Поклажа для Инера - Агагельды Алланазаров

водой все, что можно было. Айнабат отвязала веревку от упряжи верблюда и тут же села в тень куста. Опять нахохлилась под паранджой – не шевельнется.

Я тоже отыскал тень под кустом напротив, бросил потник, лег, чтобы поразмышлять и, если удастся, вздремнуть – ведь ночью новый длинный переход. Сквозь прищур наблюдал за Айнабат: как бы ее расшевелить?.. Может, обидеть? Пусть возмутится, накричит на меня или хотя бы расплачется – лишь бы не молчала, лишь бы… Хоть характер ее узнаю. Правда, характер этой женщины, пожалуй, представляю: спокойная, умеет держать себя в руках – как она около Кушки посмотрела на меня небоязливыми глазами, как медленно, с достоинством сняла с куста паранджу, не спеша надела ее. Этим и понравилась. И еще лицом, конечно, телом, изгибом рук, волосами, черными и текучими, как ночь. Ах, Айнабат, Айнабат… Посмотрел: сидит в той же позе, хотя тень уже уползла, открыв женщину, – солнце поплыло к закату.

– Айнабат, – окликаю ее и жду, когда отзовется. От волнения сердце забилось учащенно – пришла мысль, что и она думает обо мне.

Женщина, не поднимаясь с корточек, повернулась спиной.

Я удержал вздох, встал. Потоптался, пошел проверить коня.

Все спокойно. Боздуман сосредоточенно пощипывал редкую сухую траву. Увидев меня, заржал негромко: пора бы, дескать, хозяин и попить мне.

– Сейчас, сейчас, потерпи еще немножко.

Я взбежал на бархан, вгляделся в сторону Теджена. Нет, не видно ни далекого всадника, ни даже приближающегося облачка пыли – не торопился возвращаться Ахмед-майыл, хотя по горизонту уже накапливались легкой дымкой сумерки.

Старый обманщик. В таком возрасте и не хозяин слову! – обозлился я. – Придется из-за него выходить поздно ночью!».

Спустился к Боздуману, развязал путы на его ногах и, не оглядываясь, направился к колодцу; конь, обдавая затылок теплым дыханием, шел вплотную за спиной.

Айнабат, к моему удивлению, хлопотала у костра, готовила ужин. Я обрадовался, но сделал вид, будто ничего особенного не вижу: хмурился, вел себя по-хозяйски, как и положено мужчине. Напоил Боздумана водой, которую вместе с Айнабат заготовили днем. Теплая, но свежей доставать не хотелось – надо отвлекать женщину от дела, звать, чтобы помогла.

Поужинали. И, конечно же, молча. Но сейчас мне было не до разговоров. Я все время прислушивался, не возникнет ли вдали мягкий беспорядочный топот коня Ахмед-майыла. Ничего похожего… А вечер стремительно накатывался, так же стремительно переходя в ночь. И вскоре совсем стемнело. Только затухающий костер отгонял шага на два тьму, которая за этим круглым пространством красноватого света, казалась еще более плотной, совсем черной.

На душе было неспокойно. “Уж не случилось ли с Ахмедом какой беды? Может, заблудился, может, конь на всем скаку споткнулся и старик переломал себе кости, а может… погиб. Лишь бы не попался бродячим басмачам, лишь бы с ним все было в порядке. Лишь бы вернулся жив-здоров, пусть ночью, пусть утром. Лишь бы вернулся – ни словом, ни взглядом не упрекну!».

– Что-то загостился наш Ахмед ага, – как можно беспечней сказал я. – Придется ехать днем. Конечно, для тебя это задержка, но что поделать…

Женщина не дослушала: встала, не спеша взяла хурджун, вытряхнула свою постель. Я тоже начал готовиться к ночлегу. Разостлал на всякий случай попону и для Ахмеда-майыла: может, приедет ночью, пусть отдохнет до рассвета.

И снова смотрел в высокое небо, щедро и густо усыпанное подмигивающими звездами. Было так тихо, что начало звенеть в ушах. Ни обычных, еле уловимых звуков ночной пустыни, ни шороха, ни шелеста. Даже Боздумана и верблюда, присутствие которых обычно угадывается, не было слышно, словно они растаяли, растворились во тьме – впечатление, будто на всей земле исчезла жизнь и под этой огромной опрокинутой чашей неба с переливающимися яркими точками остались только два человека: я и Айнабат. Только мы, вдвоем.

Вдруг справа, совсем рядом, громко вскрикнул филин. Этот резкий вопль раздался так громко и неожиданно, что я невольно вздрогнул. Рывком повернул голову к Айнабат – не напугалась ли? Как всегда бывает ночью, то ли глаза привыкли к темноте, то ли слабый свет звезд разжижил темноту, но вокруг было уже не так беспросветно черно. Я различил и силуэт неподвижного Боздумана, который, опустив голову, дремал, и смутное пятно по ту сторону пепельно-серого круга костра: Айнабат. Филин опять вскрикнул; ему издевательски отозвался другой, погорластей. И они заперекликались раздраженно-нахальными голосами, а потом и расхохотались – глумливо, презрительно. Женщина зашевелилась.

– Айнабат, – негромко окликнул я. – Слышишь… Это всего лишь птицы. – Она подняла голову и посмотрела – или мне это только показалось? – в мою сторону.

И меня, как опалило, я даже чуть не задохнулся от неожиданности: “А что если она думает обо мне, как я о ней?.. И ждет, когда я решусь подойти, ведь я мужчина, я первый должен… Проклинает меня за нерешительность, молит Аллаха, чтоб надоумил меня… Ведь она вдова, она познала мужчину, тело ее хочет любви, кровь – молодая, жаркая… Как она посмотрела на меня тогда, у Кушки, как посмотрела! А как?.. А так – так смотрят женщины на несмышленыша-мальчишку. Конечно, конечно, она заметила, что нравится мне. Лицо открыла и не торопилась спрятать его под паранджой, чтоб я мог увидеть… Подойти?».

Я облизал враз пересохшие губы, с силой зажмурился, сжал кулаки. “Пойду!.. Если сейчас, когда одни, не пойду, она будет презирать меня за робость… Надо идти, надо идти. Старики говорят: женщины любят смелых, любят сильных, тех, кто может покорить их… Все, иду!». Но продолжал лежать, боясь даже шелохнуться. “Трус… Иду, иду… Говорят, стоит женщину обнять, стоит ей уловить запах пота разгоряченного, желаюшего ее мужчины, она теряет голову, забывает обо всем… Пора, пошел! Другого такого случая не будет!». Я через силу, словно меня кто-то прижимал за плечи к попоне, сел. В сторону Айнабат смотреть не решился. Опустил голову. “Ну чего я боюсь? Чего?.. В крайнем случае только поговорю, скажу ей все, что хотел… Да, конечно, только поговорю, больше ничего. Надо высказаться, дальше так невозможно: думать о ней, думать, думать…». Сам не замечая как, я медленно – медленно поднялся и, тяжело волоча ноги, пошатываясь, как накурившийся анаши, побрел прямо через пепелище костра.

– Айнабат… Айнабат, выслушай меня и не сердись, – бормотал и сам не узнавал свой охрипший голос. – Айнабат, мне надо… надо сказать тебе…

Сквозь туман в глазах увидел, как в темноте передо мной взметнулось что-то светлое, узкое. Застыло. Ближе, ближе – или это я приближаюсь?.. Туман отступил. Рядом, вот оно, лицо Айнабат – Почему без паранджи?