Patrida - Владимир Файнберг

Аргиро схватила его за руку, хотела поцеловать. Артур вырвался, пошёл к своим спутникам.

…Девочки уже считали его своим. Когда Артур сел рядом с полицейским Костой и «мерседес» поехал дальше через перевал, они с заднего сиденья, несмотря на уговоры родителей, дёргали его то за воротник куртки, то за волосы, пытаясь привлечь к общению.

Артур же был ни жив ни мёртв. То, что горели от снега руки, казалось нормальным. Но ещё более сильный жар охватывал изнутри всё тело… Запретив Аргиро говорить кому бы то ни было о случившемся, он боялся, что над ней посмеются, разрушат её веру в возможность чуда.

Машина спускалась с хребта к юго–западной стороне острова, как из зимы в лето. Сосновый лес незаметно сменился другим, незнакомым. Кряжистые деревья с голыми ветками стояли среди зелёной травы. Начали попадаться вечнозелёные кусты.

«Это надо же было так случиться, чтоб она села прямо под висящим на стене календарём, — думал Артур. — И чтоб именно на этой картинке, как подсказка Провидения, был снег…»

За стволами деревьев в разрыве ущелья по голубой глади моря красиво, как в стихотворении Лермонтова, шёл парусник.

Машина свернула с шоссе на узкую тропу. Вскоре тропа кончилась возле торчащего из травы древнего фундамента и остатков стен, сложенных из грубо обтёсанных камней. Это и был центр земельного участка, купленного Ангелосом. Полицейский Коста помог ему вытащить из багажника тяжёлый рюкзак с провизией, топор в чехле и уехал, пообещав вернуться за ними во время.

Девочки сразу завладели Артуром. Вместе с ними он собирал валежник для костра, на котором Сюзанна начала спешно готовить еду. Антонелла и Рафаэлла неотступно сопровождали его и Ангелоса, когда тот показывал гостю границы участка, расположенного в неудобном месте — на склоне заросшего диким кустарником, неглубокого ущелья. Здесь Ангелос собирался вырастить сад и построить на развалинах фундамента летнее бунгало.

— Why? You live on another island. What is it all for?[123] — недоумевал Артур.

Из ответов он в конце концов понял, что на родном острове у Ангелоса уже есть другой участок. Необходимо всё время куда‑то вкладывать деньги. Земля дорожает…

Девочки, устав бродить крутизной, оставили их, побежали к матери. Ангелос принялся рубить под корень кустарник, и Артур, предоставленный самому себе, поднялся по отлогому склону на гребень ущелья. Сел на трухлявое бревно под старой оливой, изогнутой как иероглиф.

«Так или иначе, злобы в глазах Сюзанны больше нет. Она открыта. Кажется, готова простить, ждёт. Может быть, эта поездка — первый шаг навстречу друг другу. Дай им, Господи! Хотя бы ради славных девчонок…»

Всё, что он видел вокруг, казалось мягким. Мягкие, теряющиеся в синеватой дымке очертания окружающих гор, поросших зелёной травой. Поднимающийся снизу дымок от костра, приглушённые расстоянием звуки ударов топора…

— Greece[124], — произнёс он вслух английское название этой страны. — Greece…

Оно тоже было мягким и нежным.

— Артурос! — послышался голос Сюзанны. — Come on![125]

Он встал. Не хотелось уходить с этого места, от этой тишины и воли. Теперь всё, что было окрест, не казалось ему сном. Наоборот, не реальным, тающим, как мираж, прошлым было то, что осталось в России.

Когда он спустился и шёл к костру, возле которого с разноцветными пластиковыми мисочками уже сидели Антонелла и Рафаэлла, издалека послышался шум автомашины. Ангелос посмотрел на дорогу, потом с недоумением взглянул на часы.

Из‑за откоса ущелья вынырнул белый автомобиль. Над лобовым стеклом виднелась табличка — «taxi».

Из машины в куртке с меховой оторочкой, в брюках, заправленных в высокие сапоги, вышла Лючия.

Кивнув собравшейся у костра семье, она быстро шла навстречу Артуру. Волосы её были растрёпаны, длинные чёрные пряди закрывали часть лица и плечо.

— Что случилось? — спросил он, тоже убыстряя шаг. Взмахом головы откинула волосы, схватила его под локоть, повела к такси. Губы её дрожали.

— Что случилось? Как ты здесь оказалась?

Лючия пропустила его на заднее сиденье, села рядом, захлопнула дверцу, что‑то сказала водителю. Тот развернул машину и они поехали к шоссе.

— Нехорошо. Даже не попрощались, — сказал Артур. Лючия требовательно взяла его руку, положила на своё колено, проговорила:

— Звонил Филипп. Ночью на нашем острове албанцы убили человека.

— Какие албанцы?

— Не знаю. Скучал обо мне? Нам нельзя быть не вместе. Когда Филипп позвонил, я спустилась к яхте, поплыла за тобой.

