Путь домой - Алексей Гравицкий

— Серьезно, серьезно, старик, — ответил я, закрывая глаза.

Свет обступил со всех сторон. Вольфганг на плече изогнулся, будто ему переломили хребет, и заорал дико и страшно. Глаза, что ли, не успел закрыть? Ничего, стена слепит, но ненадолго.

Сзади послышалось сбитое дыхание Яны. Свет отступил резче, чем обычно. Замутило. Сильно. Давно такого не было. Я сделал еще несколько шагов по инерции и остановился, тяжело дыша, готовый вывернуться наизнанку.

Перепрыгнули.

Я вдохнул морозный воздух, огляделся. Светало. За спиной, из света, выступал лес. Передо мной раскинулось заросшее бурьяном и прихваченное заморозками поле. Где-то далеко впереди темнели силуэты домов.

Я оглянулся. Звездочка хватала ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба. Яна сидела рядом на корточках, ее рвало. Нормальная реакция для первого раза.

Я перехватил затихшего немца, поставил его на ноги и содрогнулся.

Штаммбергер выглядел не просто жутко, он напоминал высушенную мумию из египетского зала Пушкинского музея. Кожа обтянула череп, волос почти не осталось: на макушке торчали реденькие седые клочья. Глаза ввалились и глядели из темных провалов глазниц так, словно на меня смотрела сама смерть.

Немец тихо захрипел, словно прошелестел легкий осенний ветер.

— Вольфганг! — голос помимо воли прозвучал испуганно.

Этого не могло быть. Все, что было там, за светом, было ненастоящим. Это иллюзия, галлюцинация. Она не способна убить. Даже самая жуткая галлюцинация. Не способна! Я повторял это два месяца. Как мантру. Как «отче наш». Я верил в это, я жил этой верой и не свихнулся только потому, что знал: это не по-настоящему.

Но немец у меня на руках был настоящий. И он умирал. По-настоящему! Потому что мы были не в червоточине.

— Вольфганг! — заорал я. — Этого не может быть. Мать твою!

Я опустил немца на подернутую инеем стылую землю.

— Яна!

Яна ответила характерным звуком очищающегося желудка. Рядом присела на корточки Звездочка.

Толку от нее… Она же ничего не может сделать. И Яна не может. И я не могу. Самоуверенный, упертый идиот…

— Этого не может быть, не может. Вольфганг, не умирайте. Не смейте умирать!

Ведь он предупреждал. А я… я же убил его. Но ведь я не убийца. Это же бред. Этого не может быть.

— Этого не может быть.

Немец уже не пытался говорить. В глазах его стояла непереносимая боль. Челюсти свело судорогой. Старик умирал в мучениях. Одному богу было известно, что он сейчас чувствует.

— Кххххахх… — Штаммбергер разжал челюсти и обмяк.

Глаза старика стеклянно смотрели в серое утреннее небо. Я провел рукой по лицу ученого, опуская веки. «Вечный немец» — глупая шутка. Ничто не вечно под луной. Вот только я не думал, что своими руками лишу его жизни.

Я не убийца.

Я не хотел его убивать.

Я не хотел его смерти.

Я даже орать на него не хотел. Так получилось, что сорвался. Но я не хотел зла.

Этого не могло быть. Ведь реален только переход. Все остальное игра воображения. Игра…

Я поднялся. С трудом выстроенные законы моего нового мира, законы, которые я почитал за основу с того самого момента, когда мы прошли через свет в тайском парке возле могилы потонувшей супруги императора, рухнули, как карточный домик. Рассыпались в пепел.

Собравшиеся в груди боль, страх и непонимание рванули наружу. Я отчаянно, по-звериному взвыл и зашагал через поле, не разбирая дороги.

Я не хотел.

Я не убийца.

Это иллюзия.

Игра воображения.

Игра…

Силы кончились, я рухнул на колени и завыл. Хотелось плакать, но слез не было. Только грудь раздирало изнутри от боли и страшного понимания. Это не игра.

Игры кончились.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

…В тот вечер мы бухали у Бориса. Гудели на троих. Поначалу еще мелькал Глеб — Борькин старший братец, — но, оценив наш настрой, он очень быстро ретировался. Есть люди, которые вписываются в любую компанию. А случается, что человек ну никак не вписывается. Глеб на наших пьянках не задерживался никогда, но мне, в общем, было пофиг. Да и Борзый не расстраивался. Без старшего брательника и его вечного псевдоинтеллигентского вида гульбанить Борьке было явно комфортнее.

Пили долго, смотрели какой-то футбол, трещали на разные темы. Не помню с чего, но почему-то понесло на откровения. Может, из-за футбола? Да, наверное. Олежка начал ныть, что спорт испоганился и потерял всякий смысл.

