В поисках смысла (сборник) - Андрей Десницкий

Сейчас, похоже, совсем не готовы. Обличительный пафос в адрес мусульман, или протестантов, или Запада, или вообще всех подряд — он ведь порой идет от бессилия, от неумения объяснить достоинства своей веры. Не могу защитить своё, так буду нападать на чужое, доказывать (самому себе, прежде всего), что у них всё намного хуже, чем у нас. Но это совсем не миссионерство. Цель настоящего благовестника — не чужое хулить, а рассказать и показать на деле, что же у нас есть такого хорошего.

И если мы не научимся этого делать в самое ближайшее время, нам придется смириться с тем, что уже становится реальностью в некоторых исламских регионах нашей страны: православие понимается там как этническая религия русских, а наднациональное, всемирное представление о христианстве связывается почти исключительно с протестантизмом. И дело тут не только в исламском контексте. Уже и в Сибири стала вполне типичной картина: в небольшом городе есть один-два православных храма и несколько протестантских общин. Да, в храмах бывает довольно многолюдно, но если считать жителей такого города, регулярно бывающих на воскресном богослужении, то у протестантов и православных цифры, полагаю, будут сопоставимые. А вот миссионерская активность у протестантов — на порядок или два выше.

Может быть, одна из главных причин нашего бездействия и нашей успокоенности состоит в том, что Православие в России кажется нам чем-то раз и навсегда данным, чем-то таким, что не исчезнет и умалится. На нашем веку, может быть, так и будет. Но мы на то и православные, чтобы мыслить не текущим моментом, а в исторической перспективе. Великие церкви Антиохии и Александрии когда-то казались такими же твердынями, и что с ними теперь? Крошечная Антакья на задворках Турции, малочисленные копты в Египте — они сохранились, конечно. Но не такой судьбы я бы желал своей поместной Церкви.

Единственный копт, с которым я лично знаком — мой коллега, он консультирует переводческие проекты в странах Ближнего Востока. Только сам он протестант, и это меня ничуть не удивляет.

19. Православие с чистого листа?

Кто же не мечтал в детстве о великих открытиях… Вот рассекает океанские волны каравелла или фрегат, и кричат с мачты о близкой земле, и уже спускают на воду шлюпку и капитан препоясывается шпагой, чтобы наречь острову новое имя и водрузить над ним знамя своего королевства. А с берега глядят любопытные — и как знать, не кровожадные ли? — туземцы. Дивятся этому чуду, огромной деревянной рыбе, в которой приплыли бледнолицые люди, или даже боги, кто их разберет!

А потом всё бывает уже не так романтично: нужно искать воду и растить пищу, строить жилье и оборонительные сооружения, торговать и воевать с этими самыми туземцами, словом, начинать новую жизнь на новом месте. И однажды бросит в гавани якорь другой корабль, на котором приплывут переселенцы с далекой и уже почти забытой родины, чтобы начать жизнь заново в этом суровом краю и устроить тут всё лучше и проще, чем было дома. Приплывут в поисках счастья.

Сегодня всё совсем не так романтично: аэропорты и вокзалы, паспортный контроль, и туземцы — это вовсе не дикари в юбках из пальмовых листьев, они носят такие же джинсы и пьют такую же колу или пиво. Да и вообще, выглядят они, как правило, куда цивилизованнее переселенцев, ищущих лучшей доли. Но проблемы, по сути, те же. И глядя на то, как миллионы наших бывших и настоящих сограждан покидают нашу страну, как меняются сами границы этой страны, отрезая от нее тех, кто и не думал об эмиграции, поневоле задаешься вопросом: а что же будет с русской диаспорой через сотню-другую лет? Что сохранит она в рассеянии: язык, культуру, религию? Евреи, к примеру, за тысячелетия сохранили религию, но не язык, цыгане — ровно наоборот, китайцам удается сохранять то и другое, а вот ирландцы свой язык утратили даже на родине, зато обучили всех остальных пиву и песням своей страны…

Но поговорить сейчас, конечно, я хочу не о пиве, не о песнях, и даже не о языке, а скорее о православии. Вот уже скоро век, как волна за волной, поколение за поколением наши соотечественники оказываются на чужих берегах, и одни хранят там веру отцов, другие обретают ее для себя заново — и таких, надо сказать, больше. Да, у себя дома они могли заходить в церковь, которая была для них частью пейзажа, но на других берегах и пейзажи не те, что прежде. И церкви, какие попадаются на главных площадях городов, совсем не православные. Зайти можно и туда. А вот в православный храм зачастую приходится ехать в соседний город (и транспорт дорог!), да в единственный выходной, и содержать храм приходится на собственные скудные средства…