— Я видел тебя! Два раза видел яхту под парусом. Ты безумная женщина.

— Должен знать: зимой на этом острове только одно такси. И я увидела его, когда яхта подходила к пирсу. Машина мчалась вниз по изгибам шоссе.

— Тебе не было скучно, бамбино? Говори правду.

— Нет.

— А мне без тебя плохо. Не знала, что так может быть. Сюзанна для тебя красивая, она тебе понравилась?

— Лючия, ты безумна.

Шоссе неожиданно быстро кончилось. Машина уже сворачивала к набережной. Артур издали увидел пришвартованную рядом с катером Ангелоса яхту. Ветерок развевал на мачте над радаром синий с белым крестом греческий флаг.

Когда Лючия рассчиталась с водителем и они вышли, он с сожалением взглянул снизу вверх на ступенчатый город.

— I'm hungry.[126] А давай пообедаем где‑нибудь в этом вертикальном городе, в местном ресторанчике. Я угощаю.

— Нет. — Лючия влекла его к яхте.

— Стесняешься этой своей одежды? Почему не хочешь?

— Caro mio, ты знаешь, мне чужды условности. Любые. Хочу, чтоб мы, наконец, были двое. Если б ты знал, как я ненавидела этого таксиста. Мешал быть только с тобой.

Артур по узкому трапу поднялся на яхту, принял поданные снизу Лючией носовой и кормовой швартовы, а когда и она взбежала на борт, поднял с помощью маленькой лебёдки трап.

Блеклая, отцветшая женщина хватает меня за руки, прижимает их к своей груди, просит:

— Умоляю, найдите мне мою девочку! Не может быть, чтоб она умерла, пропала. Не может быть… Ночью совсем случайно узнала: эшелон с арестованными уходит от Пресненской пересылки. В шесть утра. Заперла дверь. Оставила спящего ребёнка. Ей тогда было полтора годика. Не помню, как доехала, пробилась, нашла эшелон на путях, чудом увидела мужа. В последний раз. Крикнул из зарешеченного окна вагона: «Купи мне чайник!» Господи, где ж я куплю ему чайник?! И опять чудо — конвойный солдат продал чайник. Свернула трубочкой оставшиеся деньги, всунула в носик, подала конвойному, чтоб передал. Подскочил офицер с овчаркой на поводке: «Записку передаёшь?!» Вырвал чайник. Меня арестовали. На шесть лет. А дома, запертый, спал ребёнок. Моя Наташенька…

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Третий день валил снег. Ни неба, ни моря за окном не было видно. Только гудящая кутерьма белых хлопьев, гонимых северо–восточным ветром.

Непогода снова пришла с заснеженных просторов России. Оттуда на Салоники, на архипелаг Северные Спорады, на Пеллопонес циклон с громадной скоростью перемещал сплошной поток чреватых снежными зарядами туч.

Оторвавшись от своей рукописи, Артур Крамер стоял возле стеклянной двери на терраску, ждал, когда Лючия позовёт его завтракать. Тщился разглядеть у причала яхту, хотя бы концы её мачт. Трудно было поверить в то, что всего три дня назад он плыл под белыми парусами по синим, спокойным водам. Как всякое парусное судно, яхта шла беззвучно. Лишь позванивали под килем струи воды. Что‑то неземное было в этом одоленье пространства, словно намёк на иной способ передвижения — ангельский… Лючия поставила его у штурвала, а сама управляла шкотами. Посередине пути она позвала его вниз, в каюту. Артур увидел нечто вроде гостиной, отделанной красным деревом, спальню, камбуз с баром и холодильником. Здесь был даже душ, даже телефон, телевизор.

Лючия наскоро сделала бутерброды с сыром, открыла банку консервированных ананасов, достала из бара бутылку «Мартини», налила ему в бокал со льдом.

— Нас пока что не унесёт куда‑нибудь в Турцию? Или в Египет?

— Не будь в тревоге. Тут есть то, что в авиации зовут «автопилот». Я поставила по компасу.

— Ну и дела! А ведь здесь можно работать, писать…

— Бамбино, можно жить, путешествовать по всему миру. В центре Парижа на Сене, и в Лондоне, и в Барселоне имеются причалы. Ты подходишь, тебя подключают к электричеству, телефону, пресной воде, ко всем коммуникациям и можешь жить, сколько захочешь. Некоторые так живут годами, заводят на яхте собаку, цветы. Надоест — плывут в другие места. Им даже не нужен дом на берегу.

— Ну, это для очень богатых людей.

— А разве мы не такие? Мы такие. Если хочешь, весной, в мае, оставлю отель на Филиппа и Поппи, немножко научу тебя стать моряком. Мы пройдём через Гибралтар в Атлантику, поднимемся к северу, через Сену войдём в Париж. Ведь ты не был в Париже?