Три весны - Анатолий Чмыхало

— Спи! — прикрикнула на нее бабка.

Ночью вдруг налетел ветер, снаружи что-то скрипело и стучало, словно кто-то шарился, пытаясь войти в избушку. Было жутковато и неуютно. Алеше лезли в голову картины войны, виденные им в кино. Но там бомбили мы. А сегодня бомбят нас. Двести убито и ранено.

«Поплатится он за все», — думал Алеша о Гитлере.

Желание узнать что-то новое и поговорить о войне погнало Алешу к Воробьевым. Было обеденное время, и Костин отец — дядя Григорий — был дома. Всей семьей они собрались у репродуктора, который то и дело хрипел и захлебывался. Костя что-то подвинчивал, подтягивал, но все без толку.

Ни слова не говоря, Алеша прошел в комнату и сел на стул. Снова и снова передавали речь Молотова. Передавали Указ о мобилизации и о введении военного положения в местностях, прилегающих к границе.

Страна яростно сопротивлялась. Она поднималась, чтобы переломить хребет фашистскому зверю. Пусть нас потеснили на Белостокском и Брестском направлениях, мы стойко держались на других участках фронта. А кое-где и наступали, рвались вперед.

— Где-то вот здесь и здесь, — Костя ткнул пальцем в развернутую на столе ученическую карту.

— Твоему папке лафа, — сказал дядя Григорий Алеше. — Его по возрасту не возьмут. А наш брат загремит в самую первую очередь.

Костя мрачно посмотрел на отца и кивком показал Алеше на свою комнату. От дяди Григория не ускользнул нетерпеливый сыновний взгляд, и он взорвался:

— Сопляк, манекент какой нашелся! Ты пороху, брат, не нюхал, так еще понюхаешь! Досыта горького хватишь!

Дядя Григорий тоже не нюхал пороху. Но это не мешало поучать других. Он, наверное, не смог бы жить, никого не поучая, — уж таков у него характер.

— Ты отправляйся на фронт хоть завтра! — кричал Косте отец.

Костя не возразил ему, и спор угас. Дядя Григорий еще помитинговал с женой и заспешил на работу.

— Заберут отца. Он у нас еще молодой, — сказала тетя Дуся, и на крупном ее лице не было ни боли, ни сожаления. — Директора хочет просить, чтоб оставил дома.

Ребятам никак не сиделось на месте. Хотелось куда-то бежать и говорить, говорить о войне, о первой сводке, о мобилизации. Алеша предложил навестить Ванька. Но Костя сказал:

— Уж тогда лучше к Владе.

— А чего я пойду?

— Зайдем вместе — вот и все.

— Ну смотри. Тебе виднее, — не очень охотно согласился Алеша.

И вот они шли по улицам, по тенистым аллеям. Им встречались люди, много людей, и они были совсем не такие, как неделю, как два дня назад. С лиц сбежали улыбки. Появилась сухость, озабоченность: что-то теперь будет!

У редакции газеты, где вывешена уже вторая сводка о боевых действиях, волновалась, переливаясь толпа. Говорили, взобравшись на деревянное крыльцо. Работник редакции — худой, растрепанный парень — попытался пробиться через многометровую стену митингующих, но потерял очки и беспомощно махал руками, крепко зажатый со всех сторон.

Ветер пригнал серые тучи. Они клубились, хмурились, обещали дождь. Но люди ничего этого не замечали. Люди ждали известий.

Над головами мужчин, стоявших на крыльце, замаячила чья-то рука с белым листком бумаги.

— Свежая телеграмма, — волной пронеслось по толпе. — Ти-ше!

Человек с телеграммой уперся в перила крыльца. Здесь его видели почти все, он развернул бумагу и принялся читать:

— Экстренное сообщение ТАСС. На сторону Красной Армии перебежал немецкий солдат Альфред Лискоф. Вот что он сказал: «Настроение в народе подавленное, мы хотим мира. Я переплыл реку в ночь нападения. Позади остались Гитлер и его головорезы».

Сообщение принялись комментировать жадно, взахлеб, со светлой надеждой:

— Видели! Подавленное настроение!

— Немецкий народ хочет мира. И он покончит с гитлеровскими бандитами.

Алеша и Костя тронулись дальше. Начал побрызгивать дождь. Крупные капли дробились об асфальт, поднимая фонтанчики пыли. Едва ребята перешагнули порог Владиной квартиры, как на дворе потемнело, прогрохотал гром, и в окна шумно плеснул ливень.

— Вот и чудесно, мальчики! Я сегодня весь день одна. Просто не знаю, куда себя девать. Хотела почитать, и не могу сосредоточиться, — сказала Влада, усаживая ребят на гнутые венские стулья.

В комнате стало сумрачно, и Влада зажгла электричество. Стены сразу словно отодвинулись, и ожила, стала по-праздничному яркой комната. Алеша разглядывал малиновые портьеры, пестрые ковры и другое убранство.

