Панк-рок для мёртвых - Яна Гецеу

Тишина. Половицы скрипят под отяжелевшей ногой. Пыль свисает с потолка, лунный свет сочится, как голубая кровь. О, кровь! Сладкая мечта, занимающая то, что еще способно хоть к чему–то тянуться. Какие–то следы, остатки души, только и думают что о ней, о КРОВИ!!

— Хозяин, где ты? — вопрошаю вновь и вновь, шаря по углам. И ведь знаю — его здесь нет. Но чую, скоро вернется. Чтож, буду ждать. Сел в угол, затаился — что скажу ему? Да как есть — отдай мне меня, не хочу с тобой! И девок своих дохлых, и даже крови не давай, только отпусти. Дай исчезнуть и кончиться совсем одному. Не могу я здесь. Не могу.

— А-а, собака Шут! — Хозяин вошел тихо, как всегда незаметно и неожиданно.

— Здравствуй, Хозяин! — прохрипел я. Он зло усмехнулся (а разве этот мог бы по–другому?)

— Чего тебе? По делу, аль так, ни с чем? Только быстро, не до тебя мне!

— Хозяин, я пришел к тебе просить! — снова прохрипел я, тяжко поднимаясь. Ох, и неуклюж стал, тело слушается худо. Ну, и харкать, значит, недолго осталось.

— Хе, проси! Интересно даже, о чем меня ты просить можешь!

— Уйти я хочу!

А что он мне сделает? А хоть бы, да мне же легче!

— М-да, вот так я и знал, что не для тебя это все, гордый больно, как ни верти! Унижай — не унижай тебя… — и сел, руки скрестил, задумался. Я ждал. Время шло, он молчал, будто уснув. Да чтож это, может, он забыл про меня?

— Хозяин, слышь? Что скажешь мне?

— А? — поднял он голову.

Глаза совершенно остановились. Какие–то слишком уж мертвые. Не к добру.

— А иди. Мне–то что, — и пожал плечами с нечеловеческим равнодушием. Лёд, чистый адский лёд.

Всё, ухожу.

— Да не пожалей, смотри, — донеслось мне вслед.

— Не сомневайся, без тебя загнусь скорее, нехрена меня держать! И очень рад буду! — крикнул я, торопясь исчезнуть.

И последнее, что мне нужно сделать для начала конца, а вернее для его завершения.

Увидеть Сашку. Взять ее с собой, она же сухая совсем, ну что ей осталось. Мы пропадем вместе. Первый же дождь размоет плоть, солнце спалит и облезет кожа, вороны выклюют глаза. И степные волки растащат на мясо. Надо только уйти отсюда, вырваться из дурных объятий деревни, консервирующих и не дающих умереть окончательно.

Я нашел подругу в прибрежных зарослях, как всегда. Она потрошила дохлую птицу. Увидела меня, дернулась. Но поняв, что опасности нет, улыбнулась черным от гнилой крови ртом.

— Вот до чего я дошла! Дохлятину жру. Хотя — да ладно! Давно уж.

Я сел рядом. Запах крови ворвался внутрь, и потребовал своего: схватил ее, облизал остатки с лица, прокусил губы — но они были сухи, как камыш, крови в них почти не оказалось. Облизал ее пальцы, отобрал недогрызенную тушку, выжал все до капельки и еще чуть–чуть. Немного успокоившись, глянул на Сашу. Она, застыв, молчала. Мертвец мертвецом!

— Пойдешь со мной?

— Куда? — бесцветно, бессмысленно.

— Я ухожу. Хозяин отпустил. Так пойдешь?

Она покачала головой, медленно–медленно.

— Почему?

— Нет.

— А все–таки?

— Нет.

— Так что, тебе лучше здесь? Не верю. Да ты же — изгой! Зачем тебе это? Пойдем!

— Нет.

— Саша…

— Нет. Послушай меня. Я мертва, и сейчас — как никогда. Я сохну час от часу. Мне все труднее и труднее добывать жратву. Я и шага не сделаю, не смогу просто.

— Саша, туфта это все! Послушай меня, ну!

— А ты иди! — никак не реагируя на мои слова.

— Иди, Шут! Мертвые не любят и не боятся, им все равно, только вонять и разлагаться.

