяйкой по лестнице, Сашенька поняла причину печали: подъем дался Марии Дмитриевне нелегко.

– Тяжело взбираться. Сердце у меня больное. Вниз подумываю переехать, – переведя дыхание, пожаловалась графиня, сделав перерыв между пролетами. – А ведь и пятидесяти еще нет.

Тарусова удивилась – Мария Дмитриевна выглядела много старше названных ею лет. Как же старит людей болезнь.

Дверь в злополучную комнату с балконом отсутствовала.

– Николя, мой младшенький, это его комната, нынче в Москве. Потому слуги и не торопятся ставить дверь обратно, – отдышавшись после лестницы, пояснила Мария Дмитриевна. – Придется Петюне поручить. Хоть и молод, а самый расторопный.

– А в ночь ограбления комната была заперта? – уточнила княгиня.

– Да, моя дорогая. Потому и пришлось дверь выламывать. Ключ-то от нее лишь один, остальные Николя растерял.

– Снаружи или изнутри была заперта дверь?

– Кто его знает? Замок – врезной, и так и сяк можно. Полиция считает, что Автандил запер снаружи, а князь уверяет, что запер ее изнутри, перед тем как с балкона спуститься. – Мария Дмитриевна неожиданно всхлипнула, на глаза ее навернулись слезы, она достала платочек, чтобы их утереть. – Четыркины о нашей беде разболтали?

– Да.

– Терпеть их не могу…

– Мне почему-то кажется, – медленно, подбирая нужные слова, начала Сашенька, – что князь Урушадзе не крал облигации.

– Я тоже так считаю, – снова вздохнула графиня.

Ах вот оно как! Выходит, Мария Дмитриевна в виновность зятя не верит. Надо расспросить ее поподробней.

– Но Андре меня не слушает, – пожаловалась Мария Дмитриевна. – Почему он верит Четыркину? Разве можно? Глеб Тимофеевич страдает алкоголической болезнью. Ему не только Автандил, бесенок с рогами мог привидеться. Да и вообще, что сам-то Четыркин позабыл ночью в кабинете Андре?

– Полностью с вами согласна, – закивала головой Сашенька. – Но как объяснить револьвер? Как он оказался у вашего зятя?

– Автандил же объяснил – подобрал его в саду на дорожке.

– Очень неубедительно…

– Почему? Если бы Авик совершил кражу, у него не только револьвер нашли бы, но и облигации. Но их-то не обнаружили.

– Мог спрятать.

– А револьвер позабыл? Авик, конечно, диковат и необразован, но вовсе не глуп. Если бы спрятал облигации, спрятал бы и револьвер. Нет, Авик ни при чем. Не будь Андре таким упертым… Ай, да что говорить…

Сашенька с позволения графини вошла в комнату.

На стенах, обклеенных дорогими обоями, висели «кабинетки»[86] с портретами графа, графини, Аси и Михаила. Вдоль стены стояла узкая кровать, за ней, ближе к балкону, – письменный стол, заваленный учебниками по физике, химии и начертательной геометрии.

«Какие необычные интересы для пехотного офицера», – подумала Сашенька.

Мария Дмитриевна словно мысли ее прочла:

– Николя мечтал выучиться на инженера. Просил у отца позволения перейти из классической гимназии в реальную. Но Андре не разрешил. Сказал, что там учат на нигилистов.

Гимназическое образование в Российской империи было излишне гуманитарным. Из точных наук изучалась лишь математика, остальные часы в классических гимназиях были отданы языкам (русскому, латыни, греческому и французскому), Закону Божьему и истории с географией. Передовые умы того времени отлично понимали, что этих предметов недостаточно для подготовки будущих врачей, инженеров, агрономов, etc… Поэтому еще в пятидесятых годах XIX столетия возникли так называемые реальные гимназии, где вместо древних языков преподавались естественные науки. Но выпускники таких заведений в отличие от обучавшихся в классических гимназиях не могли без экзаменов (все та же латынь) поступить в университеты. Попытки министра народного просвещения Головнина уравнять в правах оба вида гимназий была в штыки воспринята консерваторами: по их мнению, естественные науки отрицали религию и воспевали материализм.

После покушения Каракозова[87], когда выяснилось, что революционные идеи популярны среди учащихся, Головнина отправили в отставку. Его преемник оказался из консерваторов. Он еще больше понизил статус реальных гимназий, переименовав[88] их в училища. Свидетельства об их окончании с той поры лишь «принимались в соображение» при поступлении в высшие специальные заведения.

