Повесть о славных богатырях, златом граде Киеве и великой напасти на землю Русскую - Тамара Лихоталь

Новгород… Город, с которым столько связано. Там начал когда-то княжить малолетка Владимир. Может, потому и согласился тогда великий и богатый Новгород, оспаривавший первенство у стольного Киева, принять князем сына холопки, чтобы чувствовать себя вольнее и свободнее.

Добрыня сумел поладить с новгородцами, так что не было ни обиды городу, ни урона княжеской чести. Там, опекаемый своим вуем, рос и креп будущий Великий князь, постепенно входя в силу.

Добрыня уважал новгородцев за вольный нрав, деловитость и особую напористую сноровку в работе. Не зря спесивое боярство стольного прозвало новгородцев плотниками. Смеялись — дескать, приходите нам хоромы строить. Но при всей своей любви к новгородцам, знал Добрыня и другое: невзнузданный конь несет всадника куда хочет. Не успеешь охнуть — скинет, полетишь вверх тормашками. Взялся за гуж — не говори, что не дюж. Надобно крепко держать вожжи. Вольный Новгород желал воли, своей, отдельной от Руси. И потакал этому не кто иной, как посаженный там отцом на княжение родной сын Владимира. И он, Добрыня, должен быть, как прежде, искусен и хитер в этой игре. Одно он знает нерушимо: Русь должна оставаться единой, а поэтому должен у неё быть один бог и один князь. Не взыщи, друг молодости моей, вольный Новгород. Русь — превыше всего. В таком деле нет ни друга, ни сына. Прозеваешь, и под удалыми плотницкими топорами полетят не щепки — головы. Снова польется русская кровь. И не в битвах с погаными — в сваре между собой.

Добрыня исподволь взглянул на гонца. Тот, молвив доверенное, глядел из-под длинных ресниц спокойно и непроницаемо. Будто передав тайные слова, тотчас забыл о них, навсегда, напрочь.

— Как тебя зовут? — спросил боярин. — Откуда ты сам? Новгородский?

— Нет, из Ростова, — отвечал гонец. — Попович я. Батюшка там служит в церкви. А зовут меня Алёшей.

Так встретились впервые Добрыня с Алёшей. На этом мне хотелось закончить рассказ о Добрыне и вместе с вами разузнать, куда подевался Илюша, почему он до сих пор не прибыл к Великому князю Владимиру. Но день Добрыни ещё не окончился. Боярин только собирался идти отдыхать, как в ворота, несмотря на поздний час, громко застучали, разбудив уже начавший засыпать дом. Челядин спешно провел к боярину уже второго за сегодняшний день гонца.

Весть, привезенная этим гонцом, была не менее тревожна, чем предыдущая. Орды степняков печенегов вторглись на Русскую землю. Они всегда так: налетят, разграбят и сожгут дома, перебьют или уведут в полон жителей. Захватив добычу, ускачут. Но на этот раз, по сведениям, которые привез гонец, степняков было — несметная сила. И двигались они все дальше и дальше.

Добрыня, отпустив гонца, кликнул доверенного челядина, велел седлать коня. Сейчас, не мешкая, надо скакать на княжеское подворье, собирать, готовить в поход дружину. С рассветом двинуться в путь.

В большой парадной гриднице, где по бревенчатым стенам висели мечи и копья, сверкающие серебром сабли и кованые, украшенные медными бляхами щиты, Добрыня остановился, в раздумье разглядывая оружие. Все это было добыто в бою у поверженного врага или преподнесено в дар в знак покорности или дружбы. Постояв немного, Добрыня снял со стены тяжелый меч с узорчатым клинком и отделанной драгоценными каменьями рукояткой. Это был подарок киевлян, и на клинке стоял знак знаменитого киевского оружейного мастера, и, вилась меж узоров надпись: «Делал Братила».

Когда Добрыня уже в кольчуге и латах вышел из гридницы, в обеденной горнице, несмотря на поздний час, его ждала вся семья — и мать, и жена, и дети, и домочадцы. Крепко обвила белыми руками мужнину шею красавица Настасья. И потом, уже когда Добрыня ускакал вместе со своим челядином, прижав к себе детей, ещё долго сидела, глотая слёзы. Но у матери Добрыни, старухи Офимьи, глаза были сухи. Казалось, она не чувствовала, не понимала, что сын ушел на жёстокую сечу, на смертный бой.

