Сборник "Чистая фэнтези" - Генри Олди

Сотворив блокирующие пассы, Анри замкнула третий пучок на себя.

— Малый неживой товарищ идет, — повторила дрейгурица, сделала решающий шаг, взяла сумочку и отнесла вигилле. — Малый неживой товарищ выполнил приказ с честью. Малый неживой товарищ гордится собой. Спасибо…

— Да-да, я знаю. Спасибо за внимание.

— …за внимание.

На крышке пудреницы, повинуясь волевому пинку, проступил диск солнца с двумя лучами, растущими из центра диска. Лучи задумчиво трепетали, нащупывая верное положение. Судя по их дрожи, полдень миновал примерно полтора часа назад. «Славно вздремнула!» — в очередной раз порадовалась вигилла и внезапно поняла, что смущало ее во время купания.

Дрейгурица была жгучей брюнеткой!

— Агнешка, берегись!!!

Рыжий хомолюпус орал так, что его наверняка услышали даже покойники в Чурихе.

У барона заложило уши, как от близкого взрыва пироглобулы. Но предостережение опоздало. Каменная крошка личин осыпалась с коней, скрытых чарами от досужего взгляда, — и клин черных всадников врезался в ряды белых, опрокидывая, сминая, перемешивая два враждующих цвета. Причудливые иероглифы битвы, жестокой и скоротечной, испятнали картину. Сходным образом, пачкая тушью альбомный лист, подписывался в старости знаменитый график Вайда Мейнен, создавая цикл офортов «Para bellum».

Облако пыли окутало перекресток, скрыв происходящее.

— Деточки!..

— Дамы и господа! Прошу всех оставаться на месте. Я могу вас не узнать.

Конрад впервые слышал, чтобы человек говорил подобным тоном — отстраненно-властным, лязгающим, без интонаций. Так мог бы разговаривать железный голем или геральдический монстр с герба, обрети он дар речи. И тем не менее эти удивительные слова произнес Эрнест Ривердейл, граф Ле Бреттэн, рассеянный старичок-теоретик.

В лице графа проступило жутковатое предвкушение счастья, настолько нечеловеческого, что оно выглядело скорее мучением, коверкающим черты, колдовством, превращающим лицо в морду. Ноздри затрепетали, выворачиваясь наружу. Пахло кровью, добычей хищника — или жертвой, принесенной в дар неумолимому чудовищу, — и бритвенно-острый нюх ликовал, впитывая сладкий аромат. Конраду почудилось, что зрачки старика сделались вертикальными, как у змеи, но он не взялся бы утверждать это с полной уверенностью. Нет, граф не оборачивался зверем, не принимал облик демона. Все в нем оставалось прежним, обычным, но сочеталось теперь в порядке, обусловленном совсем иными законами, чем те, которые от века положены людям.

Порядок менялся от вдоха к выдоху, устанавливая правила и отвергая их по новому, извращенному разумению.

Ривердейл-старший с проворством гарпии взлетел на седло своей лошади, присев враскорячку и нелепо расставив руки. Лопатки графа вздыбились, оттопырив ткань камзола; по телу прошла череда судорог, и Ле Бреттэн упал в дорожную пыль, мягко приземлившись на четвереньки. Он касался земли коленями и локтями; пальцы левой руки сжаты в белый от усилия кулак, лишь мизинец торчит острым сучком. Нелепый мизинец почему-то ужаснул барона больше всего. У Конрада перехватило дыхание, ему было мерзко даже смотреть, как граф стремглав несется по склону холма. Вряд ли кто-то из лжеквесторов сумел бы догнать неуклюжего старичка верхом: самый резвый скакун пасовал перед Ривердейлом.

Но отнюдь не фантастическая быстрота, с которой двигался граф, вызывала в желудке спазмы и заставляла глаза слезиться, лишь бы не видеть творящегося непотребства. Что-то разладилось в теле Ле Бреттэна. Искажение на бегу искало удобоваримую форму, с неумолимостью рока приближаясь к перекрестку. Его сиятельство бежал на двух, на трех, на четырех конечностях; несся прыжками над землей, высоко взлетал в воздух, двигался боком, по-крабьи, оставляя за собой густой шлейф пыли. Он горбился сильнее, чем Рене, потом вдруг вытягивался в струну, скособочась, исполнял головокружительные кувырки…

Глаза отказывались видеть подобное.

Барон не знал, каким чудом заставляет себя смотреть.

На бегу в руках графа возникли два клинка: короткая, очень широкая шпага и дага с вычурной гардой. Миг — и клинки превратились в размытые окружности, с мерцанием вращаясь во всех возможных и невозможных плоскостях. Сходным образом вращались на лету метательные «астры» Рудольфа Штернблада, но здесь еще и руки старика изволили выворачиваться под немыслимыми углами, пренебрегая возможностями суставов.

Казалось, в лице графа проклятие перекрестка Чума обрело материальное воплощение.

От такого зрелища Конрада замутило еще больше. Он испугался, что его сейчас позорно стошнит прямо перед спутниками, но, к счастью, в этот момент чудовище, закусив дагу зубами, врезалось в гущу свалки на перекрестке.

Кого другого сей факт оставил бы равнодушным — в конце концов, отчего бы служанке не оказаться брюнеткой, или шатенкой, или вовсе обритой наголо?! Но опытной мантиссе цвет волос дрейгурицы говорил о многом. В памяти всплыл «Заупокойный корпус» — самый опасный, самый рискованный свод мантуалий, регламентирующий связь между поведением мертвеца, посланного к объекту чужой волей, и ближайшими событиями жизни объекта! Это вам не бобы по розовым лепесткам раскидывать и не священную грязь пятками месить, прозревая в бесформенных ляпсусах прообраз грядущего чирья на ягодице… Мало кто из мантиков осмеливался прибегнуть к «Заупокойному корпусу», ибо наблюдать движимого чужой волей покойника, находясь в непосредственной близости к скверному гостю, и хладнокровно делать выводы из его действий мог лишь квалифицированный, а главное, небрезгливый мастер. Проклятье, в этом Чурихе забываешь, с кем имеешь дело…

Посланный мертвец в наличии.

Чужая воля в наличии.

Объект в наличии.

И финал: если мертвец-мантуал — брюнет, значимость примет усиливается втрое!

Итак, что мы имеем с дрейгурицы? Мертвец стоит за дверью — жди дорогих гостей. Мертвец входит в дом — гости торопятся и спешат, боясь опоздать. Мертвец дарит стоячую воду — кого ждешь, можешь не дождаться. Мертвец идет по приказу и берет с разрешения — сложный комплекс косвенных намеков: пора встать солнцу с востока, время не ждет, тот, кому ночью снился балкон, должен выглянуть в окно…

Овал Небес!

Балкон во сне.

— Раздвинь шторы! Немедленно!

Двигаясь, как героиня оперы Винченцо Беллини «Сомнамбула», дрейгурица с убийственным аккуратизмом отодвинула сперва левую штору, затем — правую, добилась красивого расположения складок и принялась подвязывать шторы витым шнуром. Анри готова была убить служанку по второму разу. А заодно и эстетов-чурихцев. Из окна открывался знакомый до оскомины вид: берег моря, скалы, парус в волнах и буревестники в тучах. Парус издевательски то исчезал, то появлялся, словно окно колебалось, выбирая: четное оно или нечетное?