Из рода Караевых - Леонид Ленч

Вместе с марковцами Игорь вышел на крыльцо. Утро было ясное, чистое. Ни облачка в синем, по-весеннему влажном небе. По крыше дома Григория Ивановича, томно стеная, танцующей походкой семенил перед беленькой голубкой ярко-сизый крупный голубь.

Бровастый марковец достал папиросу из самодельного деревянного портсигара, с лирическим вздохом, глядя на танцующего голубя, произнес:

— Ухаживает, подлец!

Кадет грубо выругался, снял с ремня винтовку и прицелился в беленькую голубку. Однако выстрела не последовало, потому что бровастый мгновенно вырвал у Балковича винтовку.

— Ты что, с ума сошел? Разве можно голубок бить?!

И с этими словами, почти не целясь, навскидку, выстрелил сам. Сизый щеголь комком окровавленных перьев тяжело рухнул на землю.

Беленькая голубка вспорхнула и улетела. Меткий стрелок отдал кадету его винтовку, вынул из кармана спичечный коробок, чиркнул спичку.

— Старичок, которого кондрашка хватил, в этом доме живет? — деловито спросил он у Игоря, заслонив ладонью огонек и раскуривая папироску.

Игорь автоматически ответил:

— В этом!

— Один?

— Один!

— То-то мы стучали-стучали, никто не отворял!..

Патрульные пошли по палисаднику к калитке.

— Одну минуточку! — окликнул их Игорь.

Марковцы остановились, обернулись.

— Скажите, пожалуйста, как поживает Гриша Чистов?

Кадет не ответил. Его напарник, удивленно подняв толстые брови-гусеницы, посмотрел на Игоря, потом сказал небрежно:

— Вольноопределяющийся Чистов убит.

…Когда Игорь вернулся в дом, Елена Ивановна сидела в столовой за столом, положив голову на руки. Плечи ее вздрагивали. Игорь бросился к матери. Бурно целуя материнские руки, волосы, плечи, он, плача и смеясь, повторял:

— Мама, ты самый замечательный человек на земле, самый, самый замечательный!

19. ДОКТОР ПОТАНИН

Доктор Потанин, главный врач тылового госпиталя, чудовищно толстый пятидесятилетний мужчина, старый холостяк с рыжеватой холеной бородкой, принял Игоря в своем маленьком, пропахшем йодоформом кабинете.

Прочитав короткое письмо Елены Ивановны, он нахмурился, погладил себя по коротко остриженной сивой щетинке круглой головы и пророкотал львиным басом:

— Что там у вас стряслось?

— Мама просила передать, что она вам все сама расскажет!

— Тайны мадридского двора! — проворчал толстяк. Однако тотчас же поднялся из-за стола. Белоснежный халат не доставал ему до колен, позволяя видеть слоновьи ноги в синих офицерских шароварах с красным кантом, в шевровых щегольских сапогах с парадными шпорами. Он подошел к двери в коридор, открыл ее, громово рявкнул: — Сестра!

Вошла миловидная блондинка в белой косынке с красным крестом. С привычным кокетством стрельнула в Игоря бойкими голубыми глазами. Однако тут же вернула на свою задорную мордочку озабоченное служебное выражение.

— Что нужно, Кирилл Николаевич?

— Дрожки мои никому не давала?

— Стоят у подъезда!

— Блестяще!.. Передай Андрею Петровичу, Надюша, чтобы обход делали без меня. Я на часок исчезну вот с этим молодым гидальго!

Игорь поклонился хорошенькой сестре, та важно кивнула ему. Главный врач хотел что-то еще сказать своей помощнице, пощелкал пальцами, стараясь вспомнить, и, не вспомнив, ограничился тем, что потрепал: — с более чем отеческой нежностью — кокетливую Надюшу по заалевшей щеке.

— Вот, собственно, и все! В общем… не лодырничай тут без меня. До свидания, свет очей моих!

Шустрая гнедая кобылка испуганно шарахнулась, когда доктор Потанин плюхнулся на прогнувшееся под его тяжестью сиденье видавших виды извозчичьих дрожек.

Кучер — сморщенный дедок-сморчок — судорожно задергал вожжами, заорал:

— Тпрру, дьяволица!

Успокоив лошадь, сказал в оправдание:

— Никак не обвыкнет до вашего весу, Кирилл Николаевич!

— Далось тебе мое пузо, Кузьма Никитич! — весело отозвался доктор. — Каши много на царском фронте съел, вот и раздуло.

— С одной каши такую пузу не наешь! — авторитетно сказал дедок.

Выехали на главную улицу. Она была по-прежнему пустынна, магазины не торговали, окна были прикрыты ставнями. Городок не мог прийти в себя после того, что случилось, и Игорь подумал, что никто не верит в прочность кровавой победы марковцев, хотя патрули их и попадались часто. На одном углу даже стоял станковый пулемет. Пулеметчики в английских шинелях безразлично проводили глазами дрожки доктора Потанина, объемистая фигура которого и потемневшие погоны коллежского советника внушали доверие белым. Какой-то обоз пробирался неизвестно куда. Сгорбленные фигуры ездовых в тулупах с поднятыми овчинами воротников выражали обреченность и покорность судьбе.