– Андре запретил Николя поступать в университет. Сказал, что все Волобуевы были офицерами. И раз Николя носит его фамилию, значит, не имеет права прожигать науками жизнь.

– А почему Николя уехал в Москву? Военных училищ и в Петербурге предостаточно, – поинтересовалась княгиня.

– Подальше от отца. Сильно на него зол. А у меня из-за этого отъезда сердце еще больше болит. Как он там? Пишет редко, всего раз в неделю и всегда одно и то же: не волнуйтесь, маменька, все хорошо.

Мария Дмитриевна снова достала платочек и промокнула слезинку.

– Не расстраивайтесь, – поспешила ее успокоить Сашенька.

– А ваш старший? Куда планирует? – спросила графиня из вежливости.

– Евгений решил пойти по стопам отца. На юридический.

– Да, юристы нынче в моде. И зарабатывают недурно. Мой крестный брат тоже юрист. Нынешней зимой отличное имение в Орловской прикупил. Ну что, к столу?

Чай был сервирован в беседке, обвитой диким виноградом. Легкие закуски, графинчики с красным и столовым винами, серебряный самовар, сушки, плюшки, пирожные и непременно варенье. Какое без него чаепитие на даче?

Наскоро насытившись, Сашенькины дети вместе со старшим сыном Волобуевых Михаилом (несчастный молодой человек хоть и передвигался в коляске, управлял ею очень ловко) отправились на конюшню смотреть лошадей. Нина составила им компанию. За столом остались Сашенька, чета Четыркиных, граф с графиней, их дочь Ася и еще один гость, видимо, сосед, представили которого необычно – Леонидиком. Согласитесь, престранное имя для пятидесятилетнего мужчины. Да и сам он был престранным. Ручку Сашеньке не поцеловал, даже не кивнул, лишь хрюкнул что-то под нос и тут же уселся за стол. Ел с аппетитом, но участия в разговоре не принимал. Украдкой наблюдая за ним, княгиня пришла к выводу, что Леонидик не в себе. Ну разве станет нормальный человек раскладывать пасьянс из печенья, прежде чем его съесть?

Видя, как шокирована Тарусова, графиня Волобуева попыталась отвлечь ее разговором:

– Раньше, до всех этих трагедий, у нас по пятницам собирался здешний бомонд…

Когда Леонидик дожевал пасьянс из печенья, он принялся выкладывать домик из шведских спичек, при этом замурлыкав мелодию. Очень и очень знакомую.

– Бетховен? – узнала княгиня. – Первая соната?

Леонидик, не прекращая мурлыкать, кивнул, мол, да, она.

– Андре, – обратилась Мария Дмитриевна к мужу. – Леонидик по-прежнему исполняет первую сонату. Вы говорили с полицмейстером?

– Нет, Мари, – усмехнулся Волобуев, вышедший сегодня к гостям в дорогой чесучовой[89] паре. – Решил, что вы шутите.

– Какие могут быть шутки? – И Мария Дмитриевна пояснила гостям: – Оказывается, в ту ночь, когда нас ограбили, Леонидик видел в саду разбойника. Не смейтесь, Юлия Васильевна.

– Я просто поперхнулась, – подняла бровь Четыркина, которая села рядом с мужем, чтобы тот не напился.

Но Глеб Тимофеевич все равно исхитрялся каждые пять минут порадовать себя стопочкой столового вина.

– Очень вас прошу, Андре, – графиня вновь обратилась к мужу. – Сообщите о разбойнике полицмейстеру. Завтра же.

– Боюсь, услышав про разбойника, он тоже поперхнется, – пошутил в ответ граф и, наклонившись к Сашеньке, пояснил: – Мой шурин не совсем нормален. То бишь совсем не нормален.

– Не смейте так говорить, Андре, – возмутилась графиня. – Леонидик здоров. Просто не такой, как все.

– Таких и считают ненормальными, – напомнила Четыркина.

Граф посмотрел на нее с благодарностью, графиня – с ненавистью.

– Леонидик не способен лгать, потому что фантазия у него отсутствует, – объяснила Мария Дмитриевна. – И если говорит, что видел разбойника, значит, так и было.

– Давайте тогда уточним подробности. Во что разбойник был одет? – спросил хмельной Четыркин.

– Понятия не имею, – с раздражением ответила графиня. – Вы же знаете, Леонидик неразговорчив, если скажет пару слов за неделю, уже хорошо. Андре! Я все-таки настаиваю на вашем визите к полицмейстеру. Авик не виноват…

– Вы опять за свое, Мари? – вспылил граф. – Я же сказал: вопрос закрыт! Раз и навсегда.