Замолчала. А я встал и пошел. Плевать, и на нее тоже. Не хочет, не надо! Еще одна дохлая дура. Пошла она…

— Эй, бабка открывай! К тебе я, дело есть!

— Что, хер сварился? — она открыла так резко, что я не успел отскочить и получил глухой основательный врез в башку. Деревянно стукнуло, я отлетел, удержавшись на ногах неуклюже. Старуха стояла на пороге, уперев руки в бока, и презрительно смеряя меня злыми глазами. А мне чихать, тоже мне, проняла!

— Ухожу я, бабуль!

— Ну, и очень рады, вали давай, паскуда! — и длинно сплюнула: — Сразу пускать не надо было!

— Эх, и злая ты стала, баба Зина, неласковая, — усмехнулся я.

— А чего мне с тобой, целоваться чтоль? Паскуда ты, гадина!

— Чего ж так, позвольте узнать? — хотя и так догадался.

Старуха хмыкнула, развернулась и исчезла в темноте сенцов. Я двинул было за ней, но она уже шла обратно неся в руках кучу тряпок. Резко швырнула мне их в лицо, я не успел подхватить, и вся эта фигня упала к ногам.

— Катись к этой суке, а я‑то тебя привечала!

И крутанулась на месте, хлопнув дверью перед носом.

Я сел на корточки и поднял что–то черное и грязное из кучи. Футболка! Моя миленькая, рваненькая, панковская. Быстро скинул рубаху и напялил ее, радостный. Я панк! Я панк и помню об этом, даже смерть не заставила забыть! А вот джинсы, почти целые! И ключ от Машкиного подъезда на поясе… и цепь с анархией в кармане! Разорвал остатки одежды на себе, торопясь облачиться в то, что будто связывало меня с жизнью. Ко–су–ха!!! Живая! И кеды — все еще мокрые и грязные. Как будто не было всех этих мучительных ночей после гибели. Я ведь даже не знаю, сколько времени прошло. Не так–то и много? Застегнул замочки, сел на крылечке, поднял голову к Луне. Вот она, сволочь, усмехается. А тряпки не греют — они жизнью пахнут. И так мне хреново стало на душе! Так погано!! Ностальгия по жизни охватила, не передать! Душит.

— А–а–а!!! — заорал я, и побежал, побежал прочь со двора!

— Господи! Зачем я, зачем?!

У двора Хозяина резко затормозил, будто меня стукнуло что. Осмотрелся — вышел Мальчик — Звезда, кривя губы, и злобно сверкая глазами.

— Чего тебе? — его хотелось видеть меньше всего.

— Ты это… — прохрипел он: — Хозяин тут велел тебе предать! — и неопределённо махнул куда–то в глубь двора. Я проследил за его движением, и взгляд остановился на… Харлее!! Абсолютно новый, сексуально блестящий хромированными изящными боками, с далеко выдвинутой вперед «вилкой», «рога обезьяны» стильно дразнят. Неуверенно улыбаясь и не веря подошел к своей прижизненной мечте, потрогал усыхающими пальцами. Кожа натуральная, зеркальце подмигивает зрачком отраженной луны лукаво и дразняще: «Ну что, покатаемся?» Я, забыв даже о ГОЛОДЕ, неуклюже перекинул ногу через милого друга, положил руки на «рога». Божественная удобность! Проверил бак — полный. И ключ на месте. Испытывая что–то вроде волнения, повернул его. Харлей довольно вздрогнув, заурчал.

— Y–E–S!!!

Захохотали небеса, засмеялся я, покидая со скоростью молнии опротивевшие пределы мертвой деревни. Прощай, гниющая обитель, я улетаю, и пусть встречный ветер разнесет мою негодную, лишенную души плоть в прах! Харлей, бешеный конь, разгоняется все быстрее и быстрее, хотя кажется, что дальше невозможно. Слился с ним, широко распахнув ненужные слепые глаз, и ветер рвал кожу, обращаясь ураганом. И ночь бесилась, влетая со мной в застывшее мгновение Вселенной. Я понимал, что обратился вечностью, и буду лететь и лететь, всегда счастье. Я сбросил всё: мысли, дыхание, биение сердца, и СВОБОДА! Жизнь осталась на дороге, вместе с мучениями и удовольствиями, как тягостный хлам.