Убийцы персиков: Сейсмографический роман - Альфред Коллерич

Князь подарил ему чучело филина, который мог взмахивать крыльями, если, потянув за шнур, завести механизм. Этого филина Макс ставил рядом с вороньим гнездовьем и ждал, пока вороны, покружив над филином, прокаркаются и рассядутся на ближайших деревьях. Тут Макс дергал за шнур и наблюдал автоматическую работу, ну чисто американский фокус, потому что Герман Керн называл американским все, что движется без непосредственного воздействия человека. Так же легко и привычно, как американский филин, в представлении Макса Кошкодера, двигались все, кто проложил свои дорожки в угоду замку, не понимая, что Герман Керн все видел по-своему и каждый год присылал из Америки в замок ящик виргинских сигар, чтобы Цёлестин и Мандль могли курить то, что курит князь.

Ирма кладет бинт в чемоданчик возле стены. Мамаша Митцель рассказывает Максу о том, что персики уже созрели, а старик Ранц, подойдя к садовой стене, кричал, что в парниках вырос козелец. Ведьма встает и начинает обнюхивать чемоданчик Ирмы. Митцель отгоняет собаку метлой.

— У меня свист из ноги.

Участвовавший в охоте аптекарь не раз советовал Максу Кошкодеру обвязать Ирмину ногу венком из конского каштана. Он якобы и князю это присоветовал, и сам носит с собой конский каштан.

Этот аптекарь был единственным в здешних местах обладателем автоматической винтовки. Он привез ее из Англии вместе со множеством гравюр на тему охоты, которые висели у него в аптеке.

Аптекарь был приглашенным участником охоты в господских владениях. Он думал, что подбил дрофу, хотя это был павлин. Но правду ему не сказали.

Никто не мог понять, как его допустили наверх, к господам. В замке он считался ни верхним, ни нижним. А всех, кто был ни то ни се, тут не любили. У таковских походка какая-то крадущаяся, и в зеркало они больно часто глядятся. Однако когда аптекарь сидел в столовой или в гостиной, можно было услышать громкий смех господ, то же самое — во время охоты, когда захлебывалась выстрелами автоматическая винтовка.

— Дрофа больше, чем королевский фазан, — сказал аптекарь Максу Кошкодеру, когда они после очередной охоты встретились в трактире «У солнца».

Макс вносит свое ружье. Ирма открывает чемоданчик и достает бинты. Мамаша Митцель встает. Макс тянет руку к окну и берет свою шляпу из заячьей шерсти.

— Она цвет потеряла.

Через кухонную дверь он выходит из старого театра. Мимо Утиного пруда он идет к курятнику, ломает вишневую ветку и втыкает ее в петлицу на лацкане зеленой куртки. Он притуливается под одним из дубов, обступающих дорогу ко второму замку, и ждет. Кричат кедровки, в камышах плещутся дикие утки.

Когда он сказал барону Понгратцу, что Фашинг — его мать, барон велел остановить карету и приказал сидевшему впереди Максу слезть с козел. Максу пришлось идти за каретой пешком. Когда он привел барона якобы к месту засады, он на самом деле завел его туда, где королевским фазаном и не пахло.

Эта проделка осталась незамеченной.

После смерти старухи Липп во дворе, как и прежде, стояло лавровое дерево. Черная грифельная доска перекочевала на кегельбан и сгодилась игрокам. Мамаша Митцель все вымыла и выскоблила, черные осклизлые половицы посветлели и зашершавелись. В каждом уголке она находила припрятанные вещи: серебряный столовый прибор, несколько видов часов, но главным образом — изделия из фарфора.

Макс Кошкодер продолжал стеречь то, что сберег раньше. Но ремень на его ружье стал длиннее. Галки кружили над башней замка. Скупаемые шкурки подешевели. С тех пор как Макс Кошкодер начал брать арендную плату за свои поля, он уже не выкладывал по вечерам на тумбочку патрон с тремя черными крестами.

Ирма со своими белыми бинтами идет к матери. Мать запирает дверь и становится спиной к оконным ставням. Чемоданчик стоит все на том же месте. Вдоль Ледового пруда они идут к леднику. На них дохнуло холодом. Они закрывают за собой дверь, оставив лишь маленькую щель. Снаружи скулит Ведьма. Мамаша Митцель бросает в ледяную яму старую шляпу из заячьей шерсти, Ирма — оба бинта.

Когда они выходят из ледника, Митцель говорит:

— Ну и жарища.

— А у меня уже не свистит нога.

Вечером Макс Кошкодер приносит Ирме венок из конских каштанов, сплетенный Анной Хольцапфель, и замечает, что чемоданчик пуст.

Он снимает со стены перо королевского фазана и втыкает его в печную отдушину.

— Что такое дребедень? — спрашивает Ирма у Макса Кошкодера.

О белых гробах

Лето ли на дворе, зима ли — все едино.

Розалия Ранц может покидать кухню, только когда стемнеет. Пересекая двор замка, она снимает на ходу фартук и приглаживает волосы.

В свою комнату она попадает прямо со двора. Через темные, набитые всякой рухлядью сени она проходит к своей двери.

