Недобрый час - Габриэль Маркес
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Стакан воды, - сказал алькальд дону Роке.
- Холодного пива, - попросил судья Аркадио, ложась лбом на стойку.
- Или холодного пива, - поправил себя алькальд и положил на стойку деньги. - Он заслужил - работал как вол.
Выпив пива, судья Аркадио стал растирать пальцами кожу на голове. В заведении, где теперь все дожидались шествия цирковых артистов, царила праздничная атмосфера.
Алькальд тоже увидел шествие. Сперва на карликовом слоне с ушами, похожими на листья маланги, выехала под гром оркестра девушка в серебристом платье. За ней шли клоуны и акробаты. Дождь совсем перестал, и дочиста вымытый вечер отогревался в лучах предзакатного солнца. И когда для того, чтобы человек на ходулях мог прочитать вслух объявление, музыка оборвалась, весь городок словно поднялся над землей, умолкнув в изумлении перед чудом.
Падре Анхель, наблюдая шествие из своей комнаты, покачивал в такт музыке головой. Эта счастливая привычка, сохранившаяся еще с детства, не покинула его и на этот раз. Во время ужина и позднее он все так же покачивал головой, и перестал только когда закончил наблюдать за входящими в кино зрителями и снова оказался наедине с собой в своей спальне. После молитвы он сел в плетеную качалку и за печальными размышлениями не заметил, как пробило девять и замолчал громкоговоритель кино, оставив вместо себя кваканье одинокой лягушки. Тогда он сел за письменный стол написать приглашение алькальду.
В цирке алькальд, заняв по настоянию директора одно из почетных мест, посмотрел номер с трапециями, которым открылось представление, и выход клоунов. Потом, в черном бархате и с повязкой на глазах, появилась Кассандра и выразила готовность угадывать мысли публики. Алькальд обратился в бегство и, как обычно, совершив обход городка, в десять пришел в полицейский участок. Там его ожидало написанное на маленьком листке тщательно взвешенными словами письмо падре Анхеля. Алькальда встревожил официальный тон приглашения.
- Вот так так! - воскликнул священник. - Я не ожидал вас так скоро.
Входя, алькальд снял фуражку.
- Люблю отвечать на письма, - сказал он, улыбаясь.
Он бросил фуражку в кресло, придав ей, как пластинке, вращательное движение. Под шкафчиком, где хранилось вино, в глубокой глиняной посудине охлаждались в воде бутылки лимонада. Падре Анхель извлек оттуда одну.
- Хотите?
Алькальд не возражал.
- Я потревожил вас, - переходя к делу, сказал священник, - чтобы выразить свое беспокойство по поводу вашего безразличного отношения к клеветническим листкам.
Слова его можно было принять за шутку, но алькальд понял их буквально. Ошарашенный, он задал себе вопрос, как могли эти листки настолько встревожить падре Анхеля.
- Меня удивляет, падре, что они волнуют и вас.
Падре Анхель, разыскивая консервный нож, выдвигал ящики стола.
- Не листки сами по себе меня тревожат, - сказал он немного растерянно, не зная, что ему делать с бутылкой. - Тревожит меня некоторая доля несправедливости, которая есть во всем этом.
Алькальд взял у него бутылку и, зацепив крышкой за подковку своего сапога, открыл ее левой рукой так ловко, что это привлекло внимание падре Анхеля. Из горлышка полилась пена, и алькальд слизнул ее.
- Существует частная жизнь... - заговорил он, но не закончил, однако, свою мысль. - Серьезно, падре: я не знаю, что тут можно сделать.
Падре Анхель сел за письменный стол.
- А вам бы следовало знать, - сказал он. - Ведь вы с подобными проблемами сталкивались. - Он обвел отсутствующим взглядом комнату и уже совсем другим тоном продолжал: - Нужно предпринять что-нибудь до воскресенья.
- Сегодня четверг, - напомнил алькальд.
- Я знаю, - отозвался падре. И, повинуясь внезапному порыву, добавил: Но, может быть, у вас есть еще время выполнить свой долг?
Алькальд попытался свернуть бутылке шею. Глядя, как он прохаживается от одной стены к другой, статный и самоуверенный, на вид много моложе своего возраста, падре Анхель вдруг испытал острое чувство неполноценности.
- Как вам, должно быть, ясно, - снова заговорил он, - речь не идет о чем-то особенном.
На колокольне пробило одиннадцать. Алькальд подождал, пока замрут отзвуки последнего удара, а потом, упершись руками о стол, наклонился к падре Анхелю. Тревога, написанная на его лице, зазвучала теперь и в его голосе.
- Подумайте вот о чем, падре, - сказал он. - В городке все спокойно, у людей появляется доверие к власти. Любое обращение к насилию без достаточных на то оснований было бы сейчас слишком рискованным.
Выразив кивком согласие, падре Анхель попытался сформулировать свою мысль яснее:
- Я имею в виду, в самых общих чертах, какие-то меры со стороны властей.
