Льюис Кэрролл - Нина Демурова

Дети были очень привязаны к старшему брату. Вряд ли они понимали, что Чарлз обладает особым даром — не только понимать и любить детей, но и видеть мир их глазами, превращаясь в ребенка. И уж конечно, им и в голову не могло прийти, что ему предстоит всемирная слава. Они просто радовались тому, что он здесь, с ними, рассказывает увлекательные истории, придумывает игры, издает для них семейный журнал, героями которого зачастую выступают они сами. Свой дар Чарлз сохранит неизменным все последующие годы. Об этом даре и о его постоянной готовности щедро делиться им позже вспоминали с любовью и восхищением не только взрослые, но и все дети, с которыми он дружил. Вирджиния Вулф в эссе, написанном по случаю столетия со дня рождения Льюиса Кэрролла, назовет это свойство «кристаллом детства», который редко кому из взрослых дано сохранить.

Ожидание подходящего жилья в колледже затягивалось, но тут, на счастье, преподобный Джейкоб Лей, хорошо знавший Доджсона-старшего, предложил Чарлзу занять две свободные комнаты в его доме — и, к всеобщему удовлетворению, проблема была решена. 24 января 1851 года Чарлз поселился в Оксфорде — и оставался там в течение последующих сорока семи лет своей жизни. «Он принадлежал Дому (House — так сокращенно от Christ Church House называли колледж преподаватели и выпускники. — Н. Д.) и никогда не покидал его на сколько-нибудь длительное время, — вспоминает Коллингвуд. — Колледж стал чуть ли не частью его самого. А я не представлял колледж без него».

Начало занятий, увы, ознаменовалось для Чарлза тяжелой утратой. Через два дня после того, как он поселился у преподобного Джейкоба Лея, его вызвали в Крофт: внезапно скончалась его мать, которой было всего 47 лет. О причине ее смерти мало что известно: в свидетельстве о смерти значилось «воспаление мозга» — слишком общий диагноз, который нередко ставили в то время врачи. Он не поддается расшифровке современной медициной. Впрочем, известно, что миссис Доджсон ничем не была больна и в последние часы жизни у нее не было ни лихорадки, ни бреда, обычных симптомов воспаления мозга.

Чарлз поспешил в Крофт. Это был тяжелый удар для отца и детей, всем сердцем любивших «нежнейшую из матерей», всецело посвятившую себя семье и ни разу не сказавшую никому резкого слова. Чарлз, который был очень привязан к матери, тяжело переживал утрату. И хотя он по обыкновению был чрезвычайно сдержан в выражении своих чувств, потеря матери надолго омрачила его жизнь. Годы спустя в письме сестре он признается в том особом чувстве благоговения, которое испытывал к матери. Отзвуки этой потери звучат в написанном им спустя два года стихотворении «Уединение»:

Люблю лесов густой покой,         Ручьев прозрачное журчаньеИ на холме лежать порой         Задумчиво, в молчанье.………………………………Я здесь свободен, мне здесь лучше,         Ведь тут ни грубость, ни презреньеНе губят тишины, не рушат         Восторг уединенья.

Беззвучно слезы лью на грудь,         Дух страстно жаждет благодати,Реву, как дети, чтоб уснуть         У матери в объятьях…

Стихотворение заканчивается тихим вздохом:

А я б отдал свою котомку         Со всем пожизненным добромЗа радость вновь побыть ребенком         Однажды летним днем[30].

Предстояло как-то по-новому устраивать жизнь в доме с большой семьей, оставшейся без матери и хозяйки. Эдвину, самому младшему из детей, было в ту пору всего пять лет; старшие сестры Фанни и Элизабет были слишком неопытны, чтобы взять на себя бремя семейных забот. Первые недели после смерти миссис Доджсон на помощь семье пришла ее кузина Менелла Бьют Смедли, известная в то время поэтесса. На все последующие годы Чарлз сохранил к ней дружеские чувства. Позже, когда он начал писать, Менелла не раз помогала ему в публикации первых сочинений.

Заботы о семье самоотверженно взяла на себя Люси Латвидж, младшая сестра миссис Доджсон, и мужественно несла их до своей тяжелой болезни, приведшей к кончине. «Тетушка Люси» и раньше нередко гостила у Доджсонов, принимала участие в прогулках и играх детей, даже изредка писала что-нибудь для издаваемых Чарлзом семейных журналов. Она искренне любила племянников и обладала к тому же большим опытом по части содержания дома: ей пришлось помогать в воспитании собственных младших братьев и сестер, ухаживать за отцом во время его долгой болезни и вести хозяйство. Добрейшая и благородная душа, она сделала всё, что было в ее силах, чтобы сохранить для детей тепло домашнего очага. И преподобный Доджсон, и дети питали к ней сердечную привязанность и благодарность.

После возвращения Чарлза в Крайст Чёрч преподобный Джейкоб Лей помог ему оглядеться в Оксфорде (позже Чарлз занимался с ним древнегреческим). Всегда готовый помочь новичку советом, он в то же время ничем не стеснял его: Чарлз знал, что всегда может пригласить к себе друзей, и пользовался этой возможностью. Нередко он устраивал чаепития, которые в те годы всё еще оставались новшеством.

Здесь, возможно, будет уместным небольшое отступление о чае. В нашем представлении чай в Англии всегда пили в пять часов пополудни, однако оно, как оказалось, ошибочно. Об этом свидетельствует и жалоба одного из участников Безумного чаепития («Алиса в Стране чудес»): «А на часах всё шесть!» Дело в том, что в ту пору чай был еще экзотикой, и весьма дорогой, и пили его далеко не все и в самое разное время. Поначалу обычно обедали в пять часов, а чай или кофе подавались после вечерней трапезы. В некоторых домах его пили перед сном. Но понемногу обед передвигался на всё более поздний час, возможно, в связи с тем, что улучшалось освещение — на смену свечам пришли газовые рожки, а позже алебастровые горелки. В конце концов чаепитие заняло место обеда. Но это произошло не сразу. В 1874 году Кэрролл писал: «„Чай в пять часов“ — этот обычай столь связан с сегодняшним днем, что такое сочетание вряд ли было бы понятно нашим неотесанным предкам, даже тем из них, кто принадлежит к последнему поколению. Впрочем, мы столь стремительно движемся вперед, что чаепитие в пять часов стало национальным обычаем: все возрасты и чины придерживаются его повсеместно, в особенности потому, что считают его средством „от любых хворей, которым подвержена плоть“. И все до такой степени увлеклись этим, что популярностью оно уже соперничает с прославленной Хартией вольности».

В 1850-х годах детям всё еще давали чай лишь как угощение в промозглые дождливые дни. Вот почему в главе о Безумном чаепитии часы у безумцев остановились на шести — и потому, как догадывается Алиса, стол всё время был накрыт к чаю. В доме девочек Лидделл, которым Кэрролл рассказал эту сказку, чай пили чаще всего в шесть.