Я научила женщин говорить - Анна Ахматова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
<1962>
«Страх, во тьме перебирая вещи...»
Страх, во тьме перебирая вещи,Лунный луч наводит на топор.За стеною слышен стук зловещий —Что там, крысы, призрак или вор?
В душной кухне плещется водою,Половицам шатким счет ведет,С глянцевитой черной бородоюЗа окном чердачным промелькнет —
И притихнет. Как он зол и ловок,Спички спрятал и свечу задул.Лучше бы поблескиванье дулВ грудь мою направленных винтовок,
Лучше бы на площади зеленойНа помост некрашеный прилечьИ под клики радости и стоныКрасной кровью до конца истечь.
Прижимаю к сердцу крестик гладкий:Боже, мир душе моей верни!Запах тленья обморочно сладкийВеет от прохладной простыни.
25 августа 1921В списке стихов для «Anno Domini» стихотворение датировано 25-м августа. Существует автограф с датой «27/28 августа 1921. Царское Село». Накануне, 24 августа, петроградская Губчека постановила расстрелять 61 участника «заговора» «Петроградской боевой организации В. Н. Таганцева» – среди приговоренных был и Николай Гумилев, арестованный 3 августа. 1 сентября «Петроградская правда» опубликовала постановление и сообщила о том, что приговор приведен в исполнение.
«Пророчишь, горькая, и руки уронила...»
О. А. Глебовой-Судейкиной
Пророчишь, горькая, и руки уронила,Прилипла прядь волос к бескровному челу,И улыбаешься – о, не одну пчелуРумяная улыбка соблазнилаИ бабочку смутила не одну.
Как лунные глаза светлы, и напряженноДалеко видящий остановился взор.То мертвому ли сладостный укор,Или живым прощаешь благосклонноТвое изнеможенье и позор?
27 августа 1921Петербург – Царское Село «Из рассказов АхматовойКогда Анна Андреевна жила с Ольгой Судейкиной, хозяйство их вела восьмидесятилетняя бабка; при бабке имелась племянница. А. А. как-то сказала ей: «Знаете, не совсем удобно, что вы каждый раз возвращаетесь в два часа ночи».– «Ну, Анна Андреевна,– сказала племянница бабки,– вы в своем роде, и я в своем роде...»
А бабка все огорчалась, что у хозяек нет денег: «Ольга Афанасьевна нисколько не зарабатывает. Анна Андреевна жужжала раньше, а теперь не жужжит. Распустит волосы и ходит, как олень... И первоученые от нее уходят такие печальные, такие печальные – как я им пальто подаю».
Первоучеными бабка называла начинающих поэтов, а жужжать – означало сочинять стихи.
В самом деле, Ахматова записывала стихи уже до известной степени сложившиеся, а до этого она долго ходила по комнате и бормотала (жужжала)».
Лидия Гинзбург. Запись 1933 г.«Чугунная ограда...»
Чугунная ограда,Сосновая кровать.Как сладко, что не надоМне больше ревновать.
Постель мне стелют этуС рыданьем и мольбой;Теперь гуляй по светуГде хочешь, Бог с тобой!
Теперь твой слух не ранитНеистовая речь,Теперь никто не станетСвечу до утра жечь.
Добились мы покоюИ непорочных дней...Ты плачешь – я не стоюОдной слезы твоей.
27 августа 1921Царское Село«О, жизнь без завтрашнего дня!..»
О, жизнь без завтрашнего дня!Ловлю измену в каждом слове,И убывающей любовиЗвезда восходит для меня.
Так незаметно отлетать,Почти не узнавать при встрече.Но снова ночь. И снова плечиВ истоме влажной целовать.
Тебе я милой не была,Ты мне постыл. А пытка длилась,И как преступница томиласьЛюбовь, исполненная зла.
То словно брат. Молчишь, сердит.Но если встретимся глазами —Тебе клянусь я небесами,В огне расплавится гранит.
29 августа 1921 Царское Село«Кое-как удалось разлучиться...»
Кое-как удалось разлучитьсяИ постылый огонь потушить.Враг мой вечный, пора научитьсяВам кого-нибудь вправду любить.
Я-то вольная. Все мне забава, —Ночью Муза слетит утешать,А наутро притащится славаПогремушкой над ухом трещать.
Обо мне и молиться не стоитИ, уйдя, оглянуться назад…Черный ветер меня успокоит,Веселит золотой листопад.
Как подарок, приму я разлукуИ забвение, как благодать.Но, скажи мне, на крестную мукуТы другую посмеешь послать?
29 августа 1921 Царское Село«Пока не свалюсь под забором...»
Пока не свалюсь под заборомИ ветер меня не добьет,Мечта о спасении скоромМеня, как проклятие, жжет.
