Огненный всадник - Михаил Голденков

В это же время вокруг бани толпилась галдящая малышня, некоторые залезли на крышу, смотрели в щели, стараясь хоть что-нибудь разглядеть. Девушки, поющие прибаутки:

Двору шырокі, чаму не мяцен? Гэй, у-ля-ле!Млода Марылъка двор падмятала, гэй у-ля-ле!Двор падмятала, ды замуж пайгила, гэй, у-ля-ле!

— прутиками отгоняли мальчишек от окон и дверей. После бани «свадебницы» ожидали приезда «женихов», момента, когда поджаничий зайдет и скажет: «Выведите княгиню».

Только вот главный поджаничий и не думал про это. Он не еловыми лапками украшал свой поезд свадебный, а пушками — бойницы своего замка. Михал Радзивилл даже припомнить не мог, получал ли он приглашение на свадьбу, ибо ему в последние дни было не до корреспонденции такого рода. Перед ним лежало другое, куда как более взволновавшее его письмо, письмо его кузена и гетмана войска Речи Посполитой Януша Радзивилла: «Шаноўны мой Міхал. Адразу пачынаю са справы: становішча складанае, збіраю войска. Твае сродкі і сілы нам бы вельмі дапамаглі. Далучайся да майму войску, будзем разам вызваляць Вялікае княства Літоўскае ад ворагау Я яшчэ пакуль не пераабраны вялікім гетманам, і пакуль яшчэ не маю права загадваць, таму як брата прашу. Вельмі на цябе жадаў!»[10]

С юга на Литву вновь нападали казаки Хмельницкого и Зо-лотаренко. Но на этот раз уже не так хаотично, как в 1649 году, и не ради одних только еврейских погромов. Ужасные слухи намного опережали это воинство — юг Литвы еще не забыл кровавый сорок девятый год, когда пострадали ни в чем не повинные литвинские города Гомель, Речица, Рогачев, Бобруйск, Мозырь, Туров, Давыд-Городок, Пинск, Кобрин… На севере даже до Рославля дошли казачки. А вот Слуцк кузена Богуслава успешно отбился, как отбились Ляховичи и крепкая фортеция Старого Быхова. И, конечно же, в первую очередь в захваченных городах и местечках казаки резали всех еврейских жителей, которые и понятия не имели, что виновны лишь в том, что в Польской Руси их единоверцы ростовщики обанкротили разорившихся русских помещиков и крестьян.

Несвиж был также на границе казачьих налетов. На голову неудавшегося поджаничего свалились куда менее приятные хлопоты — укреплять замок, собирать людей, набрать по требованию кузена Януша Радзивилла хоругвь гусар и легкой кавалерии (казаков) и отрядить к нему, закупить солдат.

Кмитич был расстроен, что ни Михал, ни Януш Радзивил-лы так и не приехали, но списал все больше на срочность свадьбы, чем на тревожную обстановку. Ян Шиманский и Ян Янович заменили Михала. Пригласил Самуэль на свадьбу до сих пор сторонящихся его Храповицкого, Вяжевича и Корфа вместе с Обуховичем. «Вяселле сближает людей как ничто», — решил Кмитич и был прав. Враги примирились за чаркой доброго вина. Само вяселле назначили на субботу. У молодой, как и у молодого, вечером — «зборной суботай» — собирались гости. Девчата плели венок для невесты, а ее мать приносила на тарелке веточки мирты. Каждая девушка должна была вплести в венок свою веточку. При этом девчата тихо пели:

Зборная суботка настала,Марыська дзяўчынак сабрала.Дзевачкі, сястрычкі вы мае,Звіце ж вы вяночак для мяне.

И вот уже приезжает под звон бубенцов жених к невесте, и поют смоленские девушки:

Звіняць, звіняць звончыкі блізенька,Сядай, сядай дзеванъка нізенька.А хто табе косанъку расчэша,А хто табе сэрданъка пацегиа.Ой, да асыпайся, вішневы сад,Час табе, Ганусенъка, на пасад.Ой, расчэъиуць косанъку дзеванькі,Ой, Пацегиа сэрцайка міленькі.Машуля галовачку прыбярэ,Дый сустрэне госцейкау на дварэ.