Окна ее комнаты смотрят на юг. Розалия видит большую поляну с фазаньим вольером и ель философов, что намного выше других деревьев. Потолок в комнате сводчатый. Обстановка простая.

Она садится на большую кровать из черного дерева. Одежду складывает на стуле.

Умываясь, она думает о фройляйн Винки, умершей прошлой ночью.

Винки жила в вилле по соседству с замком. Она была компаньонкой обеих дам.

Не успели девушки с Марией Ноймайстер, возившиеся на кухне, допеть свою песню, как вышел Макс Кошкодер и сказал, что фройляйн Винки умерла. Девушки не посмели дать волю ахам и охам. Они относились к покойной с глубоким почтением.

Лежа на кровати, Розалия Ранц видит прутья оконной решетки. По округлым граням сводов ползают тени. Лунный свет льется в окна.

За одной стеной — серебряная буфетная, за другой — комната детских игр.

Розалия часто помогала Цёлестину и Мандлю чистить серебро в буфетной. Приборы, посудины и тарелки раскладывали на черных скатертях. Острый запах чистящего средства, казалось, прокалывал голову.

В буфетной было много ларей. У стены стоял шкаф с засовом в виде железного стержня. Этот шкаф открывала только графиня.

В комнате для игр полагалось собираться каждую неделю. В присутствии Винки, одетой всегда в белое платье, графиня поучала девиц. Только те из них, кто следовал ее правилам и заповедям, могли оставаться в замке. Мужчины ничего не должны были об этом знать. Девушкам не позволялось упоминать об этих встречах.

В своей же комнате Розалия Ранц казалась себе какой-то чужой, поскольку была предоставлена самой себе. У нее возникало чувство, что она меньше, чем есть на самом деле. Она не смела и думать о том, что может понравиться какому-нибудь мужчине. Над ее комнатой находилась комната князя. Несмотря на могучие своды, Розалия часто слышала глухой звук его шагов.

Всяк живущий в замке живет для замка.

Комната охватывала Розалию Ранц подобно тесному обручу. Этот круг был заключен в более широкие круги. И каждому она принадлежала по-своему. После всякого пассажа, состоящего из нескольких связных фраз, графиня касалась белого платья фройляйн Винки и улыбалась. Фройляйн, говорила она, попала в замок еще ребенком и осталась им до сей поры. Она, графиня, воспитала ее так, как была воспитана сама. Графиня сызмала следовала заветам родителей и заповедям духовных сестер, а фройляйн — ее заповедям.

Сама она, еще будучи во Франции, научилась у своих духовных сестер молчанию и там познала науку закрывать глаза и забывать тело. Прежде всего вырабатывалось особое отношение к собственной голове. Она поняла, что не может видеть своей головы и, стоя перед зеркалом, была убеждена в том, что какая-то голова приставлена к какому-то другому телу. В зеркале она видела другое существо. Она избавилась от необходимости носить в себе собственное тело как представление, пусть даже лишь ту часть его, которую видишь. Она достигала этого тем, что представленное именно таким образом тело заставляла ходить по дорогам и лужайкам, как движутся тела других, сама не являясь телом. Для нее всегда было счастьем коснуться чьего-нибудь тела, ибо она не ощущала себя одновременно касающейся и касаемой. И поскольку это казалось ей большим преимуществом, она потратила немало усилий, чтобы отучить себя от ощущения касаемости. Таким образом, к ней уже нельзя было прикоснуться, и это помогло ей избежать определенных опасностей.

Когда она закрывала глаза, все вокруг исчезало, если и другие закрывали свои глаза, она чувствовала себя свободной и почти воздушной. Все это особенно удавалось ей, когда она носила белое платье.

Однажды графиня привела в комнату детских игр Винки некоего мужчину. С рябым лицом. Он был очень низок ростом и тощ. Глубоко запавшими глазами он буравил служанок. Как только он присел, графиня приказала девушкам закрыть глаза и обнажить руку выше локтя. Когда они сделали это, графиня объяснила, насколько недопустимо ложное отождествление тела с собственным «Я». Сейчас им сделают инъекцию в плечо, которая убережет их от зол, нетерпимых для нее здесь, в этом замке. Эта инъекция должна оказать определенное влияние и на тела. «Я» принадлежит замку и тому всеобщему, к которому она, графиня, приготовляет воспитуемых. Девушки избавлены от заботы об «Я». Даже она в этом отношении полагалась на заботу сестер. То, что они называют своим «Я», когда приходят к ней и говорят: Я хочу то-то или не хочу того-то, «есть воображение силы», способной к воображению. Они не исключение, все такие. Они должны доверить ей упорядочение того, что пробуждается в них как желание, желаемое и вожделенное. Только в том случае, если они будут полагаться на ее помощь, она объяснит им, что надлежит девушкам понимать под словом «Ты». Если же они этого не поймут, ничего страшного, ибо им может помочь уже то, что они слушают. Ни одна из них не должна переступать границы того, к чему тяготеет, будучи ее, графини, «Я», и помышлять о чем-либо чуждом, недозволенном и ею никогда не упоминаемом.