Упрямая, жду, что случится,Как в песне случится со мной, —Уверенно в дверь постучитсяИ, прежний, веселый, дневной,
Войдет он и скажет: «Довольно,Ты видишь, я тоже простил».Не будет ни страшно, ни больно...Ни роз, ни архангельских сил.
Затем и в беспамятстве смутыЯ сердце мое берегу,Что смерти без этой минутыПредставить себе не могу.
30 августа 1921 Царское Село Марина Цветаева – Анне Ахматовой31-го русского августа 1921 г.
Дорогая Анна Андреевна! Все эти дни о Вас ходили мрачные слухи, с каждым часом упорнее и неопровержимей. Пишу Вам об этом, потому что знаю, что до Вас все равно дойдет – хочу, чтобы по крайней мере дошло верно. Скажу Вам, что единственным – с моего ведома – Вашим другом (друг – действие!) – среди поэтов оказался Маяковский, с видом убитого быка бродивший по картонажу «Кафе Поэтов».
Убитый горем – у него, правда, был такой вид. Он же и дал через знакомых телеграмму с запросом о Вас, и ему я обязана второй нестерпимейшей радостью своей жизни (первая – весть о Сереже, о котором я ничего не знала два года. Об остальных (поэтах) не буду рассказывать – не потому, что это бы Вас огорчило: кто они, чтобы это могло Вас огорчить? – просто не хочется тупить пера.
Эти дни я – в надежде узнать о Вас – провела в кафе поэтов – что за убожества! что за ублюдки! Тут все: и гомункулусы, и автоматы, и ржущие кони, и ялтинские проводники с накрашенными губами.
Вчера было состязание: лавр – титул соревнователя в действительные члены Союза. Общих два русла: Надсон и Маяковский. Отказались бы и Надсон и Маяковский. Тут были и розы, и слезы, и пианисты, играющие в четыре ноги по клавишам мостовой… и монотонный тон кукушки (так начинается один стих!), и поэма о японской девушке, которую я любил (тема Бальмонта, исполнение Северянина) —
Это было у моря,Где цветут анемоны…
И весь зал хором:
Где встречается редкоГородской экипаж…
Но самое нестерпимое и безнадежное было то, что больше всего ржавшие и гикавшие – сами такие же,– со вчерашнего состояния.
Вся разница, что они уже поняли немодность Северянина, заменили его (худшим!) Шершеневичем.
На эстраде – Бобров, Аксенов, Арго, Грузинов. – Поэты. И – просто шантанные номера…
Я, на блокноте, Аксенову: «Господин Аксенов, ради Бога,– достоверность об Ахматовой». (Был слух, что он видел Маяковского.) «Боюсь, что не досижу до конца состязания».
И учащенный кивок Аксенова. Значит – жива.
Дорогая Анна Андреевна, чтобы понять этот мой вчерашний вечер, этот аксеновский – мне – кивок, нужно было бы знать три моих предыдущих дня – несказанных. Страшный сон: хочу проснуться – и не могу. Я ко всем подходила в упор, вымаливала Вашу жизнь. Еще бы немножко – я бы словами сказала: «Господа, сделайте так, чтобы Ахматова была жива!..» Утешила меня Аля: «Марина! У нее же – сын!»
Вчера после окончания вечера просила у Боброва командировку: к Ахматовой. Вокруг смеются. «Господа! я вам десять вечеров подряд буду читать бесплатно – и у меня всегда полный зал!»
Эти три дня (без Вас) для меня Петербурга уже не существовало, – да что Петербурга… Вчерашний вечер – чудо: «Стала облаком в славе лучей».
На днях буду читать о Вас – в первый раз в жизни: питаю отвращение к докладам, но не могу уступить этой чести другому! Впрочем, все, что я имею сказать, – осанна!
Кончаю – как Аля кончает письма к отцу:
Целую и низко кланяюсь.
М. Ц.«Пусть голоса органа снова грянут...»
Пусть голоса органа снова грянут,Как первая весенняя гроза:Из-за плеча твоей невесты глянутМои полузакрытые глаза.
Семь дней любви, семь грозных лет разлуки,Война, мятеж, опустошенный дом,В крови невинной маленькие руки,Седая прядь над розовым виском.
Прощай, прощай, будь счастлив, друг прекрасный,Верну тебе твой сладостный обет,Но берегись твоей подруге страстнойПоведать мой неповторимый бред, —
Затем, что он пронижет жгучим ядомВаш благостный, ваш радостный союз...А я иду владеть чудесным садом,Где шелест трав и восклицанья муз.
Август 1921 Царское Село«Тебе покорной? Ты сошел с ума!...»
