Нуреев: его жизнь - Диана Солвей

В новых владениях Рудольф и Кеннет проводили время просто: они плавали, катались на водных лыжах и упражнялись в студии. Грев не мог ублажить Нуреева физически, но он «удовлетворял его иначе». «Ему доставляло большое удовольствие видеть, что я исполнял па именно так, как ему хотелось, – вспоминал Кеннет. – Он редко высказывал свое одобрение, но однажды все же похвалил меня. Я воодушевился, а он тут же добавил: “В следующий раз сделаешь еще лучше”. Он часто повторял: “Ты должен работать больше! Больше!” И тыкал при этом пальцем мне в грудь, оставляя на ней отметины». Рудольфу также нравилось слушать Грева. «Ты напоминаешь мне Эрика», – говорил он и пускался в воспоминания об их первых днях в Дании, когда он находил Бруна «прекрасным», считал его «богом» и был «готов пожертвовать для него всем».

В отличие от Эрика, Кеннет был открытым, общительным, ласковым и веселым. Не только привлекательным мужчиной, но и легким, отзывчивым товарищем – как раз тем, кто мог бы сделать Рудольфа счастливым. «Мы дурачились, играли на фортепиано, катались на коньках в Центральном парке… [Рудольф] так много смеялся. Его возбуждала вся эта ситуация. Боюсь, что иногда я его расстраивал, но чаще веселил. У него было много проблем, и смех приносил ему облегчение». Как-то вечером за ужином Рудольф признался, что смертельно болен, правда, не сказал чем. «У тебя рак?» – спросил его Грев. «Нет, это особенная болезнь», – ответил Нуреев. Кеннет видел, что Рудольфа беспокоили и недуг, и его стареющее тело. Но то ли по наивности, то ли из искренней заботы Грев полагал, что его присутствие в жизни Рудольфа приносило артисту больше радости, чем боли.

Увы, неудовлетворенное вожделение терзало и изводило Рудольфа гораздо сильнее, чем думал Грев. Чтобы отметить его 21-й день рождения 11 августа, Нуреев устроил в честь него вечеринку в «Дакоте»; в подарок он вручил Кеннету голубой костюм от Армани[312]. Но, опасаясь соперничества со стороны более молодых гостей, Рудольф пригласил на нее своих сверстников, а не ровесников друга. Постоянно подталкивая Грева строить свою собственную, независимую карьеру, Нуреев вместе с тем следил за всеми его действиями и шагами. И сильно тревожился, когда не мог с ним связаться. «Он до того на нем помешался, что звонил мне в Париж среди ночи и спрашивал: где этот глупый мальчишка?» – вспоминал Марио Буа.

Рудольф вернулся в Нью-Йорк на репетиции. Он согласился сыграть Короля – коронную роль Юла Бриннера – в возобновленном мюзикле Роджерса и Хаммерстайна «Король и я». «Я никогда не отказывался попробовать что-нибудь новое. Теперь в моих планах мюзикл», – объяснил Нуреев свое намерение. Но оно возмутило Пьера Берже. Мыслимо ли, чтобы худрук Оперы гастролировал по Северной Америке с музыкальной комедией? Уму Берже это было непостижимо: «Как по мне, так это просто смешно. Это не его дело». А Нуреев считал, что в Париже в нем такой нужды, как полагал Берже, не было. Он спланировал свои выступления заблаговременно; собирался возложить решение повседневных дел труппы на тщательно отобранных помощников и возвращаться в Париж только на репетиции новых постановок. Во исполнение своих обязательств перед Оперой Нуреев согласился на гастроли при одном условии: гастрольный график должен был включать несколько туров, продолжительностью до пары месяцев каждый. Однако, узнав о запрете на въезд в США ВИЧ-инфицированных иностранцев, Рудольф пришел в ужас, когда американские страховые агенты попросили его сдать кровь на анализ. Он отказался делать анализ и все-таки поехал на гастроли – без страховки.

К участию в мюзикле «Король и я» Нуреева подвиг главным образом меркантильный интерес: ему гарантировали гонорар в миллион долларов, возмещение побочных расходов и проценты с прибыли за восемь месяцев работы. Это шоу также давало ему возможность попробовать свои силы еще в одном жанре, способном продлить его жизнь на сцене. Ранее той же весной Рудольфа поразила энергетика Барышникова в спектакле «Метаморфозы» по мотивам повести Кафки «Превращение». (Барышников, бывший на десять лет моложе Нуреева, сосредоточился на современном танце, театре и кино.) К тому же Рудольф всегда любил американские мюзиклы – с тех самых пор, как еще в Ленинграде увидел Лолу Фишер в «Моей прекрасной леди». Роль Короля Нурееву впервые предложили десять лет назад в Австралии, и тогда он отказался от нее, побоявшись, что это помешает его работе в балете. Но теперь танцевать его приглашали все реже и реже. Или, как выразился он сам, «предложений… поубавилось». В сравнении с 1975 годом, когда Рудольф был задействован в 299 представлениях (рекордное число!), в 1988 году он сыграл всего в 81 спектакле. Это был еще не полный уход на покой, но нагрузка существенно снизилась. Раз Берже захотел, чтобы он меньше танцевал, намекал Рудольф, он должен восполнить упущенный доход и время на сцене где-либо еще. В Парижской опере его жалованье худрука составляло шесть тысяч долларов в месяц; еще по шесть тысяч он получал за каждое выступление в полномасштабных постановках и по три тысячи – за участие в коротком балете. Во всех других местах гонорары Нуреева-танцовщика были выше – от пяти тысяч долларов в Королевском балете до почти двадцати тысяч в Японии. Предупреждение Руди ван Данцига о том, что его могут «выгнать» из Оперы за участие в мюзикле «Король и я», не возымело на Рудольфа должного эффекта. Ему нужны деньги, возражал он. Опера платила недостаточно, а французских налогов он платил массу, несмотря на все усилия этого избежать. Только вот так ли Нуреев нуждался в деньгах? Помимо миллионов, выплаченных ему за выступления, число которых в 1970-е годы превышало две сотни в год, он получал гонорары за свои балетные постановки. Практически каждую неделю какой-нибудь из его балетов исполнялся на той или иной сцене мира. И Нуреев всегда мудро вкладывал свои деньги благодаря Сандеру Горлински, который все еще управлял его банковскими счетами в Лихтенштейне. У Рудольфа были дома в Париже, Монте-Карло, Нью-Йорке, ферма в Вирджинии и остров в Италии. Он владел ценным антиквариатом, впечатляющей коллекцией текстильных изделий, десятками килимов и замечательным собранием картин, включавшим изумительный по красоте «Портрет Джорджа Таунсенда, лорда Феррерса» кисти сэра Джошуа Рейнольдса, приобретенный у арт-дилера Ричарда Фейгена за 850 тысяч долларов, и драматичного «Сатану, возбуждающегося от прикосновения копья Ифуриила» Иоганна Генриха Фюссли навеянного «Потерянным раем» Мильтона. Это полотно Нуреев купил в июне того года на аукционе за 1 160 000 долларов.

С августа до ноября, пока Берже обменивался с Нуреевым оскорблениями через международную прессу и торговался