Рок - Евгений Чазов

Учитывая, что через несколько дней Ю. Андропову предстоял очередной сеанс гемодиализа, на котором мне необходимо было присутствовать, я предложил сначала направить в Дамаск двух наших ведущих кардиологов, которых считал и считаю прекрасными специалистами, — профессоров B.C. Гасилина и И.В. Мартынова. Уже на следующий день они вылетели в Сирию. Когда через несколько дней я встретился с ними в Дамаске, они выглядели несколько растерянными. «Мы ничего не понимаем, — рассказывали они мне перед нашей совместной консультацией X. Асада. — Кто-то убедил президента Сирии, что он тяжело болен, что ему противопоказаны любые физические и психические нагрузки и что если он хочет жить, то должен сменить стиль жизни и работы. Сирийские врачи соглашаются с такими предложениями, а X. Асад находится в состоянии депрессии, не зная что делать: продолжать активную политическую деятельность или согласиться с мнением некоторых "доброжелателей" (неизвестно — из президентского окружения или из членов его семьи и близких родственников)».

Когда мы встретились с X. Асадом, меня поразили его глаза, в которых были тревога, ожидание врачебного приговора, грусть обреченности. Докладывавшие историю болезни сирийские врачи заключили ее диагнозом: тяжелая форма ишемической кардиомиопатии. У нас, как и в большинстве стран, такой формулировки диагноза нет, мы трактуем его так: ишемическая болезнь сердца с явлениями кардиосклероза. И клиническая картина, и данные объективного обследования не укладывались в рамки тяжелой формы ишемической болезни сердца, на которой настаивали сирийские специалисты. Пациентов, подобных X. Асаду, тысячи, и все они ведут активный образ жизни и обычно не меняют ни ее стиль, ни стиль работы.

После консультации все это мы высказали X. Асаду. Чтобы полностью снять всякие сомнения и у президента, и у его окружения и отвергнуть тяжелый диагноз, мы предложили провести дополнительно исследование сердца с помощью радиоизотопной методики. Она подтвердила наше заключение о характере процесса. Помню, как на наших глазах менялся X. Асад — его настроение, поведение, даже голос. Можно было его понять: ведь мы вернули ему веру в жизнь, веру в будущее, а что может быть дороже здоровья и жизни! Даже власть теряет свою прелесть для больного и обреченного человека.

Больше всех радовался Саид. Не знаю даже, какое место в табели о рангах в президентском окружении он занимал, знаю только, что это был один из очень близких и доверенных X. Асаду людей. Именно он обеспечивал не только наше общение с президентом, прекрасно зная русский язык, но и организацию нашей поездки в Сирию. По просьбе Асада именно он поддерживал на протяжении последующих лет связь со мной. Дело в том, что, помня слова Ю. Андропова о необходимости для нашей страны сохранения здоровья и работоспособности Асада и учитывая наличие признаков ишемической болезни сердца, я оставил рекомендации на случай, если течение болезни осложнится инфарктом миокарда. В них был пункт об обязательном срочном раннем использовании предложенных нами тромболитических средств. Через каждые шесть месяцев (срок годности этих препаратов) Саид приезжал в Москву и забирал их с собой. К счастью, они так и не потребовались.

Но история на этом не закончилась. Осенью 1987 года, когда я уже возглавлял Министерство здравоохранения, мне передали, что во время визита в Москву со мной очень хочет встретиться X. Асад. Он всегда импонировал мне своей интеллигентностью, восточной сдержанностью, прекрасным сочетанием величия арабского лидера и простоты в общении. Я знал многих восточных лидеров, но, пожалуй, только Г. Насер и он произвели на меня впечатление очень умных талантливых политиков и руководите лей страны, преданных своему делу и своему народу.

Конечно, я с большим удовольствием вновь, через четыре года, встретился с X. Асадом. Каково же было мое удивление, когда я опять увидел его в состоянии депрессии, может быть, несколько меньшей, чем в 1983 году, но с той же тревогой и внутренней обреченностью. Оказалось, на этот раз ему сказали, что у него онкологическое заболевание. Не надо объяснять, что значит этот диагноз для любого человека, а тем более для руководителя страны.

И опять, проведя тщательное обследование, мы полностью исключили диагноз злокачественной опухоли. Асад покидал нас, окрыленный сознанием того, что он здоров и может оставаться лидером своего народа.

Эта история еще раз подтверждает, каким острым оружием может быть состояние здоровья политической элиты в борьбе за власть. Хорошо, что в сложной обстановке рядом с Асадом были честные, преданные своему врачебному долгу и к тому же квалифицированные специалисты. А окажись на нашем месте врачи, которые бы слепо исполняли чужую волю или просто не способные разобраться в сути болезни и ее прогнозе? Они бы не только сломали жизнь и судьбу X. Асада, но и вызвали бы тяжелый политический кризис, который отразился бы на судьбе Сирии и ее народа.

Я не хотел бы, чтобы мои очередные оппоненты заявили в связи с изложенной историей, что Чазов пытается защищать больных или одряхлевших руководителей страны, которые цепляются за власть, хотя уже не способны управлять страной. Нет, нет и еще раз нет! Если состояние здоровья ограничивает работоспособность руководителя, если он вследствие своей болезни представляет угрозу будущему страны и народа, такой лидер или политический деятель, конечно, вызывает сочувствие, но должен с почестями уйти с политической арены. Власть — это не представительство и не подписи под указами и постановлениями, это тяжелый, ответственный труд, который может выполняться только сильной личностью с ясным мышлением. Наша страна приобрела горький опыт в этом отношении.

К сожалению, мы, врачи, связанные клятвой Гиппократа, бессильны помочь обществу в решении этих проблем. Несомненно, должны быть четкая правовая база, специальные законы, как, например, в США, регламентирующие очень тонкую, полную этических и в то же время политических вопросов проблему здоровья руководителей страны. К такому мнению меня привела работа на протяжении 25 лет с первыми лицами государства, и было много моментов, когда мое врачебное кредо, врачебные принципы шли вразрез с моим общественным долгом. Если общество хочет знать правду и, главное, действовать, оно должно брать на себя ответственность за последствия, связанные с разглашением данных о состоянии здоровья руководителей, а не взваливать ее на врачей.

В ситуации с болезнью Ю. Андропова была другая подоплека. Несмотря на ее тяжесть, он активно работал, с его аналитическим мышлением трудно было тягаться любому члену Политбюро, и в то время он не лежал месяцами в Центральной клинической больнице или санатории «Барвиха». Но его надо было хоть чем-то скомпрометировать в глазах Брежнева, постараться доказать, что он поступил опрометчиво, недальновидно, поставив Андропова на второе место в иерархии руководства СССР.