Bad girls dont cry I - Valery Angulys

— You need clothes. Maybe something else. How much will it cost? (Тебе нужна одежда. Может, еще что-нибудь. Сколько это будет стоить?) — интересуется он.

— Why do you speak English (Почему ты говоришь по-английски?) — не могу удержаться, решаю прижать. — You are — “no good”, “no speak” (Ты — «не хорошо», «не говорить»).

— How much? (Сколько?) — повторяет фон Вейганд.

Да, будто ты всерьез верила, что он ответит. Хорошо, цены у нас не киевские, тысяч десять хватит, но для солидности лучше умножить на два и добавим пять в отместку за игнорирование вопроса.

— Twenty five thousand (Двадцать пять тысяч), — мой ответ никого не шокирует, и я смело прибавляю: — Only for clothes (Только на одежду).

— Schön (Хорошо), — спокойно соглашается он. — If you need something tell how much (Если тебе что-нибудь нужно, скажи сколько).

Романтический ужин при свечах с господином фон Вейгандом. Я не верю в реальность происходящего. Щипаю себя, но иллюзия не исчезает. Свечи действительно горят, стол сервирован в лучших традициях «домов Лондона и Парижа», блюда расставлены, вино разлито по бокалам. Совсем как в моих самых смелых эротических фантазиях.

— Good wine (Хорошее вино), — едва сдерживаюсь, чтобы не добавить fucking expensive wine (оху*нно дорогое вино).

— No good (Не хорошо), — усмехается он.

Моя вера в сказки возрождается. Вот мы сидим тихо и по-домашнему, ужинаем, словно семейная пара. Потом принимаем душ, ложимся спать. Никаких приставаний, чинно и благородно. Когда он обнимает меня и прижимает ближе, я не могу не чувствовать себя самым счастливым человеком на земле.

Неужели сейчас всё по-настоящему? Если это сон, не желаю пробуждаться.

***

Дома с моим уходом мириться не собирались. Начался «телефонный террор», звонила все родственники, друзья семьи. Я злилась, кричала, плакала, но менять вердикт не собиралась. Десяти томов не хватит описать все душевные терзания, поэтому предлагаю обсудить что-нибудь более оптимистичное. Как вариант — пожар на заводе.

Был обычный понедельник, ничто не предвещало беды. Хламида распевал песни, остальные немцы пытались работать. Начальники поехали на совещание. Переводчицы пили чай. Шел активный трудовой процесс.

— Сама расскажешь или надо спрашивать? — Натали подвинула ко мне пакетик с пряниками.

— Что тут рассказывать? Не смогла удержаться, — мечтательно вздыхаю и налегаю на сладкое.

— Было бы глупо сдерживаться. Что насчет технических характеристик?

— Немецкая сборка. Всё работает идеально.

— Кто бы сомневался, — коллега понимающе улыбается. — При таких-то габаритах объемы производства должны поражать воображение.

— Объемы более чем внушительные, частота тоже на уровне… к тому же есть много дополнительных опций.

Немецкий переводчик оторвался от словаря, навострил уши, пытаясь уловить суть. Он был не слишком сообразительным.

— Отзывы потребителя положительные? — продолжала Натали.

— Да, — глупо хихикаю. — Надеюсь, ничего не сломается.

— Были прецеденты?

— Ни единого, прогнозы очень… очень оргазмичные, — многозначительно заметила я.

Последнее слово заставило немецкого переводчика нервно пролистать словарь.

— Девочки, а это о чем вы? Что за устройство? — не выдержал он.

— Да есть тут один… агрегат, — Натали едва удерживалась, чтобы не прыснуть со смеху.

— Можешь рассказать? Я хочу в курсе дела оставаться.

Наш наивный мальчик никогда не отличался скоростью реакции.

— О, это не ко мне, — Натали покачала головой и не торопилась прекращать шутку. — Это к Лоре, она лично испытания проводит.

— Подольская, с огнем играешь, — подала голос Анна.

Очень захотелось грубо высказаться в ответ.

Разумеется, относительно личной жизни фон Вейганд подробностями не делился, про заметный прогресс в английском молчал и с испанским больше не светился. Зато многозначительно произнес:

— Better tell nothing to Anna (Лучше не рассказывай ничего Анне).

Мои настойчивые расспросы побудили его приоткрыть завесу тайны. Одна-единственная фраза произвела эффект разорвавшейся бомбы.

— When I asked about you she said you love your boyfriend (Когда я спросил ее о тебе, она сказала, ты любишь своего парня), — фон Вейганд задумался и несколько неуверенно произнес: — Leonid? (Леонид?)