Это сейчас в Париже строится роскошный храмовый комплекс, да и другие православные храмы там в полном порядке. А в тридцатые годы прошлого века служили литургию в гараже, на другое помещение у эмигрантов просто денег не хватало. Только те, кто молился на той службе, вспоминали потом этот гараж с иконами как нечто самое прекрасное и драгоценное в жизни. Там встречали они нечто такое, что не встретили в кремлевских и петербургских соборах, в лучших монастырях оставленной России… Потому ли только, что к вере эти люди обратились в отчаянное время, когда утратили всё земное и надеяться могли лишь на небесное? Или еще по каким-то причинам?

Мне говорил один русский священник, служащий за пределами России, и потом его слова подтвердил другой священник, европеец, служащий в православном храме в своей родной стране: начинать с чистого листа бывает проще. К православию, прочно вписанному в привычный пейзаж, слишком много предъявляется требований. И дело даже не в тех толпах, которые являются освящать вербочки и куличи и разбирать крещенскую воду, не в тех захожанах, которые приносят крестить младенцев и отпевать покойников, не желая знать ничего другого. У них одно требование: быть ритуально обслуженными, а молящимся они особо не мешают.

Гораздо сложнее бывает с теми, кто точно знает, каким должно быть подлинное православие, кто хочет поставить на должное место не одну только вербочку, а целую поместную Церковь или, по меньшей мере, приход или монастырь. Как и о чем он должен молиться, как следует выстраивать отношения с властями и обществом, о чем можно говорить и, главное, каким языком — почти у каждого есть точное мнение по каждому из этих вопросов, и порой кажется, что каждый второй спешит именно его объявить апостольским и святоотеческим, обязательным ко всеобщему исполнению. Нет, на самом деле, таких требовательных людей не слишком много, но голос их бывает слишком уж хорошо заметен…

«Я в тот храм не хожу, там…» — эти слова я уже привык слышать со времен своей церковной юности. Самый забавный случай был еще на закате советской власти, когда ко мне, кудрявому русоволосому юноше с характером явно нордическим, прямо в храме Воскресения Словущего в Брюсовом подошел некий господин и стал объяснять, что мне как славянину нечего ходить в храм, где одни евреи. Но тут рядом встали жена с дочкой (они ходили к иконе прикладываться) и, глядя на ближневосточные, я бы даже сказал библейские черты моих дорогих девочек, он сразу понял, что этот раунд борьбы за чистоту славянской расы уже безнадежно проигран. Так и на иконах ведь были не только славяне.

Сколько раз с тех пор я слышал о неправильности своего и чужого православия! Сначала они раздражали, потом забавляли, теперь звучат уже привычным фоном. Сколько раз слышал о наиправославнейшем чьем-то православии, в котором получалось так много прилагательного «православный», что существительное «христианство» за ним и вовсе терялось, становилось каким-то незаметным… И в такие моменты начинаешь тосковать по гаражу, куда приходят на литургию вымотанные за неделю люди, им просто некогда и незачем что-то друг другу доказывать. Зато они понимают, что «Христос посреди нас» — не просто красивая фраза для тех, кто в алтаре (да и границы алтарного пространства там лишь обозначены), а реальность, ради которой они и приходят туда. И если ее не станет — не будет никакого смысла ни в прилагательных, ни в глаголах, ни во всех риторических построениях и упражнениях.

Я не скажу, что за границей, в эмигрантских приходах, нет проблем такого рода. Напротив, людям свойственно переносить именно на храм функцию культурного центра, собираться в нем ради общения, поддержания традиций и просто разговора на языке далекой родины. Но слишком уж там они разные, и когда стоят рядом сибиряк, украинец, москвич и молдаванин, а поодаль принявший православие европеец, а порой и серб, и грек, и эфиоп, и армянин, и вообще кто угодно, и половина состоит в смешанных браках — этих людей действительно объединяет вера. Не получится ни по национальному, ни по какому другому признаку обособиться, не выйдет предъявить к церкви своих требований.

Да и как предъявлять? Страна чужая, приходится учить ее язык, исполнять ее законы, знакомиться с ее обычаями. Человек привыкает подстраиваться под окружающий мир, и ему уже становится не до того, чтобы подстраивать церковную жизнь под свои собственные ожидания, ему бы главное найти для себя. И потому действительно проще бывает там, за рубежом, выстроить приходскую жизнь с чистого листа… наверное. Я ведь не пробовал, наверняка не скажу.