Нет, Офимья всё понимала. Да и как могла она не понимать: в бою с врагами сложил голову её муж Мал, оставив её многодетной вдовой, В диком поле, неизвестно где лежат и выращенные ею сыновья. Но Добрыня… Когда самый её любимый сын Добрыня в кольчуге и латах ехал впереди дружины под развевающимися знаменами, она неотрывно смотрела горячечными глазами на закованных в металл всадников, на одномастных, голова к голове идущих коней, смотрела и верила: её последний сын, её Добрыня, и в этот раз вернётся домой с победой.

4

Итак, мы познакомились с Ильей Муромцем — крестьянским сыном из села Карачарово. Знаем, как он тяжко и долго болел, а выздоровев, решил ехать в Киев на службу к князю Владимиру. Познакомились мы и с сыном ростовского священника Алешей. Не оправдал молодой попович надежд своего отца, батюшки Федора. Хоть и рос он при монастыре, учился в монастырской школе, но в попы не пошел. Тоже ускакал в Киев с важным поручением к Добрыне.

И у самого Добрыни мы побывали в Киеве, в его богатом тереме. Был Добрыня смердом, сыном бедного крестьянина, стал большим боярином, первым советником князя, хитрым дипломатом, смелым и искусным полководцем. Много забот на его плечах, а мысли все об одном — оберегать родную Русскую землю.

А теперь, прежде чем начать новую главу, я хочу немного поговорить с вами о самой книге. Что это? Пересказ былин? Нет. Былины в пересказе не нуждаются. Они прожили большую долгую жизнь и будут жить дальше такими, как сложил их народ. Тогда, может быть, это научная работа историка или фольклориста? Открытие новых сюжетов или вариантов былин? Тоже нет. Былины известные.

Я не переводчик, перекладывающий былины на современный язык, не историк, не фольклорист. Я, как и вы, — читатель, читатель былин. Впервые я читала былины, как и все вы, в детстве. И даже наизусть заучивала. Не знаю, как вам, а мне, по правде говоря, когда я читала былины, становилось скучно. Прочитаешь немного: «Ох ты гой еси, добрый молодец… Ох ты гой еси, мой богатырский конь…» — и тебя словно укачивает медленный тягучий ритм. И только потом уже, когда сын мой подрос настолько, что взял в руки сборник былин, я стала перечитывать вместе с ним про исцеление Ильи Муромца, про Илью и Соловья-разбойника, про Добрыню и Алёшу Поповича, про Илюшину ссору с князем и вдруг… Вдруг они для меня ожили — и Илья, и Алёша, и Добрыня…

Когда нам полюбится какая-нибудь книга, она остается в нас жить долго. И герои ее невольно становятся нашими героями. Мы возвращаемся к ним в разные периоды своей жизни, что-то сверяем по ним, о чем-то спорим, что-то домысливаем. Так было со мной и в этот раз, И я старалась представить себе, как они жили в ту далекую от нас эпоху по суровым законам своего времени. И все больше узнавала я их жизнь — будто и вправду совершала путешествие во времени. Что-то открывала для себя, чему-то радовалась, чему-то удивлялась. Как и в настоящем путешествии, иногда хотелось задержаться, присмотреться, осмыслить увиденное. Как и в самой обычной поездке в отпуск или в. командировку, вдруг возникали новые знакомства, встречались ннтересныс люди. Иной раз приходилось сталкиваться с чем-то серьезным, важным. Иной раз обращали на себя внимание мелочи, детали… И случалось это со мной на каждом шагу. Вот, например, попыталась я себе представить, как, с каким напутствием провожали Илюшу из дому. Что могла сказать на прощание сыну Порфинья, мне было ясно. Твердила, вздыхая и сморкаясь, чтоб не студил свои ножки, держал бы их в тепле, чтобы не тратил зря куны, которые наскребли они ему с отцом на дорогу, берег бы их за пазухой и, не дай бог, не потерял бы. «Почему ты молчишь? — шпыняла она мужа. — Поучи дите разуму». А вот что сказал сыну Ивам, я не знаю. Но мне кажется, он непременно должен был перед дальней дорогой познакомить своего Илюшу хотя бы с этим своеобразным «прейскурантом».