Фанера над Парижем - Людмила Милевская

— Мама, ты невозможная! — взвизгнула Тамарка, приседая от возмущения. — Давай помолчим.

Предложение не устраивало меня. Не для того же я выманивала ее от Коровина, чтобы молчать. Я вообще не умею молчать. Это мне чуждо.

Как только мы уселись в «Мерседес», я протянула Тамарке раскрытую папку с бумагами Турянского и спросила:

— Ты можешь хоть в общих чертах рассказать мне, что здесь почем?

Тамарка деловито зашуршала бумагами.

— Закладные… реестры акций… торговый дом… страховая компания, — бормотала она, углубленно изучая документы.

— Страховая компания? — заинтересовалась я. — Какая?

Тамарка назвала очень известную и широко разрекламированную фирму.

— Так это же та компания, которая застраховала и Турянского, и Перцева на жуткую сумму.

— ??? — брови Тамарки безмолвно поползли вверх.

Я пояснила:

— Ну, я видела там, у Турянского в сейфе, страховку, по которой эта самая компания выплачивает ему огромную сумму в случае ненасильственной смерти Перцева, а в случае естественной смерти Турянского такие же деньги достаются Перцеву. И страховые взносы за них платит почему-то их же банк.

— Большие взносы? — спросила Тамарка. Я назвала сумму. Она нервно сглотнула и вновь впилась взглядом в бумаги банкира.

— Интере-е-е-сно, — пропела она.

— Да что там тебе интересно? — в нетерпении заерзала я. — Тома, не томи, говори скорей.

Тамарка только отмахнулась и, шелестя бумагами, сомнамбулически забормотала:

— Кредитик и пакетик акций в залог, кредитик и пакетик… Кредитик и пакетик… Кредитах и…

— Тома! Ты невозможная! — взвыла я, прибегая к ее же аргументу. — Нельзя ли попонятнее?

— Куда уж понятней, — вздохнула Тамарка, переставая шелестеть бумагами и скорбно глядя на меня. — Нет правды на свете. Та еще компашка.

— Нет правды на свете! — фыркнула я. — Кто бы говорил! Ты имеешь в виду страховую компанию?

— Всех их имею…

И Тамарка начала горевать.

— Плохо я, Мама, работаю, — «пожалилась» она. — Из рук вон плохо. Представь только, какие молодцы эти Турянский и Перцев: перекладывают деньги из одного собственного кармана в другой такой же, да еще и на страховую премию рассчитывают. И не безосновательно! Я же самым бездарнейшим образом ворую: никакой смекалки. Все по старинке, все по старинке. Там взятку чиновнику суну, там партнера приобую, там в карман государству нырну… Эх, без размаха, без фантазии! Бездарно!

Тамарка выглядела чрезмерно расстроенной, даже слезы навернулись на глаза. Мне как лучшей подруге стало ее жалко, захотелось ей возразить, успокоить.

— Тома, в чем тут-то фантазия? И они действуют по старинке, ничем не лучше тебя. Уверяю, ты гораздо красивей воруешь. А как мило ты даешь взятки! А как в народный карман залезаешь! Просто блеск! Этот налогоплательщик, он же просто в экстазе вместе с чиновником, когда ты выходишь на охоту за их деньгами! Нет, Тома, ты не права, и не могу я слышать, что кто-то лучше тебя ворует, лучше тебя преступает закон. Ты неподражаема! Кстати, раз уж речь зашла о законе, могу сказать, что Турянский и Перцев абсолютнейшие бездари. Только на силовых методах и держатся. У них же компромат даже на мою никчемную особу.

— Ах, Мама, — рассердилась Тамарка. — Компромата на всех хватает и у меня. Сейчас без этого просто не живут. Железного Феликса всего искостерили, и друг за друга собственными силами взялись. Знала бы ты, сколько я своей разведке плачу, не ковыряла бы меня за взятки. Жизнь того требует. Скажи лучше, Мама, с чего это ты завела речь о законе в связи с Турянским и Перцевым?

— А-аа! — вспомнила я. — Да у них фигня получается. Если деньги одни и те же на оба кармана, то премии взяться неоткуда. Ведь если где прибудет, то откуда же…

— То убудет совсем не у Турянского и Перцева, — закончила за меня Тамарка. — Закон отбирания и умножения — основной закон родимой экономики.

— Вся страна уповает на этот закон, не входя в подробности. Я же без подробностей не могу. Объясни, пожалуйста.

— Чего тут, Мама, объяснять? Страховая компания брала кредиты у Турянского исключительно под залог акций и давно уже стала собственностью банка. Не юридически, а фактически, конечно. В общем, эта компания должна Турянскому и Перцеву почти столько, сколько стоит сама.

— Велика беда. Всюду так, даже Америка должна больше, чем вся стоит, и ничего, выкручивается, — оптимистически заметила я. — А на земле кто-то и пухнет от голода.

