Заповедник Бессмертных. Осторожно - вымирающий вид!(СИ) - Анна Тьма

— Не откажусь разделить с вами трапезу, барон, — идеально соблюдая этикет, ответил ангел. — Только прошу, поменьше мясной пищи.

— Как вам будет угодно, — ответил барон и повернулся к брату: — Патрик…

— Уже распорядился, — отозвался тот. — Вскоре накроют на второй веранде.

Элли играл. Играл в человека. Сдерживал слова, готовые слететь с языка. Не первый раз примерял на себя обличие человеческого аристократа. Каждый странник обязан уметь принимать правила чужих игр. Хотя сейчас, после долгой болезни, ему было тяжело…

Вскоре они оказались перед входом в семейную галерею. Длинный коридор с картинами предков на стенах.

— Не утруждайся объяснением, — произнёс Элльри прежде, чем барон успел открыть рот. — Я знаю, где я. А теперь хочу, чтобы и ты это узнал.

Он ступил в галерею, прошёл мимо первых картин… остановился. Поглядел на портрет пра-пра-пра-прадеда нынешнего барона, Рутерца Благочестивого. Картина изображала статного, черноволосого, чем-то напоминающего самого Рицеля, мужчину.

— Здравствуй, убийца младенцев и беззащитных девочек, — гулко разнеслось по галерее.

Что-то изменилось в самом воздухе. Стало трудно дышать. Рицель попятился и упёрся спиной в застывшего изваянием брата.

— Ты это тоже видишь?.. — прошептал Патрик.

Портреты оживали. Их лица менялись. Вот прекрасная женщина превращается в грязную патлатую старуху и беззвучно кричит. Красивый, высокий юноша становиться безобразным карликом, чьё лицо кривиться от злости. А Рутерц Благочестивый оказывается наполовину облысевшим, в злобе брызжущим слюной, плешивым уродом с похотливым взглядом масляных глазок.

— Смотрите, люди, — разнёсся по коридору голос ангела. — Это — ваши предки.

— Колдовство… — сорвался с губ барона гулкий шёпот.

Тихий, звенящий смех в ответ.

— Я не владею тем, что вы все называете колдовством… магией… Я лишь умею видеть и показывать истину. Этот похотливый ублюдок прибил копьём к стене Тоури, рукодельницу, только входившую в пору юности, а потом насиловал её до тех пор, пока она не умерла. А следом зарезал в колыбели её исходившего криком младшего брата. — Молчание. Долгое и глубокое, как бездонный колодец. А портреты всё шевелились и корчились… — Наши мужчины не держали в руках оружия, а женщины не знали даже дурного слова. Наши дети росли в любви и радости свободы. Но однажды пришли вы. Чума, саранча, свора больных бешенством псов. И уничтожили всё… и всех. Детей-то за что? В чём провинились они? В чём виновата была Туори, вышивавшая странникам новый плащ перед каждым полётом?.. Вы — проказа на идеальном лице мира. Болезнь. Которую уже не вытравить…

Голос его звучал всё тише с каждым словом. Страннику пришлось привалиться спиной к одной из стен, чтобы устоять на ногах. Сил отчаянно не хватало…

— Они мерзкие… — послышался за спиной голос Патрика. Рицель обернулся, поглядев на брата. Тот смотрел на портреты и лицо его кривилось от отвращения. — Риц, наши предки — мерзкие! — он с отчаяньем взглянул на старшего. — Риц, мы что, тоже такие?!

Барон огляделся… Его передёрнуло от отвращения. И решительно ответил:

— Нет! Нет, Рик, мы с тобой — другие.

Поглядев на брата, баронет медленно успокоился. Бросил взгляд на гостя.

— Риц, его надо вывести отсюда. Срочно!

Он не проронил ни слова и следовал за своими провожатыми потерявшей волю куклой, пока они не оказались на той самой веранде, где братья предпочитали обедать в хорошую погоду. Бессильный и безвольный, как марионетка, он сел на предусмотрительно выдвинутый для него стул. Рицелю стало сильно не по себе от контраста божества, воплощением которого Последний был до посещения злополучной галереи, и нынешней тряпичой куклы.

— Человеческая еда, — начиная оживать, Странник поморщился. — Пародия на пищу моего дома.

Но пренебрегать «пародией на пищу» Элли не стал, хотя старался не есть мяса. Он очень давно не ел и даже способность жить, извлекая силу из воздуха, земли и солнечного света не могли восполнить страшнейшую энергопотерю последнего времени.

Странник хмуро отметил в себе язвительное пренебрежение, которое тоже перенял от людей. Всё течёт, всё изменяется, и в мире нет постоянства, но эта язвительность не являлась частью Элли. Наносное…

Ранее полагавшие себя очень воспитанными молодыми людьми, не чуждыми утончённому этикету, братья почувствовали себя деревенскими увальнями за одним столом с королём. Изыскан? Воспитан? Нет, он был совершенен! Такого нельзя добиться никакими уроками этикета. Таким возможно только родиться. И как только Рицель мог подумать о том, чтобы его убить?!

В тот день Элли не смог пойти ещё куда-то, кроме как в свои покои. Силы иссякли так стремительно, что он даже не разделся, заснув на застеленной кровати.

— Элльри, ты куда в этот раз? — Лэтэри подкрался со спины как всегда неслышно.

— Куда путь ляжет, — улыбнулся Рождённый Летать.

— Какой ты, Элли, неинтересный, — Лэти, бывший моложе своего собрата на несколько десятков лет, улыбнулся задорно, явно подначивая Первого Странника. — Вот мы с Данари пойдём к северу.

— Возьмите тогда тёплые плащи, не пренебрегите зимними сапогами и шапкой. И перчатки не забудьте. Там бывает морозно, — невозмутимо отозвался Первый Странник.

— Элли, ты зануда! — Рядом из ниоткуда вынырнул Третий Странник, Данари.

— А вы авантюристы, — улыбнулся тот.

Рождённый Летать был первым. Вторым стал Лэтэри, Ветерок Дорог. Третьим — Данари, Ведающий Пути. Если Дани был порывист лишь в силу своей юности, обещая вскоре стать более мудрым и ответственным, то Лэти… одно слово — Ветерок.

— И ничего я не авантюрист, — обиделся Данари. — Я и собирался тёплую одежду взять.

— Два зануды! — шутливо возмутился Ветерок.

…Они были единственными, кто умер с мечами в руках… и без изумления, застывшего в глазах…

Глаза открылись сами. Элли сел на кровати, перетерпел приступ головокружения. Каждый раз в моменты слабости, ему хотелось домой. Домой. Туда, где сама земля излечивает от любого недуга и любая печаль сменяется радостью. Радостью жить и смеяться. Радостью творить, любить каждый миг, каждый глоток воздуха, каждую улыбку и взгляд…

Только дома больше нет. А этот мир… разрушает. Больше ста сорока лет. О, он стал запоминать прошедшие года… Раньше помнил только до вступления в пору ответственности. А потом… Спроси сколько ему лет — пожмёт широкими плечами и ответит «не считал». Сотни? Тысячи? Десятки тысяч? Не считал…