Клуб любителей фантастики, 2010 - Валерий Гвоздей

Несколько дней спустя профессор Григорьев запустил свою Машину Времени и получил первые кадры давно ушедших лет. И теперь любой из нас может увидеть прошлое, и нас это не удивляет, как не удивляет что-либо давно изобретённое человеком.

Всё-таки удивительное создание — человек! Он будет упрямо идти к поставленной цели, не боясь шагнуть за пределы несомненных истин. Он проложит свой собственный путь, если не будет других путей, но обязательно прикоснется к тайне, и тогда она перестанет быть тайной, а станет обычным явлением.

№ 6

Майк Гелприн

ПО КРУГУ

Я увидел их, когда Сол, завершив дневной путь по небосводу, уже готовился завалиться за кромку леса. Десятки фигур разом оторвались от земли, метнулись между стволами и, укрывшись за ними, замерли.

Меня прошиб озноб, от прилива страха зашлось сердце. Первым порывом было немедленно бежать, я с трудом подавил его. Подставить декабритам спину означало смерть.

Я выдохнул страх и взял себя в руки. Слева, у подножия невысокого холма, лежал в укрытии Мартин, за ним — остальные наши. Я передёрнул затвор, готовясь выпалить в воздух, но в этот момент люди декабря рванулись вперебежку, и я вскинул ствол навстречу ближайшему.

Я стрелял в него навскидку, не целясь, зная, что попаду наверняка. Свалю его, как не раз валил ноябрьскую живность, будь то подставивший бок марал или ошалевший с испугу заяц. По на этот раз я промазал. Длинные белые волосы метнулись на ветру, и в последний момент, когда уже спускал крючок, я успел понять, что передо мной девушка. И я рванул цевьё в сторону и вверх, отводя от неё пулю.

Я не успела даже толком испугаться, я вообще ничего не успела. Вспышка в двадцати шагах. Выстрел. Оттолкнувший меня, заслонивший грудью Медведь. Короткая перестрелка, и всё закончилось. Мы подавили заслон людей октября меньше чем за минуту.

— Быстрее! — кричал откуда-то слева Конрад. — Быстрее! Раненых забирайте. Уходим.

С полчаса мы безостановочно гнали по ничьей земле на запад. Потом, когда Сол закатился за горизонт и окончательно стемнело, Конрад приказал остановиться.

В полной темноте он наскоро провёл перекличку. Мы потеряли в бою двоих, ещё четверо были ранены. Затем на севере, кропя тусклыми мазками верхушки сосен, начат всходить Нце.

Дождавшись, когда его бледный рассеянный свет превратил темень в полутьму, мы сосчитали пленных октябритов. Их оказалось больше двух десятков. Тогда Конрад сказал, что операция удалась, велел выставить часовых и разжечь костры.

— Видишь этого парня, Снежанка? — Медведь, отдуваясь, вывалил на землю охапку хвороста. — Вон того, чернявого?

Я всмотрелась. Пленные жались в кучку, разглядеть в полутьме, на кого показывал Медведь, не представлялось возможным. Так я ему и сказала и добавила, что дела мне больше нет, как разглядывать эту сволочь.

— Ты слишком категорична, девочка, — сказал Медведь. — Не торопись сволочить того, кто тебя пощадил.

— Как это пощадил!? — ахнула я.

— Да так. Он легко мог снять тебя с двадцати шагов. Но не стал. А потом ему не повезло со мной в рукопашной.

Я невольно хмыкнула. Хотела бы я посмотреть на того, кому повезёт в рукопашной, доведись ему схлестнуться с нашим Медведем.

— Ладно, — сказала я. — Раз ты говоришь, что пощадил, значит, так оно и есть. Давай, что ли, познакомь меня со спасителем.

Девушку звали Снежаной. Оглушивший меня в недавней стычке кряжистый плечистый бородач представился Медведем.

Я глядел на этих двоих и не мог заставить себя поверить, что вскорости они будут нас убивать. Бородатый здоровяк улыбался, хлопал меня по плечу и вообще вёл себя так, будто мы знакомы тысячу лет. Снежана… Она была удивительно похожа на Милгу, гордую девочку из августа, в которую я влюбился, когда сопровождал в лето обоз с зерном. Такие же серые глаза, высокий чистый лоб, ямочки на щеках. Только у Милги волосы были золотые, под цвет пшеницы, и вьющиеся, а у Снежаны — белые и прямые.

Мы потрепались немного, потом Медведь сказал, что рад знакомству и протянул ладонь размером с приличную лопату. Мы со Снежаной остались одни, и райю вор немедленно прервался. Она, насупившись, ворошила носком сапога мёрзлую ноябрьскую листву, я мучительно подбирал слова для того, чтобы спросить, сколько нам ещё осталось жить.