— Эти тоже выкрутятся, пока Перцев и особенно Турянский насильственно живы благодаря лекарствам. А вот если хоть один из них скончается естественной смертью…

— Господи! Да зачем же Турянскому и Перцеву такая заморочка? — искренне удивилась я.

— Э, Мама, в нашей экономике сам черт ногу сломит. Сложностей тьма.

— Тома, ты же не министр финансов, чтобы приводить такие аргументы. Все же хотелось бы знать поконкретней. Ну перекладывают Турянский с Перцовым деньги из кармана в карман, ну не останутся в накладе, а на чем же они приумножат свои капиталы? И вообще, откуда эти деньги, будь они неладны, в таких количествах берутся? Кто их вам, бизнесменам, дает? Просвети.

— Господи, Мама! Ты невозможная! — взвилась Тамарка. — Ежу понятно, кто дает. Вы же сами и даете. Ты, соседи твои, знакомые: все, кто работает, — короче, народ дает да земля-матушка, где нефти, газа и леса с алмазами-золотом немерено. Мы берем, а вы молчите и пашете на нас, следовательно, по доброй воле даете.

— Бог с тобой, Тома, уж я-то никому ничего не даю, потому что от роду, кроме вилки и ложки, в руках ничего не держала. У меня стойкий рефлекс на работу: как увижу ее, сразу бегу. А вот народ обирать грех. Обирать наш доверчивый многострадальный народ может только изощренный подонок.

— Мама, я целиком с тобой согласна: грех обирать свой народ, да только больше некого обирать, нет у нас другого народа. С радостью обобрала бы американский народ, да у тамошних избирателей полно своих обирателей. Что до Перцева и Турянского, то они хоть и платят страховые взносы, но всегда могут их вернуть. Способов для этого полно. В крайнем случае обанкротят компанию, а туда вкладывали деньги не только Перцев и Турянский. Там и чужих денег через край, а вот достанется все это исключительно банкирам, если этим бумагам верить, — Тамарка воинственно потрясла папкой и добавила:

— А еще лучше, одному банкиру…

— Выходит, Перцеву больше всех выгодна ненасильственная смерть Турянского.

— Что значит — больше всех? — изумленно воззрилась на меня Тамарка. — У тебя что, и другие подозреваемые имеются?

— Имеются, Тома, и еще какие, — заявила я.

— Мама, ты невозможная! — закричала она. — Это Перцев! Теперь, когда ты мне все показала и все рассказала, сомнений нет: это Перцев!

Я внимательно посмотрела на нее, вспомнила про компромат, про ее долги Турянскому и сказала:

— Или кому-то выгодно, чтобы я думала на Перцева.

— Что ты имеешь в виду, Мама? — опешила Тамарка. — Ты невозможная, если намекаешь на меня. Я лечу как фанера над Парижем без этих самых кредитов. Мне невыгодна смерть Турянского.

— Как сказать, как сказать, — загадочно заметила я.

— Ладно, не морочь мне голову, — отмахнулась Тамарка и вновь полезла в папку.

Я с напряженным вниманием наблюдала за ней. Перебирая документ за документом, Тамарка буквально менялась на глазах.

— Ладно, Мама, я спешу, вытряхивайся из машины, — вдруг радостно закричала она, возвращая мне папку.

«Что? Что она там увидела?» — запаниковала я, не слишком охотно покидая «Мерседес».

Вся беда была в том, что пытать ее я, конечно, могла еще долго, но с нулевым результатом. Пришлось смириться.

Пока.

В дальнейшем я рассчитывала на свой безупречный ум. И хитрость. Уж этого добра у меня навалом.

ГЛАВА 14

Расставшись с Тамаркой, я поспешила к Коровину. Не зря же я кокетничала с ним, завлекала. Уж если на то пошло, то с большей охотой я занялась бы красавцем Равилем, но великий магистр пока у нас маэстро Коровин, следовательно, выбор невелик.

С этой мыслью я и вошла в дом. К моей радости, толпа почитателей из салона второго этажа переместилась на первый этаж в приемную. Или переместилась сама, или Коровин непринужденно ее туда переместил. К последнему выводу я и склонилась, заметив, как Коровин тайком подает мне усиленные знаки.

Повинуясь этим знакам, я, прячась от Розы и Маруси, незаметно порхнула на второй этаж. По гостеприимному жесту помощника Коровина, приглашающему в салон, я мгновенно поняла, что не ошиблась: меня здесь ждали.

Уверенным шагом я вошла в комнату. Салон был пуст. На столе одиноко лежала корзинка, насквозь пронзенная карандашом, та самая, которая еще недавно грациозно и ловко танцевала под тонкими нервными пальцами Равиля, выводя грифелем по бумаге откровения императорского духа.

Я взяла в руки корзинку и попыталась на той же бумаге что-нибудь ею начертать. Вышло нечто несуразное, слишком далекое от желаемого — курица лапой нацарапает красивей. Лишь после этого я в полном объеме оценила мастерство Равиля, который управлял корзинкой, едва ее касаясь. Порой мне казалось, что его пальцы над ней просто парили, а грифель действительно сам собой выводил французские фразы.