Тамерлан. Война 08.08.08 - Азад Гасанов

После этого уже не отвлекался. Писал дотемна. До поздней ночи. Но Васико так и не дождался. После полуночи собрался и ушел. Тридцать серебряников оставил на столе. Во всей их символической целостности.

Я вернулся в свою съемную квартиру. В фанерной хибаре с душем и отхожим местом в конце двора было неуютно. И чрезвычайно неуютно было у меня в голове. О Васико старался не думать, поэтому писал. Уже без первого графоманского восторга. Теперь, вообще, не понимал, зачем я это делаю. Но писал, чтобы занять мысли. Чтобы забыть о Васико. Чтобы за вымышленными образами придуманной мной жизни спрятаться от образов реальной.

Писал натужно, упрямо, не отвлекаясь. С малыми перерывами для сна, еды и туалета. Мозг плавился, мысли тягучим потоком изливались на бумагу. А когда, исписываясь, вставал из-за стола, чтобы дать отдых себе и своим героям, реальные герои, как сонмы кровопийц, влетающих в открытое окно, врывались в мои мысли.

«Уеду, – обещал сам себе. – Выполню первый же заказ, получу гонорар и уеду. Ноги моей здесь больше не будет! И как меня только занесло в этот паршивый городишко? На этот паршивый пародийный курорт, убожество с претензией на тропики? „Русская Ривьера“! Ха-ха! Хороша Русская Ривьера, где обитают одни армяне. А тропики? Их затянули сюда стальными канатами! Здешние пальмы напоминают березы заполярья – такие же карликовые и скукоженные. Карликовые субтропики, на пародийном курорте!»

Для Васико находил более радикальные выражения. Настолько радикальные, что их нельзя излагать на бумаге. Позже, когда накал в черепной коробке немного спал, высказывания в адрес Васико так же несколько утратили в красочности и выразительности. Однако и их произносить вслух непозволительно. И только дня через три, когда половина истории о смерти внука Амира Тимура – принца Мухаммад-Султана – была написана, я нашел в своем словаре приличествующие выражения и для Васико. «Шлюха! Проститутка! Подлая тварь! Да, чтоб ей провалиться!» И далее по убывающей, по мере того, как убывали дни, и остывали страсти. «Подстилка, содержанка. Знать ее не хочу!» «Коварная, двуличная вертихвостка. Она еще пожалеет!» «Мне ее жалко. Глупая, бестолковая и самонадеянная дура. И что она возомнила о себе?» «Что она обо мне возомнила? За кого она меня принимает? Думает, я ее прощу?» «А с чего бы ей со мной церемонится? Поморочила голову и бросила. Все правильно». «Я тупица, я бестолочь. Я полное ничтожество! Надо скорее бежать, просить прощения!» «Лучше повеситься: мне ничего не светит. Повеситься духу не хватит, поэтому бежать. Собрать манатки и деру отсюда. Уносить ноги с этого пародийного курорта, пока не свихнулся в этих карликовых субтропиках».

К моменту финальных откровений я вконец испекся, и до конца написал о Тимуре, который, покоряя мир, покорно приносил своей удаче жертвы: жизни самых дорогих ему людей. Тимуру в ближайшем будущем предстояло разбить Золотую Орду – венец его ратных свершений – и потерять в битве, в низовьях Волги своего наследника, горячо любимого внука солнцеподобного гургана Мухаммад-Султана.

Исписанные листки вложил в газету и пошел к Васико. Добрался до дома, с карликовой пальмой у входа, где она жила. Поднялся по лестнице до ее дверей и оставил у порога свое творение. Потом спустился вниз и спрятался в скверике через дорогу.

Она появилась через час. Выскочила из подъезда и замерла на тротуаре. Жутко соблазнительная в шортах и коротком топе. В руках ее была газетка с моими опусами. Она беспокойно озиралась по сторонам. Но меня не обнаружила. Потом прошлась по улице: туда и обратно, а посмотреть через дорогу не додумалась. Да и что это была за дорога – две полосы – и я был виден, как на ладони. Глупышка. Она вернулась в дом, а я вернулся в свою хибару. Вернулся к писанине.

Второй раз увидел Васико, когда выбрался за сигаретами. Она слонялась по перекрестку, там, где однажды высадила меня, и устало высматривала меня среди прохожих. «Вот, – подумал я, – уже жалеет. Но поздно».

Потом сам ее искал. Дважды. Первый раз ждал на пляже, не дождался. Во второй раз нашел ее на набережной. Она сидела на скамейке, и выглядела паршиво – на нее даже никто не озирался. Теперь уже не злорадствовал. Просто, кольнуло в сердце и сдавило в горле. А вечером, исписавшись, ошалев от своей галиматьи, решил: хватит, достаточно подурачились, пора мириться. Подумал: вот, подчищу то, что накалякал и вперед. С букетом цветов, если у меня хватит денег.

А денег, кстати, оставалось в обрез. И мне срочно, в пожарном порядке требовался заказ. Я решил, что, даже помирившись с Васико, я к грязным серебряникам не притронусь. Так что нужен был заказ.

И вот через два дня, когда я подсчитывал остаток денег, прикидывая, насколько паршивые сигареты мне сегодня придется курить, прозвучал звонок. Васико звонить не могла – она не знала номер моего телефона – значит мой агент, потому что ни с кем другим на этом карликовом курорте я не общался. Так и есть – агент! Наконец-то пришел заказ.

Причем хороший заказ – гонорар солидный, мне редко, когда столько сулили. Видимо, клиент попался жирный, из новых русских, вернее из новых армян, так как дело было на Армянской Ривьере.

Надо было снять на долгую память пассию нового армянина, которую он отправлял в отставку. Фотосессия в стиле ню и видео с игрушками. Представьте, некоторые индивидуумы из числа моих клиентов очень трепетно относятся к своим шалостям. И их не мало. Я с этого кормился последние два года. Нет слов, я выбрал не самое достойное занятие, но, когда я подвязался на этом поприще, особого выбора у меня и не было. Я остался без копейки денег, в чужой стране, терпел крушение. И один мой знакомый пражанин – поляк, владелец студии, снимающей фильмы для взрослых – бросил мне спасательный круг. Я и уцепился. И до сих пор держался за него. Более того, считал свое занятие вполне приемлемым для человека с моим образом мыслей и моим укладом жизни.

Я холостяк, без семьи, без друзей, потерявший связь с родными и родиной. Мне некого и нечего стыдиться. А преимуществ было немало: работа не пыльная, хорошо оплачиваемая, и в некотором роде не лишена приятности, ну, если не слишком привередничать. А мне привередничать особенно не приходилось. До последнего времени.

Но теперь, после того, как я познакомился с Васико, конечно все менялось. Признаться Васико, каким делом занимаюсь, я естественно не мог, а значит, надо было менять занятие. Я тогда твердо решил: последний заказ и умываю руки. Чем займусь потом, представлял смутно, и до поры до времени решил не думать об этом.

Для съемок был снят номер в гостинице. Я пришел загодя, чтобы расставить оборудование и настроить свет. Когда закончил с приготовлениями, развалился в кресле и закурил. Принял жесткое решение: если доморощенная модель начнет приставать, вполне корректно, не унижая ни ее, ни своего достоинства, дам понять, что у меня есть принципы. Собственно говоря, это решение далось мне без особого труда.

Я в последнее время не испытывал влечения ни к одной из женщин. Не считая Васико. Без преувеличений, если бы передо мной выстроили всех самых выдающихся красавиц мира, пусть даже в костюмах Евы, и даже без фиговых листочков, меня бы это совершенно не тронуло. Как хотите, но рядом с Васико все остальные женщины смотрелись бледно. Если я и испытывал к ним что-то, то только жалость.

Когда пришла модель, я докуривал вторую сигарету. Щелкнул ключ в замке, бесшумно открылась дверь, и донеся мужской голос:

– Вас ждут, проходите.

Я потянулся к столику, щедро заставленному бутылками. «Чтобы ей такое налить?»

У меня было правило: начинать следует с выпивки. За питьем и сигаретой, и беседой, предшествующей съемке, удается снять смущение и освободить начинающую модель от притворного стыда или наоборот сбить кураж, пока девица, распоясавшись, не начала корчить из себя порнозвезду или роковую, многоопытную даму. Удается внушить, что ее и мое пребывание здесь не подразумевает ни подвига, ни унижения, что это всего лишь работа для меня и легкое приключение для дамы.

Дверь захлопнулась. Модель прошуршала по ковру в прихожей. Я пододвинул к себе две бутылки. «Если брюнетка или шатенка, то выберет бейлис. Гламурно, – говорят они при этом. Если блондинка то, скорее, предпочтет мартини». Себе я плеснул коньяк.

Модель замерла на пороге. «Кажется кривляка, – заподозрил я. – Сейчас начнет строить недотрогу. Плохо». Я отхлебнул из фужера и повернулся к двери.

– Ну, что же вы… – сказал и поперхнулся.

На пороге стояла Васико. Тоненькая, стройная, длинноногая, в отвратительном наряде.

Коньяк обжег горло, огненным шаром застряв где-то на середине пути, не дойдя до желудка. Я сглотнул. Глумливая мина эротического фотографа медленно сползла с лица.