Дневник безумного старика - Дзюнъитиро Танидзаки

9 ноября.

Прошло десять дней с моего посещения больницы PQ, Жена говорила, что я скоро поправлюсь, и мне действительно немного лучше. Я принимал главным образом неогрелан и седен; то ли болезнь прошла сама по себе, то ли эти обычные лекарства оказались эффективными. Если так пойдет, я могу заняться делами, то есть поисками места для могилы, что меня занимает с самой весны. Подумываю, не съездить ли в Киото…

10 ноября.

– Чуть-чуть стало лучше, и сразу же ехать? Не подождешь ли немного? А если рука разболится в поезде?

– Да уже почти все в порядке. Сегодня десятое ноября. Если мешкать, в Киото наступит зима.

– Почему не отложить до следующего года? Подождал бы до весны.

– С таким делом особенно ждать нельзя. Может быть, это моя последняя поездка в Киото.

– Опять ты говоришь неприятные вещи. С кем ты хочешь ехать?

– Вдвоем с Сасаки я умру от скуки. Не взять ли с собой Сацуко?

В этом-то и лежит главная причина поездки в Киото, а поиски кладбища – только предлог.

– Ты остановишься на Нандзэн-дзи?

– Явиться туда с Сасаки – причинить им большое беспокойство. А если еще Сацуко… Она останавливалась там и сыта по горло. Она просит ее от этого удовольствия уволить.

– Если она поедет, непременно будет ссора.

– Потеха начнется, когда они вцепятся друг другу в волосы.

Так мы разговаривали с женой.

– На Нандзэн-дзи очень красивые клены возле храма Эйкандо. Сколько уже лет я их не видела!

– Для Эйкандо еще рано. Сейчас самое время любоваться кленами в Такао или в Макиноо. Но я с моими ногами вряд ли туда дойду.

12 ноября.

…Поехали в половине третьего на поезде «Эхо» № 2. Нас провожали жена, О-Сидзу и Номура. Я решил, что сяду у окна, рядом со мной Сацуко, а Сасаки по другую сторону от прохода, но когда поезд двинулся, из окна стало дуть, и я, поменявшись с Сацуко местами, сел в проходе. К несчастью, боль в руке немного усилилась. Я сказал, что хочу пить, и попросил официанта принести чай; тем временем вытащил из кармана приготовленные заранее таблетки седена и тихонько, чтобы не видели ни Сацуко, ни Сасаки, отправил в рот. Если бы они увидели, замучили бы меня своей заботой. Перед отъездом давление было 154 на 93, но когда мы сели в поезд, я чувствовал, что волнуюсь, – хотя вокруг были посторонние, я уже несколько месяцев не сидел рядом с Сацуко, к тому же на ней сегодня был очень соблазнительный наряд (костюм строгий, но блузка очень яркая, с шеи на грудь в пять рядов свешиваются бусы из искусственных драгоценностей, кажется, французского производства; что-то подобное изготовляют и в Японии, но у нее сзади в пряжку вставлено очень много камней, у нас такого не делают). Когда поднимается давление, я все время хочу мочиться, а от этого еще больше поднимается давление. Что от чего зависит, сказать не могу. Не доезжая до Ёкогама, я пошел в уборную, потом еще раз – перед Атами. От нашего места до уборной далеко, меня шатало, казалось, что вот-вот упаду. Сасаки, в страхе, ходила за мной по пятам. Мочусь долго, второй раз мы проехали туннель Танна, а я еще не справился. Когда я, наконец, вышел из уборной, поезд подъезжал к Мисима. Пока шел к своему месту, меня так качнуло, что я схватился за чье-то плечо. Когда я уселся, Сасаки спросила:

– Не поднялось ли у вас давление?

Она сразу же подошла ко мне, намереваясь щупать пульс. Разозлившись, я прогнал ее.

Так повторялось несколько раз, пока в половине девятого вечера не прибыли в Киото. На перроне нас встречали Ицуко, Кикутаро и Кёдзиро.

– Дорогая сестра! Как трогательно, что вы все пришли встречать нас!

Сацуко была необыкновенно любезна, это ей несвойственно.

– О чем тут говорить! Завтра воскресенье, для нас это удовольствие.

Чтобы выйти с вокзала, надо подниматься по пешеходным мосткам, это очень трудно.

– Дедушка, я подниму вас по лестнице.

Обратившись ко мне спиной, Кикутаро присел на корточки.

– Что за шутки! Я еще не одряхлел до такой степени.

Из упрямства я поднялся одним махом до самого верха и потом не мог отдышаться. Все с беспокойством уставились на меня.

– На сколько дней вы приехали?

– Думаю, на неделю. Мы приедем к вам с ночевкой один раз, а сейчас немедленно в гостиницу «Киото».

Я поспешил сесть в машину, чтобы избежать бесполезных разговоров. Семейство Сирояма на другой машине последовало за нами.

Я заказал два номера рядом, в одном две кровати, в другом – одна.

– Сасаки-сан, вы будете спать в соседней комнате, а мы с Саттян в этой.

Я нарочно сказал «Саттян» перед Ицуко иее детьми. Ицуко изменилась в лице.

– Пожалуйста, я займу соседнюю комнату. А вы с госпожой Сасаки будете здесь.

– Почему? Разве мы не можем спать вместе? Ведь иногда в Токио мы спали в одной комнате.