— Ну, чего вы с нами возитесь? — задал мой вопрос Мартин. Он подошёл неслышно и, положив руку мне на плечо, глядел теперь на девушку в упор. — С собой в декабрь всё равно не потащите. Кончайте уж поскорее, что ли.

— Вас не убьют, — поспешно сказала Снежана. — Правда-правда.

В стылой промозглой ноябрьской ночи, под всполохи пламени от костров и зловещий треск прогорающих сучьев, её слова прозвучали совсем по-детски: наивно, растерянно и неуклюже.

— Один из вас вернётся к своим, — сказал Конрад пленным, едва Сол, взойдя на востоке, вытолкал Нце с небосвода. — Он передаст наши условия. Выбирайте сами, кто пойдёт.

Слова Конрада растаяли в утренних сумерках, и наступила тишина. А я с удивлением осознала вдруг, что не хочу, чтобы ушёл Джек. Обозвав себя дурой, я приблизилась к Конраду и встала рядом. Вот они, люди октября, надо же… До вчерашнего дня я никогда не видела их вблизи. Все смуглые, черноволосые, худые или, скорее, поджарые, затянутые в пятнистую одежду под цвет палой листвы. Совершенно непохожие ни на нас, ни на январитов, не говоря уже о раскосых и низкорослых людях февраля.

— Каковы ваши условия? — хрипло спросил долговязый большерукий парень, которого Джек вчера назвал Мартином.

— Мы сейчас двинемся на запад, — ответил Конрад. — Но до шатров декабря не дойдём. В двух дневных переходах мы станем лагерем на ничьей земле. Через пятнадцать дней, когда на эту землю придёт декабрь и она не будет больше ничьей, наступит срок. Если к сроку наши условия окажутся невыполненными, мы умертвим вас.

— Ты так и не сказал, каковы условия.

— Мы предлагаем обменять вас, — Конрад повысил голос. — На оружие. За каждого из вас люди октября дадут двадцать боевых винтовок или тридцать охотничьих ружей, на выбор. И то, и другое с полным комплектом патронов. Мы, в свою очередь, даём слово никогда не применять это оружие против вас.

— Ты просишь слишком многого, декабрит, — сказал Мартин. — За каждую винтовку мы платим людям июля по сорок мер зерна. За ружьё июлиты берут тридцать. Наши старейшины никогда не пойдут на сделку. Если мы отдадим вам оружие, то умрём с голоду.

— Не умрёте. На охоту вам хватит. А на войну с нами винтовки больше не понадобятся. Ты ведь слышал меня — наши предводители дают слово, что оружие не обернётся против вас. Это значит, что наши разведчики не станут больше нападать на вас. Ни на ваши дозоры, ни на повозки и фургоны.

— Почему ты думаешь, что твоему слову поверят?

— Вам придётся поверить, у вас попросту нет другого выхода. Вас или обменяют, или вы не будете жить.

На десятое утро выпал снег — я видел его впервые в жизни. На ноябрьскую землю пришёл декабрь, и она перестала быть ничьей. До моих сородичей сейчас уже был месяц пути, декабритов же ждали со дня на день. А Мартин, ушедший парламентёром, так и не вернулся.

Я не хотел думать, что будет, если он не вернётся в оставшиеся четыре дня. Я вообще ни о чём не хотел больше думать, потому что влюбился. Не так, как в надменную золотоволосую Милгу, безответно и безнадёжно. А так, как грезилось мне по ночам, когда звёздная пелерина вихрилась в танце сквозь прорехи в пологе фургона под перезвон бубенцов с конских сбруй.

Меня выпускали из лагеря под честное слово. Поначалу носатый широкоскулый парень, которого звали Конрадом, был против, но Медведь сказал, что ручается за меня, и Конрад сдался. Мы со Снежаной уходили на рассвете на восток, навстречу восходу Сола, и возвращались вслед за ним к закату. Первые дни нас сопровождал Медведь, потом он сказал, что за молодыми ему не угнаться, и мы стали уходить вдвоём.

Мы взбирались на вершины холмов. Спускались в распадки. Бежали, взявшись за руки, через покрытые жухлой травой и мёртвыми стеблями сжатых злаков поля. Продирались сквозь лесные завалы в чащобах. И я узнавал места, через которые проходил месяц назад, и тринадцать месяцев назад, и двадцать пять. А Снежана узнавала те, через которые проходила она, и тоже год назад, и два, и три года назад, только на месяц позже, чем я. А потом был ручей, и переброшенное через него бревно, и это бревно мы узнали оба. И я вспомнил, как свалился с него, когда мне было всего четырнадцать, а Снежана расхохоталась и призналась, что падала с него дважды. И там, на берегу этого ручья, под шалый посвист позёмки, я прижал её к себе и поцеловал.