- Во всяком случае, - продолжал, не меняя позы, алькальд, - я должен считаться с реальностью. Сами знаете: у меня в участке сидят шесть полицейских, ничего не делают, а получают жалованье. Добиться, чтобы их сменили, мне не удалось.
- Я знаю, - сказал падре Анхель. - Вашей вины здесь нет.
- А ведь ни для кого не секрет, - продолжал алькальд, распаляясь и уже не слыша замечаний священника, - что трое из них обыкновенные преступники, которых вытащили из камер и переодели в полицейскую форму. При нынешнем положении дел я не хочу рисковать, посылая их на улицу охотиться за привидениями.
Падре Анхель развел руками.
- Ну конечно, конечно, - согласился он, - об этом не может быть и речи. Но почему бы, например, вам не обратиться к достойным гражданам?
Алькальд выпрямился и нехотя сделал несколько глотков из бутылки. Форма на груди и на спине у него промокла от пота. Он сказал:
- Достойные граждане, как вы их называете, помирают над листками со смеху.
- Не все.
- Да и нехорошо лишать людей покоя из-за того, на что, если разобраться, вообще не стоит обращать внимания. Честно говоря, падре, добродушно закончил он, - до сегодняшнего вечера мне в голову не приходило, что эта чепуха может иметь к нам с вами хоть какое-то отношение.
В падре Анхеле проглянуло что-то материнское.
- В определенном смысле - может, - ответил он. И он приступил к подробному обоснованию своей позиции, используя уже готовые куски проповеди, которую он начал мысленно сочинять еще накануне, во время обеда у вдовы.
- Разговор идет, если так можно выразиться, - закончил он, - о случае морального террора.
Алькальд широко улыбнулся.
- Ну ладно, ладно, падре, - сказал он, почти перебивая священника, - не к чему разводить философию вокруг этой писанины. - И, поставив на стол недопитую бутылку, сказал так примирительно, как только мог: - Раз уж для вас это так важно, придется подумать, что тут можно сделать.
Падре Анхель поблагодарил его. Не очень приятно, объяснил он, подниматься в воскресенье на кафедру, когда ты обременен такой заботой, как эта. Алькальд старался понять его, но видел, что время уже позднее и что священник из-за него не ложится спать.
VII
Снова, словно воскрешая прошлое, зазвучала барабанная дробь. Она раздалась перед бильярдной в десять утра, и городок замер в неустойчивом равновесии, как будто она была его центром тяжести. Прозвучали три яростных заключительных удара, и тревога снова вступила в свои права.
- Смерть! - воскликнула вдова Монтьель, видя, как распахиваются окна и двери и люди отовсюду бегут на площадь. - Пришла смерть!
Оправившись от первого потрясения, она отдернула занавески балкона и стала наблюдать давку вокруг полицейского, готовившегося обнародовать приказ.
Голос глашатая тонул в безмолвии, и, как ни вслушивалась вдова, приставив ладонь к уху, ей удалось разобрать всего два слова.
Никто в доме не мог ничего ей толком объяснить. Обнародование приказа сопровождалось обычным авторитарным ритуалом; новый порядок воцарился в мире, и вдова Монтьель не могла найти никого, кто бы его понимал. Кухарку встревожила се бледность:
- Что объявили?
- Это я и пытаюсь выяснить, но никто ничего не знает. Да что говорить, - горько добавила вдова, - с сотворения мира ни один приказ не приносил еще ничего хорошего.
Кухарка вышла на улицу и возвратилась с подробностями. Начиная с сегодняшнего вечера, до тех пор, пока не исчезнут причины, вызвавшие принятие этих мер, устанавливается комендантский час. С восьми вечера и до пяти утра никому не разрешается выходить на улицу без пропуска за подписью и с печатью алькальда. Полицейским приказано громко окликать три раза каждого, кто им встретится на улице, и в случае неповиновения стрелять. Алькальдом будут организованы из выбранных им самим граждан патрули, которые помогут полиции в ночных обходах.
Грызя ногти, вдова Монтьель спросила, чем вызваны эти меры.
- В приказе ничего не сказано, - ответила кухарка, - но все говорят, что из-за листков.
- Чуяло мое сердце! - воскликнула повергнутая в ужас вдова. - У нас в городке поселилась смерть!
Она послала за сеньором Кармайклом и одновременно, повинуясь силе более глубокой и древней, нежели минутный порыв, велела достать из чулана и принести к ней в спальню кожаный чемодан с медными гвоздиками, купленный Хосе Монтьелем за год до смерти для его единственного путешествия. Она вытащила из шкафа два или три платья, нижнее белье и туфли и сложила все в чемодан. Делая это, она почувствовала, что начинает обретать тот полнейший покой, о котором столько раз мечтала, представляя себе, что она где-то далеко от дома и этого городка, в комнате с очагом и небольшой терраской, где в ящиках растет майоран, где только у нее есть право вспоминать о Хосе Монтьеле, и одна забота - ждать вечера следующего понедельника, когда придут письма от дочерей.