— Если раньше соревнования были международными, то сейчас соревнуются кошельки, — гундосил он. — Вот какого банана в нашей сборной делает негр? Он что, русский?

— Может, русский, — пожал плечами я.

— Сразу видно: футболом ты мало интересуешься, — упрекнул Олежка. — Этот русский в Камеруне родился. Он по-русски говорит через переводчика. И как он может отстаивать честь нашей страны на чемпионате?

— Тебе, что ли, негры не нравятся? — подал голос Борзый.

Он явно уже был пьян. Вальяжно раскинулся в кресле и потягивал коньяк под ломтик сыра.

— Нравятся, — разулыбался Олег. — Особенно негритянки.

— А у тебя была? — заинтересовался Борис.

— Конечно.

— Когда?

— В сауне, — поспешно ответил Олежик, пряча глаза. Из чего можно было сделать вывод: либо негритянки у него все-таки не было, либо было так, что лучше б не сложилось.

Борзый это тоже просек с полтычка. Фыркнул:

— Не топчи клумбы.

— Да я не о том, — поспешил уйти от щекотливой темы Олег. — Неправильно это.

— Негритянок в сауне жарить? — оживился Борзый. — Конечно, неправильно. Бабы в бане вообще не нужны. Они градус понижают.

Олег сделал страдальческое лицо и с молчаливым укором посмотрел на Бориса. В глазах читалось: дурак, я же не об этом. Мне стало его жалко.

— Да, — поддержал я, — хреново здесь всё. Прогнило что-то в нашей Рашке. Валить отсюда надо. Поднять баблосиков и валить.

Борис снова фыркнул:

— Куда ты собрался?

— Да хоть в тот же Таиланд. Олег говорит, там все дешево, и круглый год тепло. Море, обезьяны-крокодилы, бананы-маракуйи.

— И кому ты там нужен, патриот банановый? Что ты там делать будешь?

— Жить в свое удовольствие, — разозлился я. — А здесь я кому нужен? Здесь мне чего делать? Здесь ловить по-любасу нечего.

— Тому, кто ноет о том, что здесь ловить нечего, а где-то там все будет в шоколаде — тому, на самом деле, нигде ловить нечего. Хочешь, что б было плюшево, меняй что-то в себе.

— Тебе легко говорить, — окрысился я. — У тебя все хорошо. Бизнес, и вообще…

Борзый сощерился, оправдывая свое погоняло, подался вперед и неожиданно резко выпалил:

— Мне хорошо. У меня бизнес. А еще мама — училка, брат — неудачник и полное отсутствие папашки. И когда он присутствовал, его фамилия не Рокфеллер была. И никто мне не помогал. А у меня, Серенький, «все хорошо, бизнес, и вообще». Угадай почему?

— Повезло, — огрызнулся я. — Один хрен — здесь оставаться тупо.

— Да вали! Никто не держит. Я погляжу, как ты через полгода взвоешь и начнешь тосковать по родным березкам и зиме.

— Вот уж ни разу!

Я надулся и отвернулся. А чего он, в самом деле — по мечте сапожищами грязными?

Борзый молча играл желваками. Олежка с досадой переводил взгляд с него на меня и обратно.

— Ребят, ну чего вы, а? А поехали в Таиланд!

Борян встал с кресла, подхватил со стола бутылку и плеснул себе коньяка на два пальца.

— А поехали!

— И чего ты там делать будешь? — не удержался я от ехидства.

— Придумаю, — небрежно отозвался Борзый. — Я ж туда не на ПМЖ, как всякие маракуйи, которым родина жмет, а так… отдохнуть на пару недель.

— Так чего, едем? — обрадовался Олег.

И мы поехали. Вернее, собрались ехать. Но сначала у меня обнаружился просроченный загранпаспорт, потом Олег не мог отбрехаться от жены…

Когда мы, наконец, собрались и оплатили путевки, у Борзого в самый последний момент все обломилось из-за подписания какого-то дурацкого контракта. В итоге, мы полетели вдвоем.

Несмотря ни на что, Таиланд мне понравился. Я даже подумал, что хорошо было бы, в самом деле, свалить сюда из эРэФии. Здесь реально хотелось жить.

Как обещала реклама — мечты сбываются. Я проспал тридцать лет и проснулся в этой чудесной стране без возможности вернуться. Кажется, я должен был бы быть счастлив, но особенной порадоваться не получилось.

Очень скоро вспомнился тот разговор с Боряном. Пришло понимание, что Борзый был прав: я здесь чужой. Не в своей тарелке, никому не нужен. Но понимание это пришло слишком поздно.

Такая хренька…

— Сережа, — голос Звездочки звучал тихо с сочувствием и пониманием. Так говорят русские женщины, а не тайские трансвеститы. В моем случае все вышло наоборот. Тайский трансвестит пришел утешить, а русская женщина выворачивалась наизнанку там, где я ее оставил.