Призрак Оперы. Тайна Желтой комнаты - Гастон Леру

– И вы его закрыли! – вскричал я. – А зачем? Кого вы хотели обмануть?

– Вас, сударь.

Он произнес эти слова с таким презрением, что кровь бросилась мне в голову. Я вскочил. Все глаза устремились на меня, и едва я вспомнил, как грубо обошелся со мною Рультабийль в присутствии Робера Дарзака, как у меня тут же появилось ужасное ощущение, что во всех глазах я читаю подозрение, обвинение! Да, меня словно пронзила общая мысль: а вдруг Ларсан – это я.

Я – Ларсан!

Я переводил взгляд с одного на другого. Рультабийль глаз не опустил, хотя и мог прочитать в моих глазах отчаянный протест всего существа и яростное негодование. От гнева кровь стучала у меня в висках.

– Ах так! – вскричал я. – Пора с этим кончать. Раз Старый Боб отпадает, князь Галич отпадает, профессор Стейнджерсон отпадает, то остаемся только мы, сидящие в этой комнате. А если Ларсан среди нас – укажи его, Рультабийль!

Молодой человек так сверлил меня взглядом, что я, окончательно выйдя из себя и позабыв о манерах, заорал:

– Ну, покажи его! Назови! Ты, я смотрю, так же не спешишь, как и тогда на суде.

– А разве на суде у меня не было причин не спешить? – невозмутимо поинтересовался Рультабийль.

– Значит, ты опять хочешь дать ему скрыться?

– Нет, клянусь тебе, на этот раз он не скроется.

Почему, когда он это говорил, тон его становился все более угрожающим? Неужели он и впрямь думает, что Ларсан – это я? Я встретился взглядом с дамой в черном. Она смотрела на меня с ужасом.

– Рультабийль, – сдавленным голосом проговорил я, – неужели ты думаешь… подозреваешь…

В этот миг снаружи, недалеко от Квадратной башни, прогремел ружейный выстрел. Мы все вздрогнули, вспомнив о приказе репортера троим стражам стрелять во всякого, кто попытается выйти из Квадратной башни. Миссис Эдит вскрикнула и бросилась было бежать, но сидевший неподвижно Рультабийль успокоил ее одной фразой:

– Если бы стреляли в него, мы услышали бы три выстрела. А это лишь сигнал, означающий, что я могу начинать. – И, повернувшись ко мне, продолжал: – Господин Сенклер, пора бы вам знать, что я не подозреваю никого, если мои доводы не опираются на здравый смысл. Это надежная опора, она никогда не подводила меня в пути, и я призываю вас всех опереться на здравый смысл вместе со мною. Ларсан здесь, среди нас, и здравый смысл вам на него укажет. Прошу вас, рассаживайтесь и смотрите внимательно: на этом листе бумаги я сейчас продемонстрирую вам, как появился «лишний труп»! – Удостоверившись, что дверь заперта на задвижку, он вернулся к столу и взял циркуль. – Я хотел бы показать вам это в том месте, где появился «лишний труп». Так будет убедительней.

С помощью циркуля он снял с чертежа Робера Дарзака радиус окружности, соответствовавшей башне Карла Смелого, и начертил круг на листе белой бумаги, приколов его медными кнопками к чертежной доске. Начертив окружность, он взял чашечку с красной краской и спросил у господина Дарзака, узнает ли тот краску. Господин Дарзак, не более нашего понимавший манипуляции молодого человека, ответил, что он и в самом деле приготовил эту краску для своего рисунка.

Краска в чашечке наполовину высохла, однако, по мнению господина Дарзака, то, что осталось, даст на бумаге примерно тот же тон, которым он пользовался для отмывки своего плана форта Геркулес.

– К рисунку никто не прикасался, – торжественно подхватил Рультабийль, – а краска разбавлена лишь самую малость. Впрочем, вы увидите, что лишняя капля воды в чашечке на мою демонстрацию никак не повлияет.

С этими словами он обмакнул кисточку в краску и принялся закрашивать нарисованный круг. Он делал это с усердием, которое поразило меня, еще когда в башне Карла Смелого он самозабвенно рисовал после только что случившегося убийства. Закончив, он бросил взгляд на свои громадные карманные часы и сказал:

– Как видите, дамы и господа, слой краски, которым я покрыл круг, примерно таков, как на рисунке господина Дарзака. Оттенок приблизительно тот же.

– Верно, – отозвался господин Дарзак, – но что все это означает?

– Погодите, – остановил его репортер. – Само собой разумеется, этот рисунок делали вы?

– Еще бы! Вы же помните, как я был раздосадован, когда, вернувшись вместе с вами из Квадратной башни в кабинет Старого Боба, нашел рисунок в столь плачевном состоянии. Старый Боб испортил мой рисунок, катнув по нему этот свой череп.

– Вот именно, – подытожил Рультабийль.

Взяв со стола самый древний в мире череп, он перевернул его и, показав господину Дарзаку выпачканную красной краской челюсть, спросил:

– Стало быть, это вам пришло в голову, что красная краска попала на челюсть с вашего рисунка?

– Да в этом не может быть сомнений, черт возьми! Череп же валялся на рисунке, когда мы вошли в башню Карла Смелого.

– Значит, и тут наши мнения совпадают, – заметил Рультабийль.

Держа на ладони череп, он встал и прошел в нишу, освещавшуюся широким зарешеченным окном и служившую когда-то пушечной бойницей, а после нашего приезда в замок – туалетной комнатой господина Дарзака. Там он чиркнул спичкой и зажег стоявшую на маленьком столике спиртовку. На нее он поставил приготовленную заранее кастрюльку с водой, продолжая держать череп в ладони.

Пока Рультабийль занимался этой диковинной стряпней, мы не спускали с него глаз. Никогда еще его поведение не казалось нам столь непостижимым и тревожащим. Чем больше он объяснял и действовал, тем меньше мы понимали. Кроме того, нам было страшно: мы чувствовали, что кто-то из нас испытывает еще больший страх. Кто же? Быть может, самый спокойный?

Самым спокойным казался Рультабийль, возившийся с черепом и кастрюлькой.

Но что это? Почему все мы, словно сговорившись, отпрянули назад? Почему у господина Дарзака, чьи глаза расширились от ужаса, у дамы в черном, у мистера Ранса, у меня, наконец, – почему у нас всех чуть было не сорвался с губ возглас: «Ларсан!»?

Где мы его увидели? В чем мы его ощутили, глядя на Рультабийля? Ах этот профиль на фоне зарева приближающейся ночи, эта голова в глубине ниши, которую закат осветил вдруг красным светом – так же, как раньше, утром, лучи зари окрасили кровью стены этой комнаты! Ах этот энергичный, волевой подбородок, так плавно, немного грустно, но мило закругляющийся при свете дня! Какие грозные и злобные очертания принял он на фоне вечерней зари! Как Рультабийль похож на Ларсана! Сейчас он просто вылитый Ларсан!

Привлеченный громким вздохом матери, Рультабийль покинул мрачные