Я настолько поразилась, что забыла опять прокомментировать его блестящий английский. Наверняка он знал гораздо больше, чем стремился показать. Наскучило ломать комедию? А вдруг шеф-монтажник так же прекрасно владеет русским языком?! Это заставляло меня сожалеть о многих неосторожно брошенных фразах.

На данный момент я решила отсрочить казнь своей «опять бывшей» подруги. То ли пряники смягчили меня, то ли еще что. Я решила просто ничего не говорить. Пусть Анна не догадывается о моих познаниях. Конечно, можно наброситься на неё с криком «Сука, говори правду!» или банально с кулаками. А смысл? Что это изменит? К тому же, когда ты счастлив, подобные мелочи мало затрагивают. Прими к сведению, будь осторожен. Вроде всё.

— Збят уздалые игруш-ш-ш-ки! — громогласный напев Хламиды заставил нас поперхнуться пряниками. — Ай нид транслэйтор-р-р (Мне нужен переводчик).

— I’ll go (Я пойду), — добровольно вызываюсь.

— Правда хочешь? — недоверчиво кривится Натали.

— Проветрюсь.

Мне не слишком улыбается сидеть в кабинете. Во-первых, напрягает присутствие Анны. Пусть я ничего не собираюсь высказывать, приятного мало. Во-вторых, немецкий переводчик теперь не отцепится с «агрегатом». Лучше поброжу по родному заводу, подышу свежим выбросом.

Выезд на площадку обещал быть коротким. Хламида с воинственным видом оббежал несколько объектов, я равнодушно семенила следом. Всё шло по плану. То есть ничего из оборудования не работало и не устанавливалось должным образом. В заключение осмотра мы спустились в гидроподвал. Хламида развил бурную деятельность, осматривая каждый винтик, падал на колени, катался по полу, пытаясь исследовать труднодоступные места. Его штаны неумолимо сползали, открывая сомнительной красоты виды. Я достала мобильный и скромно клацала кнопочки в сторонке. От искушений надо держаться подальше.

Когда мы поднялись на поверхность, Хламида издал удивленный рык и застыл на месте. Я тоже застыла и, мягко говоря, офигела. Очень мягко говоря.

Дымовая завеса насыщенного серо-буро-черного оттенка клубилась просто перед нами, с каждой прошедшей секундой стремительно приближаясь, набирая обороты. Отвратительный запах наполнил легкие.

«Я слишком молода, чтобы умирать», — натягиваю ворот свитера на нос, чтобы вдыхать поменьше неведомой фигни.

«Я не успела составить завещание», — горло скребет, начинаю кашлять, а глаза слезятся.

«Мне и завещать-то нечего!» — вот это на пороге смерти особенно неприятно осознать.

«Какое на фиг завещание? Я не хочу умирать!» — вопит внутренний голос.

— Лора, ви маст лив фром хир (Лора, мы должны уйти отсюда). Р-р-райт нау! (Прямо сейчас!) — Хламида быстро делает несколько исторических кадров напоследок, хватает меня за руку и тащит на выход.

Здесь, как в «Адмирале», съемка запрещена, но, ежели никто не видит, можно, только осторожно.

Как выяснится позже, горит кабель в подвальных помещениях. Гореть будет еще два дня, и в атмосферу выделится достаточно опасный химический коктейль. Ядовитая дрянь пропитает воздух, осядет везде, где только можно. Погибнут люди, другим людям придется наводить порядок, вдыхая эту самую ядовитую дрянь снова и снова, потому что никакой защитной одежды и респираторов им никто не предоставит. Ограниченное финансирование означает, что загрязнение выше нормы по определению невозможно. Это печальная реалия жизни в государстве, где всем плевать на твою жизнь и здоровье.

На самом деле, не слишком оптимистично. Совсем нет.

Чуть позже фон Вейганд заявит нашему начальству, что ни один из его работников не выйдет в цех до получения результатов независимой экспертизы относительно уровня загрязнения.

— Всё в пределах нормы, — торжественно заверит местный эксперт.

— Можно работать, — начальник умилительно улыбнется.

— Our specialist will check (Наш специалист проверит), — обломал всех Ригерт.

И у нас, переводчиков, будет продолжительный отпуск от выездов в цех. До выяснения обстоятельств.

А я… ну а что я? Я буду млеть в крепких объятьях шефа-монтажника. Как же он меня схватит, когда узнает о пожаре! Прижмет поближе, заглянет в мои покрасневшие глаза и позволит уловить выражение тревоги на обычно непроницаемом лице.

«Ему не всё равно», — сладко пропоет моё сердце и забьётся часто-часто.

***

— What is it? (Что это?) — ошалело поинтересовалась я, перебирая врученные мне стопки долларов.