Рим. Цена величия - Юлия Голубева

– Вели седлать коня и подай тунику и кирасу.

– Но тебе запрещено покидать ложе. Сердце может не выдержать. Госпожа отдала четкие указания, – залепетал раб.

– Плевать! – рявкнул Макрон, и раб убежал.

Однако едва он ступил на пол, как тут же без сил повалился обратно. Сердце будто сжали сильные тиски, не давая ему сделать толчок. Но Макрон упрямо поднялся и, стараясь не делать резких движений, стал осторожно облачаться в тунику, принесенную рабом. Но, уже полностью одетый, он задал себе вопрос: «А куда он поедет и зачем?»

Убежать от сознания того, что Юнии больше нет, не удастся, как бы быстро ни мчался его конь. Он зарыдал, обхватив руками седую голову. «Я больше не люблю тебя!» – так он сказал ей в саду, и это были последние слова, что она от него слышала. Думал, что позабыл о ней, утешившись с другой! Глупец! И именно в этот миг он понял, как ошибался! Целый заговор сплел против Калигулы, не желая признаваться, что обрекает его на смерть ради обладания ею! А погибла она! Он сам убил ее!

Макрон взвыл, как раненый зверь, и в гневе ударил кулаком по мраморному столику, сломав пополам толстую крышку. Жалобно зазвенели чаши, вдребезги разлетелся кувшин. Так же, как и его любовь.

Легкая тень скользнула за его спиной.

– Едешь прощаться с Клавдиллой? – голос Друзиллы вернул его к действительности. – Но Калигула никого не пускает к ней. Сидит и плачет все время около нее.

– Ты?! Кто пустил тебя? – Макрон резко обернулся.

Друзилла удивленно округлила глаза:

– А ты не рад меня видеть? О, боги! Что случилось с твоими волосами?

Он резким движением взлохматил седую голову.

– Убирайся прочь, убийца. Она погибла по твоей вине!

– Так ли? – язвительно поинтересовалась Друзилла.

– Я ненавижу тебя!

– А день назад ты говорил мне другое. Чем я виновата в том, что у нее начались преждевременные роды? Харикл не смог ее спасти, я здесь ни при чем. И нечего обвинять меня!

– Ты желала ее погибели. И собиралась убить собственного брата…

– Но ведь именно ты хотел занять его место, – вкрадчиво возразила она, стараясь не показать охватившего ее гнева. Но руки по привычке теребили и ломали тонкие золотые браслеты. – А ты двуличен, Невий Серторий, как Янус. Теперь мне все ясно. Погубив Калигулу руками Агенобарба, ты стал бы императором, избавился бы от меня, а затем женился на Юнии.

Макрон опустил голову.

– Нет. Во время наших встреч я искренне думал, что излечился от любви к ней.

– Ах нет? – передразнила она. – Ты такой же, как и мой брат! Тоже пользовался мной из-за нашего проклятого сходства!

– А не ты ли сама заманила меня к себе на ложе, одурачив меня париком? Я думал, что обладаю Клавдиллой…

– Прощай, Макрон! – И Друзилла повернулась, чтобы уйти. – Но помни, – добавила через плечо, – теперь я твой самый страшный враг…

Приступ кашля не дал ей договорить, согнув пополам. И, когда она ушла, преисполненная злобы и гибельных мстительных планов, он вдруг заметил, что на занавесе, там, где она держалась рукой, блестят темные капельки крови. «Дни ее сочтены, – устало подумалось ему. – Но она не хочет себе в этом признаться».

Из семи дней, по обычаю отведенных для прощания, шесть Калигула провел наедине с женой. Никакие увещевания сестер не могли заставить его открыть дверь. Он лежал рядом со своей красавицей, гладил ее лунные волосы, целовал в холодные уста и пытался отогреть ледяные руки. Гай не верил, что она умерла. Для него она просто спала таинственным, долгим сном, и он терпеливо ждал, когда она проснется. Боги сжалились над его горем, не позволив разложению исказить прекрасные черты лица Юнии. Но она по-прежнему была так холодна и неподвижна! Гай звал ее по имени, шептал на ухо нежные слова любви, но она оставалась безучастна.

Сестры, не отходя от двери, с ужасом вслушивались в его тихий плач и бессвязные слова, граничащие с бредом. Лишь на седьмой день, рано утром, дверь распахнулась и перед женщинами предстал Гай. Они ужаснулись. Он был смертельно бледен и растрепан, но глаза его, помутневшие от слез, уже были сухи.

– Я не сумел уговорить ее вернуться, – тихо сказал он. – Пусть придут друзья, чтобы проститься с ней.

Ливилла увела его в свои покои, где чуть ли не насильно уложила спать, напоив сонным зельем, а Агриппинилла, глотая слезы, стала распоряжаться церемониалом.

Тело Юнии уложили на роскошно инкрустированное ложе, увитое гирляндами лилий, ее любимых цветов, и выставили в огромный дворцовый атриум. Там уже собрались близкие, одетые в темные пенулы. Силан с побелевшими от горя волосами, Виниций, Кассий Лонгин, Ганимед, актеры и чуть в стороне Друзилла, пристально наблюдавшая за мужем. Тот, как и все, не скрывал своего горя. Каждый клал на ложе драгоценный подарок и со слезами становился около, ожидая, когда простятся остальные. Друзилла приблизилась последней и неожиданно для всех возложила на ложе кубок.

– Помнишь, подруга? – сказала она, скрывая ухмылку. – Я пила из него за нашу дружбу.

Но Друзилла не знала, что Юния унесет с собой в могилу не символ дружбы, которой они никогда не испытывали, а ее скорой смерти.

Огромное количество людей выстроилось цепочкой от самого форума, чтобы попрощаться с красивейшей женщиной Рима, и этот живой поток не иссякал до полуночи, пока уже падающие с ног от усталости родственники, стоявшие у ложа, не велели закрыть ворота.

А на восьмой день, когда на заре глашатаи объявили о похоронах, великая толпа римлян собралась у дворца с зажженными факелами, наполнив воздух Вечного города густым ароматом смолы.

Калигула уже держался спокойно после того, как проспал почти сутки. Но каждый замечал, что взгляд его отрешен. Он, точно послушная кукла, выполнял все указания Ливиллы, которые она шептала ему на ухо, держа брата за локоть. И весь народ преклонил колени перед его страшным горем.

Силан побоялся приблизиться к нему, чтобы выразить сочувствие, и, стоя рядом с Гемеллом, кидал на императора неприязненные взгляды. Ему казалось, что это ловкая игра со стороны Калигулы, не способного грустить. Но один раз взоры их скрестились, и точно металл зазвенел в воздухе от этого столкновения. И Юний, испугавшись, поспешно опустил глаза. Ему на миг показалось, что он увидел во взгляде Калигулы свою скорую гибель. Но нет, он тряхнул головой, примерещилось. Император не посмеет тронуть его!

Гай подхватил ложе со своей женой, рядом с ним встал Виниций, за ним Силан, а за Гаем – Кассий Лонгин. И тут же раздались пронзительные голоса префик, еще на заре доставленных либитинариями. Их печальные нении сразу затерялись во всеобщем плаче римского народа и звуках труб, стоило процессии выйти за ворота.