Дом ужасов - Дин Кунц

— Ты глупа, глупа, чертовски глупа! — кричала Эллен, слюна, горячая и жгучая, как змеиный яд, летела на лицо дочери. — Ты невежественная девчонка, глупая маленькая шлюшка! Ты не знаешь, что может случиться. Не имеешь ни малейшего представления. Ничего не понимаешь. Ты не знаешь, что ты можешь родить. Не знаешь!

Эми не хотела, да и не могла защищаться. Эллен дергала ее, толкала, а потом начала трясти и трясла, пока у девушки не застучали зубы и не разорвалась блузка.

— Ты не знаешь, что может появиться из тебя на свет Божий! — кричала Эллен. — Только Богу известно, что это может быть!

«О чем это она?» — гадала Эми. Создавалось ощущение, будто мать услышала проклятье Джерри и поверила в его силу. В чем же дело? Что с ней было не так?

А ярость Эллен только нарастала. Честно говоря, Эми не верила, что мать может ее убить. Да, она сказала Лиз, что мать ее убьет, но, конечно же, преувеличивала. Во всяком случае, тогда думала, что преувеличивала. Теперь же, когда Эллен продолжала крыть ее последними словами и трясти, Эми испугалась, что мать может серьезно покалечить ее, и попыталась вырваться.

Но Эллен и не думала ее выпускать. Обеих женщин повело в сторону, они наткнулись на кухонный стол. Кружка с кофейной гущей и остатками кофе упала с него, дважды перевернулась, расплескивая капли холодного кофе, и разлетелась на десяток осколков, ударившись об пол.

Эллен перестала трясти Эми, но глаза ее по-прежнему застилало безумие.

— Молиться! — яростно прошипела она. — Мы должны молиться, чтобы у тебя в животе не было ребенка. Мы должны молиться, что все не так, что ты ошибаешься.

Она резко потянула Эми к полу, и через мгновение обе стояли на коленях на холодных плитках. Эллен громко молилась, держа дочь одной рукой так крепко, что ее пальцы, казалось, впивались в плоть и доставали до кости, а Эми плакала и просила мать отпустить ее, но Эллен вновь влепила ей оплеуху и велела молиться, потребовала, чтобы та молилась, и продолжила просить Деву Марию о милосердии, но сама милосердия не проявила, увидев, что дочь недостаточно склонила голову, схватила за волосы на затылке и с силой наклонила лицо к полу, наклоняла до тех пор, пока лоб Эми не коснулся холодных плиток, пока нос не прижался к лужице разлитого кофе. Эми продолжала бубнить: «Мама, пожалуйста! Мама, пожалуйста!» — но мама не слушала, потому что мама была слишком занята, молясь всем, кому только можно: Марии, и Иисусу, и Иосифу, и Богу Отцу, и Богу Святому Духу, и многим, многим другим святым. Когда Эми попыталась вдохнуть, ей в нос попало несколько капель кофе из лужицы на полу, к которой ее прижала мать, она закашлялась, ее чуть не вырвало, но мать не отпускала ее, держала еще крепче, визжала, выла, кричала, била об пол свободной рукой, просила, молила о милосердии, милосердии к ней и ее беспутной дочери, и эта «молитва» продолжалась, пока у Эллен окончательно не сел голос, а сама она не обмякла, полностью выбившись из сил.

Внезапно воцарившаяся тишина ударила по барабанным перепонкам сильнее раската грома над головой.

Эллен отпустила волосы дочери.

Поначалу Эми не шевельнулась, стояла на коленях, согнувшись, прижимаясь лбом к полу, потом подняла голову, распрямилась.

Руку Эллен, которая железной хваткой держала дочь, свело судорогой. Она смотрела на нее, похожую на птичью лапу, массировала свободной рукой. Тяжело дышала.

Эми поднесла руки к лицу, вытерла кофе и слезы. Ее трясло.

На небе облако заслонило солнце, и свет, который вливался в окна, как яркая вода, чуть померк.

Гулко тикали часы.

Эми эта тишина пугала даже больше, чем крики. Она напоминала ей промежуток между ударами сердца, когда не знаешь, а произойдет ли следующее сокращение этого жизненно важного органа.

И когда мать наконец-то заговорила, Эми дернулась, словно от удара хлыстом.

— Вставай, — холодно бросила Эллен. — Пойди наверх и умойся. Причешись.

— Да, мама.

Они обе встали.

У Эми подгибались ноги. Юбка задралась. Она разгладила материю трясущимися руками.

— Переоденься в чистую одежду, — из голоса матери начисто исчезли все эмоции.

— Да, мама.

— Я позвоню доктору Спенглеру и узнаю, сможет ли он принять нас этим утром. Если сможет, мы сразу поедем к нему.

— К доктору Спенглеру? — в недоумении переспросила Эми.