— Хотите конфет? — спросила Влада и, не дожидаясь ответа, прошла в соседнюю комнату.

Вернулась Влада с голубой вазой в руках. Она поставила вазу на стол и первой взяла себе конфету. Костя тоже взял. А на Алешу Влада топнула каблучком и смешно наморщила маленький нос.

— Я рассержусь, — сказала она.

— В таком случае… — и Алеша потянулся за конфетой.

Они смотрели, как на улице хозяйничал дождь. Пузырились серые лужи. Временами вспыхивали молнии.

— А я, мальчики, еду учиться в Москву. В университет. Так решили мы с папой, — сказала Влада.

— Но ведь сейчас война, так ведь. Думаешь, скоро кончится? — спросил Костя.

— Но ведь мне надо учиться. Я все равно еду! Скажите, мальчики, вы можете представить меня героиней? Скажем, той же Жанной д’Арк? Конечно, нет. Я вижу по вашим глазам.

— Ты права, — серьезно ответил Алеша, которому уже надоело у Влады.

Влада прищурилась, и лицо ее стало важным и холодным:

— Это почему же?

— А потому, что война — не для женщин.

— Но Жанна д’Арк? Крестьянка Василиса?

— Тогда были не такие войны. Техника была не та и люди не те, — сказал Алеша, понимая, что задирает и злит Владу.

— Ты колючий, как ежик. И неучтивый, как поросенок, — беззлобно заметила она и пригласила ребят в кабинет отца слушать патефон.

— Нам некогда, Влада, — развел руками Алеша. — Мы должны идти в военкомат.

— Вы хотите на фронт?

— Да, — решительно ответил Костя.

Они ушли от Влады в дождь. Пьяно пахло мокрыми листьями. Ребята сели в трамвай. У них не было денег на билеты, но кондуктор, видно, догадалась об этом и пожалела их.

— Ты куда меня привел? — вздрагивая от холода, говорил Алеша. — Чего я там не видел? Взбалмошная она, мещаночка — вот кто твоя Влада! То Татьяной Лариной, то Анной Карениной, а сегодня ей Жанной д’Арк быть захотелось! На словах-то все они героини!

— Но ведь она может подражать кому-то, — сердился Костя. — И почему ты от нее требуешь какого-то подвига? Не идти же ей с нами на фронт!

— А почему бы и нет? Сестрой милосердия, например. Точно. Или уж пусть помалкивает. Слушай, Костя, и нет в ней ничего выдающегося. Подумаешь — Прекрасная дама! Эта бы не пошла в Сибирь за мужем, как Волконская.

— Ты не знаешь Владу. Человек она сильный, волевой.

— Ладно, хватит об этом, — сказал Алеша. — А нам и в самом деле надо в военкомат. А то жди, когда призовут. Так и война кончится и не повоюем.

Их нетерпение можно было понять. Такие, как они, ребята, ну, может, чуточку постарше, в это время храбро дрались с врагом на всех фронтах от Белого моря до Черного.

С того дня, как Алеша познакомился с Марой, он стал ходить в город и обратно уже не по железнодорожному полотну, а через Шанхай. Он ходил этим путем, надеясь встретить Мару. Нужно было подняться на взгорье и сделать круг у широкого, с краев обросшего бурьяном оврага. Внизу стоял саманный домик Мары, белый, с высокими окнами.

Но выходило как-то уж так, что они не встречались. Алеша не знал, в какую смену она работает, к которому часу ей на конфетную фабрику. А зайти стеснялся. Лучше, чтоб первый раз она сама привела его к себе. Однако терпение истощалось. И, наконец, он твердо решил побывать у Мары.

Алеша вышел из дому с таким расчетом, чтобы попасть к ней часам к шести. Он считал, что в этому времени она придет с работы. Но когда Алеша уже был почти у цели, его взяло сомнение. Он снова прикинул, и у него получилось, что нужно подождать хотя бы с полчаса.

Алеша прошелся по горе немного назад и спустился к арыку в том месте, где припали к воде два кряжистых тутовых дерева. Они словно хотели выпить арык, но не могли. И арык весело смеялся над ними, убегая вдаль и серебром поблескивая на солнце.

Выбрав место посуше, Алеша сел и огляделся. По кромкам арыка, отмечая его извилистый путь, цвели белые и розовые мальвы. Над ними гудели пчелы, шмели и порхали разноцветные бабочки. А за арыком начинались огороды и тянулись укрытые листвой мазанки.

Здесь было хорошо. С радостью вдыхая густые запахи трав, Алеша думал о предстоящей встрече с Марой. Он столько думал о ней все это время! Казалось, знал каждое слово, которое скажет Мара, знал каждый жест, который она сделает. Наверное, она уже не ходит в театр с опером, ведь сказала же Алеше, что не любит опера. А он, должно быть, старый и некрасивый, но как-то сумел познакомиться с такой девушкой. Что ж, может, поначалу и нравился. Бывает так.