Подмигнув Игорю, доктор Потанин сказал, обращаясь к старику возчику:

— Вот ты, Кузьма Никитич, человек старый, житейски опытный. Можешь сказать, скоро гражданская война у нас окончится?

Дедок хлестнул кобылу кнутом по гладкому крупу, подумал и ответил убежденно:

— Должна скоро закончиться.

— Ну, а кто, по-твоему, победит?

— Народ… Люди то есть победят, — уклончиво сказал возчик.

— Какие люди, белые или красные? — не унимался доктор Потанин.

— Так ведь, Кирилл Николаевич, все люди-человеки снаружи белые, а снутри красные, — вывернулся дипломатичный дедок. — Взять навырез тебя — и ты снутри красный.

— Хитер ты, старче! — сказал доктор Потанин и сочно захохотал, колыхая под шинелью огромным животом.

…Поцеловав ручку у Елены Ивановны, доктор рассыпался в комплиментах, но, приглядевшись к лицу Ступи-ной, осекся.

— Что случилось, барынька? Говорите! Помогу!

Елена Ивановна рассказала ему все, ничего не утаив.

Доктор Потанин слушал ее молча, не перебивая, как выслушивают больных, только кивал головой да изредка повторял: «Так, так!» Потом грузно встал.

— Где у вас руки-то можно помыть?

Он осмотрел вместе с Еленой Ивановной сначала раненого кубанца, а потом Григория Ивановича, вернулся в столовую, где в одиночестве томился Игорь, и сел за стол.

Выстукав пальцами несколько тактов марша Черномора, сказал:

— Ну-с, так! Этого якобинца я возьму к себе. Боюсь, что ручку придется ему оттяпать. Но… посмотрим! Народ у меня в госпитале подобрался хороший — не выдадут. Скажем, что просто человек шел по путям и нечаянно попал под огонь. Или в крайнем случае документик выправим какой-нибудь благонадежный. Сейчас ведь кругом такой ба… простите, бедлам, все проскочит!

Снова побарабанил пальцами по столу — теперь это был марш тореадора из «Кармен».

— Что касается вашего благочестивого старичка, то у него самый настоящий отец Кондратий. Но, по-моему, форма не очень тяжелая. Жить будет! А вот доносить — вряд ли! В устной форме, во всяком случае, не сможет: речевую функцию не удастся, мне кажется, ему восстановить… Беспокоить его сейчас нельзя. Пусть пока здесь полежит, потом устроим в больницу. Придется уж вам, Елена Ивановна, голубушка, побыть милосердной самаритянкой… А хотите, пригоню сиделку? Подежурит — разумеется, за его счет. Лекарства кое-какие я вам для него пришлю.

— Как мы отправим раненого? — спросила Елена Ивановна. — Его же могут по дороге пристрелить!

— Стемнеет, приедет повозка с верным человеком. У него будет пропуск. Не беспокойтесь, обтяпаем это дельце так, что комар носа не подточит!

Он поднялся, огромный, толстенный — глыбища, от которой веяло прочной, знающей себе цену силой.

— Поехал!

— Выпейте хоть чашку чаю, Кирилл Николаевич!

— Некогда, к сожалению. Хотя… дайте одну чебурашечку. Москвичи от чаю не отказываются, а я ведь кондовый, московский.

Чай доктор Потанин пил вприкуску, аппетитно, по-московски, смакуя каждый глоток, пыхтя и отдуваясь от наслаждения.

Похвалив Елену Ивановну за искусство заварки, пожаловался:

— А у себя в госпитале, представьте, не могу добиться, чтобы правильно заварили. Учу, учу — как об стенку горохом. Ведь как надо? Сначала чайник обдай кипяточком, самым крутым, потом положи чаю обязательно разных сортов и дай ему, голубчику, дух пустить, а уж потом залей, да чтобы воды сначала немножко было. Повариха — такая дура стоеросовая попалась — все делает не так!

— Кирилл Николаевич, что же это будет? — сказала Елена Ивановна, думая о своем.

— Если правильно заварить — хороший будет чай!

— Я не про чай, Кирилл Николаевич. Я про жизнь…

— Про жизнь! — Толстяк доктор усмехнулся, но сразу стал серьезным, даже строгим. — Точно могу вам, Елена Ивановна, сказать лишь одно: большевики будут здесь дня через три-четыре от силы. Никто их не удержит! То, что наши натворили в городе, — очередная кровавая глупость, не имеющая даже тактического значения. Одна карательная лютость! — Доктор сделал глоток из чашки, аккуратно поставил ее на блюдце. — Да, это чай!.. Жизнь, Елена Ивановна, начнется совсем другая. А какая она будет… — Он развел руками. — Народ поднялся и пошел… землю обетованную искать… А каратели наши с шашечками на него да с пулеметиками: «Куда прешь, рыло! Поворачивай оглобли!» — Он болезненно поморщился и сделал новый глоток из чашки. — Идиоты! Кретины с генеральскими эполетами. Разве можно остановить процесс исторического развития? Сейчас-то это каждый должен понять!