— Ты должна пройти тест на беременность. Месячные могли не прийти и по другой причине. Мы не можем быть полностью уверенными до результатов теста.

— Я знаю, что беременна, — с дрожью в голосе ответила Эми. — Я знаю, что у меня будет ребенок.

— Если тест будет положительным, — ответила мать, — мы договоримся о том, чтобы сделать все как можно быстрее.

Эми не верила своим ушам:

— Договоримся о чем?

— Будет тебе аборт, которого ты так хочешь! — Глаза матери горели огнем, в котором не было прощения.

— Правда?

— Да. Ты должна сделать аборт. Это единственный выход.

Эми чуть не заплакала от облегчения. Но одновременно и испугалась, предположив, что мать запросит за свое неожиданное согласие неприемлемую цену.

— Но… аборт… разве это не грех? — спросила Эми, пытаясь понять логику рассуждений матери.

— Мы не сможем рассказать об этом твоему отцу, — Эллен пропустила вопрос мимо ушей. — Сохраним в секрете от него. Он не одобрит.

— Но… я не думаю, что и ты одобряешь, — Эми ничего не понимала.

— Я не одобряю, — резко ответила Эллен, эмоции начали возвращаться в ее голос. — Аборт — это убийство. Это смертный грех. Я совершенно не одобряю. Но пока ты живешь в этом доме, я не желаю, чтобы над моей головой висел такой дамоклов меч. Я этого просто не выдержу. Не смогу жить в страхе перед тем, что может из этого выйти. Второй раз я не переживу такого ужаса.

— Мама, я не понимаю. Ты говоришь так, словно знаешь, что ребенок родится неполноценным или уродливым.

На какое-то мгновение взгляды их встретились, и Эми увидела в темных глазах матери нечто большее, чем злость и укор. В этих глазах она увидела страх, да такой сильный, что у нее самой по спине побежал холодок.

— Когда-нибудь, в должное время, я тебе все расскажу.

— Расскажешь что?

— В должное время, когда ты собралась бы выйти замуж, обручившись, как положено, я объяснила бы тебе, почему ты не можешь иметь детей. Но ты не захотела ждать должного времени, так? Ох, нет. Только не ты. Ты не пожелала хранить девственность. Задрала юбку при первой возможности. Ты сама почти что ребенок, однако легла под другого школьника. Ты прелюбодействовала, как паршивая шлюшка, на заднем сиденье автомобиля. Ты ничем не лучше животного. А теперь никто не знает, что растет у тебя в животе.

— О чем ты говоришь? — Эми подумала: а не обезумела ли ее мать?

— Говорить тебе не имело смысла, — продолжила Эллен. — Ты бы не стала слушать. Возможно, ты бы даже порадовалась такому ребенку. Ты бы открыла ему объятья, совсем как он. Я всегда говорила, что в тебе живет зло. Я всегда говорила, что ты должна держать это зло в узде. Но ты ослабила хватку, и темная твоя часть, это зло, теперь правит бал. Ты выпустила зло из-под контроля, и, рано или поздно, так или иначе, у тебя будет ребенок. Ты приведешь одного из них в этот мир, что бы я тебе ни сказала, как бы я тебя ни молила. Но в этом доме ты этого не сделаешь. Здесь такого не случится. Я об этом позабочусь. Мы поедем к доктору Спенглеру, и он сделает тебе аборт. А если это грех, если это смертный грех, и кому-то придется нести за него ответственность, так знай, что грех этот полностью твой — не мой. Ты понимаешь?

Эми кивнула.

— Для тебя это значения не имеет, так? — злобно спросила мать. — Одним грехом больше, одним меньше, правильно? Потому что тебе и так уготована прямая дорога в ад, не правда ли?

— Нет. Нет, мама, не…

— Да, да. Тебе суждено стать одной из женщин дьявола, одной из его служанок. Теперь я это вижу. Вижу. Все мои усилия пошли прахом. Тебя нельзя спасти. Что для тебя еще один грех? Ничто. Для тебя — ничто. Ты тут же про него забудешь.

— Мама, не надо так со мной говорить.

— Я говорю с тобой, как ты этого заслуживаешь. Девушка, которая ведет себя, как вела себя ты… с чего ты решила, что с тобой будут говорить по-другому?

— Пожалуйста…

— Иди наверх, — приказала Эллен. — Приведи себя в порядок. Я позвоню доктору.

Не понимая, почему мать с такой готовностью пошла ей навстречу, недоумевая, откуда у нее такая уверенность в неполноценности ребенка, сомневаясь, что мать в здравом уме, Эми поднялась на второй этаж. В ванной умылась. От слез покраснели глаза.

В спальне взяла другую юбку и чистую блузку. Сняла пропитанную потом, мятую одежду. Какие-то мгновения, в трусиках и бюстгальтере, постояла перед большим, в рост человека, зеркалом, глядя на свой живот.