Вексель судьбы. Книга вторая - Юрий Шушкевич

— Это уже ваш вопрос, товарищ Гурилёв, и меня он волнует менее всего. Но почему всё-таки Россия? Не могли же они привезти нам своё добро за просто так?

— Но ведь вы же сами уже ответили на этот вопрос, товарищ Сталин,— они предвидели для России какое-то особое будущее! Правда, это утверждение расходится с вашим тезисом, что будущим проще управлять, чем предвидеть.

— Не перевирайте! Я говорил, что особое будущее России могли предвидеть религиозно одарённые византийцы, но никак не западные плутократы… Думаю, что причину решения французских тамплиеров объединить их так называемую казну с Гробом Господним следует искать в другом… Храмовникам во что бы то ни стало требовалось уйти из под опеки Рима, а лучшим способом для этого было создание нового государства. Дряхлая Византия дышала на ладан, а северо-западная Русь, так и не завоёванная Ордой, имела все предпосылки, чтобы сделаться мощным центром нелатинского Нового Запада, который тамплиеры, по всей видимости, и пытались на наших землях учредить. Что вы, как историк, думаете?

— Это не совсем вопрос истории, товарищ Сталин. Свою роль в желании объединить две выдающиеся ценности могли сыграть восходящие к Меровингам общие династические корни Рюриковичей или даже то, что именуется “загадочной русской душой”.

— Бросьте, не существует никакой загадочной русской души! Есть только нравственный закон и личное понимание правды. Династические корни - тоже блеф, ибо от Адама все люди - братья. Реально и доказуемо лишь желание наших западных родственников использовать нас и нашу землю в своих интересах. Для каждого века они готовы придумывать свой особый миф, заставляющий нас поверить в близость с ними и пойти на очередные жертвы. Разве не так?

— Да, это именно так,— согласился я.— Но с другой стороны, положение России делает нас привычными к подобным союзам и разводам. Маятник истории перемещает Россию между Западом и Востоком то в одну, то в другую сторону, и так будет всегда.

— Я бы тоже хотел, чтобы так было всегда,— ответил Сталин, подойдя ко мне практически вплотную и глядя мне прямо в глаза.— Только у меня есть сильное предчувствие, что после всех ваших непостижимых действий, товарищ Гурилёв,- я имею в виду устроенное вами сожжение долговых бумаг и взрыв особняка с банкирами,- при ближайшем смещении маятника в сторону Запада Россию захотят уничтожить. Просто уничтожить - окончательно и навсегда.

— У вас имеются основания так думать?

— Я верю своему предчувствию, которое ещё никогда меня не обманывало. Подумайте над тем, что я вам сказал, ведь это - очень серьёзно.

Замолчав, Сталин отошёл на несколько шагов и вновь извлёк из кармана трубку, которую по-новой принялся теребить в пальцах, словно набивая табак.

— Какое скверное это место,— поморщившись, выдавил он из себя.— Здесь нет не только огня, но даже и табачной понюшки! Незадолго до ухода врачи почти убедили меня оставить привычку курить, поскольку она, по их мнению, вредит сердцу - ну а здесь-то ничему уже не навредишь, кури на здоровье - ан нет! К тому же электрофон, подаренный Черчиллем, не работает без электричества, которое сюда тоже не подведено…

Я не был готов к ответу - только слегка кивнул, желая выразить своё сочувствие. Более всего мне хотелось, чтобы этот сон - если, конечно, это был сон, а не моя собственная новая реальность,- поскорее бы прекратился, и я вернулся бы в мир, в котором есть электричество.

Однако вновь ощутив на себе парализующий взгляд Сталина, я постарался его утешить.

— Не печальтесь слишком уж сильно,— ответил я, кивая на пустую сталинскую трубку.— В том мире, откуда я пришёл, со следующего года табак также запретят.

— В самом деле? Почему?

— Все считают, что курение - чрезвычайно вредно для здоровья, а люди должны жить долго.

— Жить долго - какая глупость! Надо думать прежде всего о том, чтобы жить полно, красиво и дышать открытой грудью… По себе знаю, что нет ничего хуже, чем долгожительствовать в тюрьме, когда жизнь превращается в прозябание… Жаль, что здесь нет Власика [Н.С.Власик (1896-1967) - генерал-лейтенант, начальник охраны И.Сталина в 1927-1952 гг (прим. авт.)].

С этими словами он спрятал пустую трубку обратно в карман, и на его лице поступила гримаса недовольства.

— Простите - а что случилось, товарищ Сталин? О чём всё-таки вы сожалеете?

— Пока Черчилль не вздумал подарить мне эту свою электрическую игрушку, Власик заведовал патефоном. Там, кажется, следует заменить иглу - вы умеете это делать?

— Конечно, товарищ Сталин. А где патефон?

Сталин небрежно указал рукой в тёмный дальний угол, где на пыльном крыле наглухо закрытого рояля действительно стоял патефон. Я сходил за ним, водрузил на стол, неподалёку от брошенной шахматной доски, откинул крышку, закрутил до упора пружину и за неимением запасной иглы ослабил зажим, чтобы немного провернуть имеющуюся,- как проделывал на довоенных вечеринках по множеству раз. Под крышкой патефона имелась единственная пластинка. Я извлёк её и вопрошающе взглянул на Сталина.

— Заведите,— кивнул он в ответ.— Это Юдина [М.В.Юдина (1899-1970) - выдающаяся русская пианистка, талант которой был высоко ценим И.Сталиным. Согласно легенде, полученную после войны Сталинскую премию Мария Юдина полностью пожертвовала православной церкви, до конца своих дней не переставая молиться о советском вожде и его жертвах]. В конце войны я приказал записать концерт Моцарта в её исполнении. Все думают, что Моцарт писал весёлую музыку, а это совершенно не так… Юдина умела играть этот концерт гениальнее всех других, и очень жаль, что она сюда никогда, совершенно никогда не придёт… Эта пластинка - единственное, что у меня осталось.

— Но отчего вы считаете, что никогда не встретитесь с Марией Вениаминовной?— поинтересовался я.— Ведь у вас в запасе - вечность.

— Она пребывает в местах, в которых я отныне теперь уже никогда не окажусь. Раб Божий Иосиф пропал, и пропал навсегда. А для товарища Сталина, как я уже объяснял, не существует ни рая, ни ада.

Сказав это, Сталин опустился в кресло и отвернулся.

Отвечать было нечего, да и незачем. Я установил пластинку, отключил ступор и опустил звукосниматель на быстро завертевшийся чёрный диск.

Звучала вторая часть двадцать третьего концерта Моцарта - та самая, о которой в последний вечер августа мне рассказывал Бруно Мессина, утверждая, что она “вдохновляла Сталина на злодеяния”. Именно с этого произведения предприимчивый итальянец планировал начинать свои эксперименты по очищению музыки от “зла тёмных веков” - желание невероятное, если не сказать сумасшедшее, оценить которое в полной мере, наверное, можно было только в этом странном месте.