История куртизанок - Элизабет Эбботт

Другие составляющие ее стратегии могли быть заимствованы из поучений Овидия любовницам, изложенным в его «Науке любви»: сосредотачивать все усилия только на интересующих их мужчинах; тщательно за собой ухаживать, показываться на людях в одеждах, подчеркивающих их достоинства; высоко ценить драгоценности, красота которых удваивается их стоимостью, обеспечивающей уверенность в завтрашнем дне; и — что было особенно актуально в случае Пэм — уметь игнорировать супругов как неудобство, от которого можно легко избавиться.

Сексуальная революция не изменила Памелу Гарриман: что касается интима, она была так же раскрепощена, как любая девица с обложки журнала «Космо герл». Однако новое восприятие женщин как равных мужчинам людей и нападки на их подчинение мужчинам обошло ее стороной; она была слишком озабочена приспособлением — чем-то схожим с мимикрией хамелеона — к личности очередного любовника.

Как это ни парадоксально, ее назначение послом стало побочным следствием нового официального отношения к женщинам, и Пэм оказалась в выигрыше от долгой борьбы за превращение теории в практику в образе социального статуса и высоких должностей.

Лилиан Росс{595}

В 1945 г., когда подходила к концу Вторая мировая война и многие мужчины служили в армии, заведующий отделом журнала «Нью-Йоркер» Вильям Шон взял на работу Лилиан Росс, которой тогда было двадцать лет с небольшим. Он немного волновался, опасаясь, что женщине будет нелегко писать основанные на фактах репортажи. К счастью, с фактами Лилиан была на короткой ноге, и ее репортажи в рубрике «Городские разговоры» уже в скором времени принесли ей известность как автору с безупречным стилем.

Несмотря на профессиональное честолюбие, Лилиан не была продвинутой феминисткой.

Она разделяла взгляды отца, считавшего, что женщине нужен доброжелательный мужчин a-покровитель, надеялась встретить такого спутника жизни и стать его женой. В течение нескольких лет Лилиан не обращала внимания на то, что они с мистером Шоном, которого она называла просто Билл, становятся все ближе друг другу. Через какое-то время Билл стал оставлять у нее на столе любовные стихотворения. Как-то вечером он и Лилиан допоздна задержались в редакционном офисе, и Билл поразил ее, признавшись ей в любви.

Шел 1950-й год, Билл Шон был женат и имел детей. Он не собирался оставлять свою жену Сесиль, с которой прожил двадцать два года, однако продолжал преследовать Лилиан, пока та не получила новое назначение в Калифорнию. Она полтора года работала на западном побережье страны, Билл ей часто туда звонил, но, к счастью, ни разу не заговаривал с ней о любви.

Лилиан вернулась в Нью-Йорк в 1951 г., накануне назначения Билла Шона главным редактором «Нью-Йоркера» вместо скончавшегося Гарольда Росса. Билл снова принялся за ней ухаживать. Как-то утром они вышли из редакции и сняли номер в гостинице «Плаза», где и оставались до вечера, занимаясь любовью с непринужденностью любовников, которые состояли в связи уже не первый год.

Сначала Билл полагал, что его склонность к уединению поможет сохранить их отношения в тайне. Но он испытывал сильные угрызения совести от того, что обманывал Сесиль, поэтому спустя некоторое время решил во всем ей признаться. Этим признанием Билл причинил жене сильную боль. Тем не менее она решила сохранить семью, несмотря на то что муж глубокую обидел ее и сам оказался в невыносимой ситуации.

Хоть Билл очень переживал, чувствуя вину перед Сесиль и понимая, что несет ответственность за ее мучения, он не мог смириться с мыслью о потере Лилиан. Та тоже страдала. «Я не могла примириться с мыслью о том, что стала “любовницей”, - писала Лилиан. — Я не чувствовала себя ею. Билл сказал мне, что я была его “женой”. Ею я себя и ощущала»{596}. Тем не менее она знала, что не была женой и что каждый раз, уходя от нее, Билл возвращался домой к Сесиль и детям — сыновьям Уоллесу и Аллену, которые ждали его в нескольких кварталах от ее квартиры.

В 1953 г. Лилиан снова сбежала — на этот раз в Париж. По телефону Билл говорил ей, что ее отсутствие для него «нескончаемая пытка», но выражал уверенность в том, что их любовь преодолеет все преграды{597}. Лилиан вернулась в Нью-Йорк, где на протяжении четырех десятилетий оставалась любовницей и состояла в отношениях, которые правильнее было бы назвать параллельным браком в моногамном обществе.

«Наша жизнь» — так она и Билл называли свой союз, а не «наш роман», и, конечно, они не считали себя «любовниками». Лилиан представляла себе любовницу как «крикливо накрашенную женщину из пошлого кинофильма, которая сидит в пеньюаре, дуется как мышь на крупу и красит ногти»{598}. Их с Биллом сожительство выглядело как вполне домашняя, вполне семейная жизнь в квартире, расположенной всего в нескольких кварталах от его другого дома. Билл ее украшал, ходил по магазинам, жил там с Лилиан и любил ее, уходил на какое-то время к семье, возвращался, потом снова уходил. Дома перед сном в отдельной спальне он всегда звонил Лилиан, чтобы пожелать ей спокойной ночи. Утром он заходил за ней, чтобы вместе идти на работу, и они там завтракали. Снова они встречались за обедом, а потом за ужином. В редакции «Нью-Йоркера» они оставались коллегами.

Летом общаться им было сложнее, потому что Билл проводил летние месяцы в пригороде, где было не так жарко, и Сесиль там лучше себя чувствовала. Лилиан нередко охватывали приступы ярости, она сомневалась в прочности их с Биллом отношений. Билл утешал ее, говорил, что без нее не сможет жить в прямом смысле слова. До того как они встретились, говорил он ей, он как будто жил чужой жизнью. «Я там, но меня там нет», — постоянно повторял он, имея в виду свой брак. В какой-то момент Лилиан решила проконсультироваться с психиатром, который после нескольких визитов посоветовал ей не заниматься психоанализом. «Не забывайте, что все порядочные люди испытывают чувство вины», — заметил врач.

Доказательством тому служил Билл, который всю жизнь чувствовал себя виноватым, и это постоянно его угнетало. Он все время ставил под вопрос сам факт своего существования. «Кто я такой? — часто спрашивал он себя. — Я действительно там, где я есть?» {599} Брак душил его, а работа усугубляла его подавленность; он часто отгонял от себя мысль о самоубийстве. Но с Лилиан он становился романтичным и преданным мужчиной. Их любовь «неизменна», говорил он ей. «Нам нужно прервать нашу любовь в полете и зафиксировать ее навсегда такой, какая она сегодня — как луч чистого света, направленный в бесконечность»{600}. Он сочинял «священные» обеты верности телом и душой. «Наша любовь живет сама по себе, своей собственной жизнью», — повторял он {601}.