Динамит пахнет ладаном - Евгений Костюченко

— А Лебедевы? — спросил Орлов. — Надя, Илюша, Семен? Они тоже ввязались в политику?

— О них у меня нет решительно никаких сведений, — ответила Вера.

«Значит, ввязались, — подумал он. — И значит, они еще живы и, возможно, на свободе. Вера будет рассказывать мне только о тех, кому эти рассказы уже не могут повредить».

Ему вспомнилась их последняя встреча с Николаем Ростовцевым. Тот незадолго до начала турецкой кампании вышел в отставку, поручиком, хотя мог бы сделать блестящую военную карьеру, опережая многих — и связи родителей, и личное благоволение великого князя были тому порукой. Орлов не мог понять причин, по которым Николай покинул строй. Он спросил об этом напрямую, надеясь получить такой же прямой ответ. Но старинный приятель лишь сослался на загадочные семейные обстоятельства.

— Я удовлетворила ваше любопытство, Павел Григорьевич?

— Печально все это, — ответил он. — Леночка, Коля… Что же, буду молиться теперь и за них.

— Не стоит. Они были атеисты.

— Откуда такая уверенность?

— С Леной мы были ближе, чем сестры. А Коля — ведь он был моим мужем.

— Прости, не знал, — непонятно за что извинился Орлов.

— Гражданским мужем. Венчаться мы оба не хотели. К тому же в организации заключались только браки, необходимые для дела. Скажем, чтобы оформить наследство. Или получить доступ к ссыльному. Или… — Вера замолчала на полуслове, задумавшись о чем-то. И закончила невпопад: — И другие технические задачи.

— И все же, никто не умирает атеистом, — сказал Орлов. — Что бы человек ни говорил, что бы ни вытворял, а в последний миг обращается к Богу.

— Это утверждение так же трудно оспорить, как и согласиться с ним, — насмешливо произнесла Вера.

— Вот и не надо спорить. Я же с тобой не спорю. Потому что не знаю, не могу знать причин, по которым ты выбрала себе такую жизнь. Наверно, на то были веские причины. Может быть, ты уже жалеешь о своем выборе. Может быть, раскаяние еще впереди. Но это твой выбор, и я не могу с этим спорить.

— О каком раскаянии может идти речь? — Вера от возмущения натянула поводья, и ее кобыла остановилась. — Осуждайте меня сколько вам угодно, и я приму все ваши кары. Но раскаяние? Этого не дождетесь.

Капитан Орлов пожал плечами и ничего не ответил. Вера тоже замолчала. И теперь плелась сзади. Она даже отстала на корпус, чтобы у Орлова не появилось соблазна снова заговорить с ней.

Ущелье вывело их в долину, голую, покрытую редкими кактусами и валунами, изъеденными ветром. Орлов остановился, пытаясь определиться на местности. Его мерин тут же опустил голову, обнюхал жухлую траву под копытами и брезгливо фыркнул. «Да, брат, — усмехнулся Орлов, — тут тебе не прерия. Теперь жди, пока мы не спустимся к реке. Только там ты найдешь что-нибудь более съедобное, чем этот ковер из колючек».

— Куда нам теперь? — спросила Вера, подъехав к нему.

— Вон туда, — Орлов махнул рукой наугад. — А как выйдем к рельсам, двинемся вдоль них на восток. Здесь не заплутаешь. Чай, не в лесу.

Мягкий топот копыт и поскрипывание сбруи действовали усыпляюще. Орлов закурил трубку, чтобы взбодриться.

— Говоришь, ты не знаешь причин, — вдруг заговорила Вера. — А что ты вообще знаешь о российской жизни? Ты уехал из страны, в которую никогда не сможешь вернуться, даже если захочешь. Потому что ее больше нет. После Первого марта Россия изменилась.

— Меня не было дома ни первого марта, ни второго, — равнодушно ответил капитан Орлов. — И я не собираюсь возвращаться. Однако не следует думать, что я так-таки ничего не знаю. К счастью, у меня есть возможность читать газеты. Разные газеты. Русские в том числе.

— Из русских газет ты не узнаешь правды.

— Что ж, американским и европейским я тоже не больно-то доверяю. Но когда сопоставляешь сведения из разных источников, можно получить определенную картину.

— Любопытно, что же за картину ты нарисовал в своем воображении? Поделись, не сочти за труд.

— Это еще не картина, а так, наброски. Черновики, если угодно.

— Ну, хотя бы общее направление можешь выразить? — не отставала от него Вера.

— Общее направление? С какой точки зрения?

— Да с любой! — нетерпеливо сказала она.

— С любой? Ну, скажем, с военной точки зрения, государство российское подвергается диверсиям скрытого противника. На виду только исполнители, а штабы — недосягаемы, да и не установлены с нужной точностью.