Маришку выводят к жениху под руки. Кмитич смотрит на невесту, не веря, что все это происходит с ним на самом деле. Перед его глазами всплывала его последняя встреча с Иоанной в день ее свадьбы. Кмитич получил приглашение, но приехал тайно, за стол не пошел. Тем временем люди Ле-щинского доложили своему пану, что Кмитич здесь и жди любых неприятностей, включая похищение невесты. Лещин-ский приказал строго следить за невестой и сообщить, если заявится сам Кмитич. Уж непонятно как, но Иоанна покинула замок, вышла к Пионерскому пруду, где в тени августовского вечера за толстым стволом старого дуба ее ждал Кмитич.

— Дай мне обещание, что женишься на мне, когда овдовею, — говорила Иоанна, глядя на него очами, полными слез.

— Нельзя давать такие обещания, — глаза оршанского князя также наполнились влагой, — на чужом горе свое счастье не построишь.

— Так ведь всякое случается. Сейчас, вон, война с казаками идет. Сколько уже погибло!

— Ну, если Бог так распорядится, то обещаю, — и слезы, не выдержав, побежали по щекам Кмитича. Но тут неожиданно появились гайдуки Лещинского.

— Хлопцы! Трымай яго! — закричал кто-то из них, увидев Кмитича рядом с Иоанной.

«Карпатские русины, — определил по говору Кмитич, — небось и сам Лещинский галицкий русин, выдающий себя за поляка. Чертовы католики!»

— Беги! — крикнула Иоанна, видя, что Кмитич отрешенно стоит, никак не реагируя на появление гайдуков. — Беги ради меня, Самуль! Спасайся! Это охрана мужа! Они не пожалеют тебя, а меня не слушают, как псы, приучены лишь к голосу хозяина!

Кмитич быстро поцеловал Иоанну и бросился вдоль пруда. Но тут же в темноте наткнулся на одного из людей Ле-щинского. Тот с обнаженной саблей набросился на Кмитича. Оршанец выставил вперед свою карабелу, отбивая атаки гайдука. Мозг, как только рука ощутила рукоять сабли, уже работал только на бой. Правда, убивать гайдука желания не было. Сделав еще пару шагов назад и увидев, что гайдук, осмелев, лезет вперед очертя голову, Кмитич сделал «восьмерку» своей карабелой, полоснув гайдука по запястью. Тот вскрикнул, схватившись за порез, и тут же, получив сильный удар плоской стороной сабли по голове, рухнул лицом в траву. Но к оршанскому войту уже бежало четверо новых гайдуков. Кмитич не долго думая бросился в воду, замер, выставив из теплой, словно парное молоко, воды лишь нос и губы, что в темноте нельзя было различить с берега. Полежав так некоторое время и послушав, как его ищут гайдуки, бегая вдоль берега, Кмитич затем вылез в отяжелевшей промокшей одежде и побежал, хлюпая сапогами, к оставленному в зарослях коню…

Увы, ждать, когда овдовеет его возлюбленная, оказалось для него непростым делом. «Этого может и не произойти никогда», — думал Кмитич. А вот теперь и дополнительная преграда — его собственная женитьба.

Маришка тем временем предстала перед женихом сущей красавицей, как икона Божьей Матери. Да и одета, как Богородица: сарафан, полушубочек, на руке шаль повешена, на плечах и на шее за лямками сарафана три плата, бусы висят, цепи светлые, серебряные и янтарные, на руках браслеты, кольца, в ушах чушки серебряные, в перчатках цветных, ибо голыми руками нельзя здороваться даже с женихом. На голове повязка, а поверх повязки венок золотой, из бисеринок. Ма-ришка не моргая пристально глядит на Самуэля с серьезным лицом, всеми силами стараясь не улыбаться. Ну, а жених, пряча грусть и мысли, улыбнулся широко и счастливо, спросил: