Разбой - Петр Воробьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Лето на исходе! Зима близко! Такой зимы земной круг давно не видел! Уголь нужен! Я предлагаю снизить сбор с углепромышленников вдвое!
Сход снова заревел, рёв и вопли не прекращались довольно долго.
– Твой уголь – трижды погибель! – крикнул издали Аистульф.
– Толково сказал старшина, – сказал Реккасвинт, заботясь, чтоб его слова поймал микрофон. – Сперва горняки в шахтах гибнут, потом жители в домах угорают, а последним помрёт, кто угольной пыли с дымом надышался!
Мало кто из потевших в лучах светила и толкавшихся на площади Альтгафаурд услышал эту отповедь, даже из числа не улюлюкавших и не свистевших, хотя в задних рядах кто-то и попытался завести: «Уголь губит! Уголь губит»! Этот клич тоже потонул в воплях.
Ариамир полез к микрофону, но оказался временно оттеснён Глисмодой казначейшей.
– Так по логике сбор тогда надо не с углепромышленников, а с горняков уменьшить? – предложила та. – Углепромышленники с отбойным молотком в лаву не лезут…
В толпе возникло замешательство, свист поутих.
– И чем убыль от сбора возместим? А? – Глисмода, набычившись, исподлобья взглянула на Ариамира.
– Науку сократим! – вмиг нашёлся тот. – Что это за забава, на которую двенадцатая часть всей казны идёт – энергетика? Всё, что нам нужно знать про энергетику, ещё со времён Кинифрида сына Годы известно!
– Я Фейнодоксо сын Иоло, требую слова перед сходом! – мистагог услышал сам себя до того, как окончательно решил говорить.
– Признаёт ли сход Фейнодоксо, сына Иоло, мистагога? – обратился к толпе Реккасвинт.
Ответом ему было смешение нестройных криков:
– Признаём!
– Не тяни, ставь на голосование!
– Кроты разрази мистагога! Ариамир! Ариамир!
– Говори, – Реккасвинт снова обтёр лоб платком.
– Каждому городу надо чем-то гордиться, – начал учёный, намеренно приблизив лицо к микрофону. – У Кильды есть космодром, у Акраги – морская академия, у Фрамиборга – школа биохимиков. У нас – эргастерий энергетиков, лучший в земном круге!
На обычном сходе, пафос подобной риторики вызвал бы восторженное рукоплескание слушателей, но толпа всё громче кричала: «Ариамир! Ариамир»!
– Мы первые на грани термоядерного синтеза, со мной Самбор из Гнёва, он…
– Ариамир! – не унималась толпа, или по крайней мере, её часть поближе к портику.
– Он знает, как…
Слова мистагога были неразличимы за криками, свистом, и улюлюканьем. Какофония пошла на убыль, только когда к микрофону вновь подступил Ариамир:
– Требую поставить на голосование: сбор с углепромышленников уполовинить, эргастерий лишить средств управы! Надо готовиться к тяжёлым временам!
Толпа вновь заревела, на этот раз одобрительно. Переждав этот порыв, гутан повторил:
– Готовиться к тяжёлым временам! А не тратить общинное золото на игрушки для этлавагрских и венедских аристократов!
Последнее было явно обращено к Фейнодоксо и Самбору.
– Ты про дело, а он о козе белой, – процедил схоласт.
– Что ты несёшь, Фейнодоксов отец ткач! – под новый всплеск гвалта толпы еле слышно, хоть и в полный голос, вступилась за мистагога Глисмода.
– Тебе слова не давали! – окрысился на казначейшу Ариамир и снова повернулся к микрофону. – Требую голосования!
– Есть кто поддержать предложение Ариамира? – выражение не по-гутански красного лица Реккасвинта яснее слов говорило, что лучше б никого не сыскалось, но порядок есть порядок.
– Я-а-а-а! – в воздух поднялось сотни полторы рук.
– Ставлю вопрос на голосование! – отрешённо сказал голова. – Кто за?
Поднявшийся рёв не смолкал с четверть диалепта.
– Голоса считать будем? – съехидничал молодой гутан.
– Кто тебя на это подначил? – Реккасвинт окончательно побагровел. – Так обычай попрать, на гордость общины покуситься…
Ариамир наоборот побледнел еще больше.
– Община… что мне община, и что её гордость? Я муж, что живёт для себя! Новый Фимбулвинтер[119] грядёт – не время радеть о других, и не время просить других радеть о тебе!
Молодой гутан наклонил держатель микрофона к себе, и, почти кусая устройство, выпалил:
– Требую голосования! Реккасвинта снять, а меня назначить новым головой управы!
Толпа вновь, как по какому-то тайному приказу, завыла. Самбор прокричал Фейнодоксо в ухо:
– Чинное гутанское собрание, говоришь?
Глава шестая. Горы Блотнетла
– Откуда только он взял эту дурь? «Не время радеть о других»? – не в первый уже раз повторил Самбор.
– Не отвлекайся так, вот-вот в гору врежемся! – забеспокоился Вамба.
– Ветер поднимается перед гребнем, вот сейчас… – венед сделал что-то странное со штурвалом, отчего сино́роплан[120] полетел, как показалось Кае, немного боком.
Одновременно, воздушное судно заскользило вдоль гребня, в такой близости, что можно было разглядеть отдельные иголочки на елях. Мелькнул горный олень, щипавший траву на краю поляны и даже не удостоивший синороплан взглядом, ели сменились красноватыми скалами, поросшими мхом и стлаником.
– Так что не врежемся, это первое, а второе, хорошего лётчика мало что может отвлечь. Уж никак не простой разговор, – Самбор выпрямил штурвал и слегка потянул его на себя, отчего высота полёта немного увеличилась. – По преданию, ярл Виламир Парящий, когда летел из Винеты в южный Винланд, вообще большую часть времени в полёте или писал, или читал. Так и сложил «Ночной полёт», говорят.
– Но он вроде и долетался? – спросил Вамба.
Кая взглянула вправо. Цвет лица её соседа уже не так сильно напоминал молодые еловые побеги, но он по-прежнему сидел, обеими руками вцепившись в сиденье. Дева некоторое время раздумывала, не поддразнить ли гутана-звездочёта, прозревающего на световые годы, но сробевшего от полёта на высоте в три десятка саженей, но решила приберечь эту возможность на будущее.
Синороплан «Ворон Итсати» был по гутанскому обычаю назван в честь могучего врага. Вождь Великой Степи, так прозванный, отправился в увенчавший его имя славой набег на Айкатту во времена Попе́и-лоро, троюродного прадеда Каи. С тиванской точки зрения, называть несомый водородом воздушный корабль в честь противника пусть и славного, но разорванного в ходе того же набега взрывом пушечного ядра в мелкие куски, не стоило. Это было только одной из причин, почему древний «Ворон» не внушал Кае особого доверия, несмотря на похвалы, рассыпанные ему Самбором, а отчасти, возможно, и благодаря этим похвалам: «Добрая работа, теперь уж так не строят. Не парусина, а промасленная шерсть, а крыло-аэростат – это вам не плёнка, а настоящие рыбьи пузыри»!
Висевшая под тем самым крылом-аэростатом, наполненным взрывоопасным газом, открытая сверху плетёная скорлупка, обтянутая для обтекаемости той самой промасленной шерстью, скрипела на ветру. В неё едва вмещались трое путешественников, их нехитрые пожитки, и картечница. Последняя как раз не вызвала одобрения венеда: «Четверть вершка, для чего бы? Если пчела за нами погонится? Так в пчелу попадёт – отскочит»!
– Никто точно не знает, что с ним вышло, – Самбор вздохнул. – Не нашли ни стратоплана, ни тела. Лётчики народ суеверный, одни говорят, долетел до Альвхейма[121], а другие клянутся, что до сих пор так и летает, и что сами его видели.
Кая вспомнила «Ночной полёт» и «Звёзды над песками» и мысленно согласилась, что такой удел очень подошёл бы для ярла Виламира. Ему – вечно летать, а Гатлайте из Гуаймо́ко – вечно ждать, смотря с башни замка на дымку над аэродромом.
«Таков закон: всё лучшее в тумане,А близкое иль больно, иль смешно.Не миновать нам двойственной сей грани:Из смеха звонкого и из глухих рыданийСозвучие вселенной создано».[122]
– Почто ж прямо так врать? – Вамба схоласт был, похоже, другого мнения.
– Не врут они, сдаётся мне. Особенно кто летает на стратопланах. День, другой летишь один над облаками, и начинаешь видеть вещи. Один из моих учителей, Видальд Змей, рассказывал, как ему примерещилось, что рядом с ним летит…
– Виламир? – спросила Кая.
– Нет. Свинья.
– С крыльями? – астроном улыбнулся и наконец разжал пальцы правой руки, отпустив краешек сиденья.
– Нет, свинья как свинья, толстая, в кожаной куртке, в лётных очках, и за штурвалом здоровенного красного гидроплана.
– Если б он увидел Виламира, вышло бы красивее, – разочарованно сказала Кая.
– Кто его увидел, говорят, долго не заживается.
Чуть подумав, Самбор добавил:
– Ещё говорят, парящего ярла может увидеть только настоящий лётчик. Короче, живи он в одно время с Йокки Законоговорителем или Веландом Кузнецом, и у лётного промысла был бы свой бог.