— Это мы уже слышали, и не раз! — заявила Вера. — В верхах уже даже собрали тайную дружину. Чтобы изыскать эти «штабы», как ты изволил выразиться. И чтобы перебить всех эмигрантов, от коих и распространяется революционная зараза. Неужели ты сам не понимаешь, что это плод больного воображения? Проще всего свалить свою беспомощность на тайных врагов!

— Ты просила рассказать про общее направление, так изволь дослушать, — остановил ее Орлов. — Я человек военный, и сужу о политике по-военному. Теперь скажу о другой точке зрения. Можешь назвать ее моралистической. Так вот, с точки зрения морали, люди, которые стремятся к власти путем кровопролития, не заслуживают ни поддержки, ни одобрения, ни сочувствия.

— Разве я требую сочувствия?

— А разве мы говорим о тебе? — парировал Орлов. — Ты спросила о картине происходящего там, в далекой стране, которой больше не существует. Наша беседа — чистая абстракция, мы говорим о том, чего нет в природе. А ты — вот она, вполне материальный субъект, а не абстракция.

— Да, речь не обо мне. Речь о тебе. Я хотела знать, на чьей ты стороне, вот и все.

— Сейчас мы с тобой на одной стороне, — сказал капитан Орлов. — Если появятся хозяева лошадей, на которых мы едем, ты это очень хорошо почувствуешь.

Он искренне желал, чтобы помянутые им ублюдки действительно показались на горизонте. Уже легче отстреливаться и удирать, чем вести такие разговоры.

Но горизонт был чист. Никаких признаков погони. Впрочем, и признаков железной дороги тоже пока не наблюдалось.

— Хорошо! — снова начала Вера. — Но кто тебе сказал, что мы стремимся к власти?

— У заговорщиков не может быть иной цели.

— В таком случае мы никогда не были заговорщиками. Нашей целью было пробуждение народа. Власть? Пусть страной правят те, кто умеет это делать. А таких людей надо искать не только в царских чертогах. Рано или поздно все поймут, что правителей надо избирать. И мы добивались не власти, а перемен. Если бы нам не затыкали рот, если бы нас не размазывали в грязь только за то, что мы думаем иначе, чем предписано! Если бы власть соблюдала хотя бы те законы, которые сама же и установила! Если бы… Хочешь знать, что было написано в предписании, когда меня впервые взяли? Не поверишь! «Арестовать впредь до выяснения причин ареста». Надеялись, что я сама на себя дам обличительные показания! И такое творилось ежедневно. В полицейскую мясорубку мог угодить любой. По малейшему подозрению. По самому нелепому доносу. Что можно противопоставить такому произволу? Только ответное насилие. Но то было насилие на самом низовом уровне. Да, убивали не только агентов, провокаторов и жандармов. Казнили и высших чиновников. Знаешь, сколько казней совершила «Народная Воля»? Шестерых казнили. Шестерых. По крайней мере, до 84-го года. Пока еще существовал Исполнительный Комитет…

Она замолчала, покраснев и задыхаясь. Но быстро взяла себя в руки.

— Вот ты говоришь, с семьдесят девятого года ничего не знаешь о России. Так знай, что только в том году Александр приказал повесить шестнадцать наших товарищей. За умысел на цареубийство. За листовки. За то, что передали деньги на нужды партии. Причем военно-полевой суд приговаривал их к расстрелу, но государь настоял именно на повешении. Поверь, даже в Исполнительном Комитете никто не помышлял о цареубийстве, пока Александр сам до этого не довел. Освободитель? Да! Но и тиран! И потом, ведь мы не рассчитываем устранить монархию взрывами динамита. Мы только хотели показать, что в стране есть оппозиция. А нам не позволено даже собираться! Просто собираться, чтобы поговорить о своем! У Кати в деревне… Там на весь уезд две сельские школы. Она созвала учителей, стали обсуждать что-то свое, педагогическое, и вдруг является исправник. И всех разогнал, чуть ли не нагайкой. Потому как запрещено учителям собираться. Запрещено!

— И они сразу пошли делать бомбы, — заключил Орлов.

— Не сразу, — глухо отозвалась Вера. — Но пойдут. Иного пути нет. Террор ужасен? Да, ужасен. Ужаснее его только одно — подчиняться террору со стороны государства. Если ты хочешь отстоять свое человеческое достоинство, то живи как человек. И умри как человек. А не как червяк под солдатским каблуком.

— Не мне тебя учить, — сказал Орлов. — Но ты ведь сейчас говоришь о гордости. Гордые вы больно. Оппозиция, достоинство. Заявить свое мнение… А нужно оно, это ваше мнение, кому-нибудь, кроме вас?