Я нарочно говорил так, чтобы Ицуко все слышала.

– Сасаки-сан будет в соседней комнате, и тебе не надо беспокоиться, что что-то может случиться. Спи здесь.

– Мне будет трудно не курить.

– Кури сколько угодно.

– Если я буду здесь курить, госпожа Сасаки будет бранить меня.

Тут вмешалась Сасаки:

– Вы и так сильно кашляете. Если рядом будут курить, вы не сможете остановиться.

– Отнесите этот чемодан в соседний номер, – обратилась Сацуко к коридорному и быстро удалилась.

Ицуко, которая, приехав в гостиницу, так оробела и растерялась, что еле-еле нашлась что сказать:

– Ваша рука совсем прошла?

– Какое там прошла! Болит, не переставая.

– Вот как! А мама написала, что уже все в порядке.

– Пришлось мне ее обмануть, иначе я не смог бы уехать.

Сацуко снова появилась; она сняла плащ, переменила блузку, надела свои в три ряда жемчуга и подкрасила лицо.

– Я проголодалась. Папа, идемте скорее есть.

Ицуко с сыновьями уже поужинала, поэтому мы сели за стол втроем. Я заказал для Сацуко рейнское вино. Она любит сырые устрицы; ей сказали, что они поступили из бухты Матоя, их можно есть без опасений, и она жаждала их попробовать. После ужина приблизительно с час проболтали с семьей Ицуко в холле.

– После ужина можно мне выкурить сигарету, госпожа Сасаки? Здесь дым не застаивается.

Сацуко вытащила из сумочки свои любимые Kool и закурила. Сегодня она курила с мундштуком, которым обычно не пользуется, – длинный мундштук красного цвета. Ногти она тоже выкрасила в ярко-красный цвет, как будто в тон мундштуку, такой же была и губная помада. Пальцы ее казались особенно белыми. Не хотела ли она поразить Ицуко контрастом красного и белого?

13 ноября.

В 10 часов утра вместе с Сацуко и Сасаки отправились на Нандзэн-дзи Симокавара-мати к Сирояма. Это мое второе посещение этого дома, но первого я почти не помню. Раньше они жили на Ёсидаяма, и я часто бывал там, но после того как муж Ицуко, Кувадзо, умер, семья переехала, и я от них отдалился. Сегодня воскресенье, Кикутаро ушел в универмаг на работу, а Кёдзиро,который учится в Киотос-ком университете на инженера, был дома.

Сацуко заявила, что ей совсем не улыбается заниматься поисками могилы, она просит ее от этого освободить, она предпочитает сейчас отправиться на Четвертый проспект, чтобы сделать кое-какие покупки в магазинах Кирихата и Такасимая, а после полудня на Такао любоваться кленами. Но одной ходить скучно. Никто не пойдет вместе с ней?

– Это, конечно, интереснее, чем ездить по кладбищам, – сказал Кёдзиро. – Я бы с удовольствием сопровождал вас.

Они ушли, а мы – я, Ицуко и Сасаки– решили съесть по «полумесяцу»[74] в ресторане Хётэй, сначала поехать в храм Хонэнъин на Сисигатани, а потом посетить Синнёдо на Куродани и Мандзюин на Итидзёдзи. Вечером мы должны были встретиться в ресторане Киттё, на Сада, с Сацуко, Кёдзиро иКикутаро и вместе поужинать.

Мои предки были торговцами из Госю[75], но уже четыре-пять поколений семья жила в Эдо, и сам я родился на Хондзё Варигэсуй, поэтому я настоящий житель Эдо, но несмотря на это теперешний Токио мне не нравится. А вот в Киото, напротив, есть какая-то прелесть, напоминающая мой старый родной город. По чьей вине Токио стал таким беспорядочным и вульгарным, если не по вине мужичья, бывших крестьян, едва покинувших свои деревни, так называемых политических деятелей, которые понятия не имеют об очаровании старого города? Не эти ли молодчики превратили чистую реку с мостами Нихонбаси, Ёроибаси, Цукидзибаси, Янагибаси в черную, как краска для зубов, канаву? Они даже не подозревают о том времени, когда в реке Сумидагава водилась рыба-лапша. Мертвому все равно, где лежать, но я не хочу, чтобы меня хоронили в безрадостном Токио, с которым меня ничего не связывает. Я бы перенес куда-нибудь из Токио и могилы родителей, а также деда и бабки. К тому же никто изних не лежит там, где их поначалу похоронили. Мои дед и бабка были погребены в храме Хоккэдзи на Фукагава, неподалеку от Онагигава; но вскоре этот район превратился в индустриальную зону, и храм перенесли в Асакуса, в квартал Рюсэн-дзи. Во время землетрясения в 1923 году храм сгорел, и могилу перенесли на кладбище Тама. Вот так в Токио итаскают кости своих усопших то туда, то сюда. С этой точки зрения, самое безопасное – быть похороненным в Киото. Но где жили предки тех пяти-шести поколений моей семьи, которые родились в Токио? Наверное, в окрестностях Киото. Если меня похоронят где-нибудь в Киото, токиосцы, постоянно приезжая сюда на гулянье, скажут: «А-а, здесь могила дедушки», – и поставят ароматическую свечку. Это гораздо лучше, чем быть погребенным на кладбище в северной части пригорода Тама, где ничего не напоминает старый Токио.