Обретение крыльев - Сью Кидд

Я завязала узелок и переместила пяльцы с вышивкой, говоря себе: «Не хочу никакого мужа и не собираюсь кончить жизнь, как Снежок, на холодной плите в кухонном корпусе».

– Сколько будет стоить выкупить нас обеих? – спросила я.

Матушка воткнула иголку в ткань.

– Вот это тебе и придется разузнать.

До встречи с Берком Уильямсом мне не приходило в голову вести дневник. Теперь же подумала, что, описывая свои чувства, смогу управлять ими и даже обуздать то, что преподобный Холл называл «приступами похоти».

Оно того стоило! Страсть, перенесенная на страницы дневника, который запрятан в шляпную коробку в шкафу, нисколько не ослабевает.

20 февраля 1811 года

Раньше мне казалось, что романтическая любовь – это приятная эйфория, а вовсе не страдание! Подумать только, всего несколько недель назад я считала самой большой своей бедой мой изголодавшийся ум. Теперь страдаю от сердечных мук. Мистер Уильямс, вы меня терзаете, словно я подхватила тропическую лихорадку. И не знаю, хочу ли исцеления.

Мой дневник изобиловал подобными выспренними излияниями.

3 марта

Мистер Уильямс, почему вы не заезжаете? Несправедливо, что я вынуждена ждать от вас действий. Почему я, женщина, должна зависеть от вас? Почему не могу послать приглашение? Кто только придумал эти несправедливые правила? Мужчины, вот кто. Бог задумал женщину как подчиненное создание. Я в возмущении!

9 марта

Прошел целый месяц, и теперь я понимаю: то, что произошло на балконе между мистером Уильямсом и мной, глупышкой, было фарсом. Он бесстыдно играл со мной. Даже тогда я это понимала! Легкомысленный невежа! Уж скорей я заговорю с дьяволом, чем с ним!

Когда я не была занята своими чувствами, заботами о маленькой Нине или пресечением маминых попыток вовлечь меня во всякую женскую ерунду, то рылась в приглашениях и визитках, оставленных на столике у парадной двери. Во время дневного сна Нины заставляла Подарочка прикатывать в мою комнату медную ванну и наполнять ее несколькими ведрами пузырящейся воды из прачечной.

Эта ванна – современное чудо, привезенное из Франции через Виргинию, – была на устах у всего Чарльстона. Похожая на подвижную тележку, она путешествовала на скрипучих колесиках из комнаты в комнату. В ней сидели. Не надо было стоять в тазу и лить на себя воду – нет, можно полностью погрузиться в воду! С одной стороны в ванне имелся клапан для слива использованной воды. Мама велела рабам выкатывать ванну на веранду ближе к перилам и сливать воду во двор. Низвергающиеся в сад водопады сообщали соседям о том, что чистоплотные Гримке опять купались.

Когда незадолго до полудня в мартовские иды в дом доставили записку, нацарапанную небрежным почерком, я вцепилась в нее раньше матери.

15 марта

Берк Уильямс приветствует Сару Гримке и просит составить ему компанию завтра вечером. Он сочтет за честь для себя, если сможет быть к ее услугам.

P. S. Прошу извинить меня за взятую взаймы бумагу.

Я замерла на миг, потом положила записку на столик, думая: «Какое кому дело до того, что бумага позаимствована?», но быстро вышла из оцепенения. В приступе бурного восторга помчалась к себе в комнату и закружилась в диком танце, совсем позабыв про Подарочка с Ниной. Они расставляли под окном на полу игрушечный чайный сервиз. Я повернулась и натолкнулась на изумленные взгляды.

– Наверное, получила весточку от того парня, – сказала Подарочек.

Она единственная о нем знала.

– Какого парня? – спросила Нина, и мне пришлось рассказать ей о мистере Уильямсе.

В этот момент мама, должно быть, отправляла ответ на приглашение, вознося благодарность Господу, и ей и в голову не пришло бы разузнать о его верительных грамотах.

– Ты женишься, как и Томас? – спросила Нина.

Свадьба брата должна была состояться через два с половиной месяца, но уже сейчас она стала точкой отсчета для всех событий.

– Надеюсь, что да, – ответила я, и эта мысль показалась мне вполне осуществимой.

Я не превращусь в засушенный цветок, забытый между страницами книги.

Мы ждали мистера Уильямса к восьми часам, но прошло десять минут после означенного времени, а его не было. Шея матери от негодования пошла красными пятнами, а отец все время держал в руках часы. Мы трое сидели с таким видом, словно ожидали похоронную процессию. Я боялась, что он вовсе не придет, а если и появится, то очень ненадолго. По традиции после комендантского часа для рабов – девять часов зимой и десять летом – джентльменам-визитерам надлежало покинуть гостиные. Когда раздавалась барабанная дробь и рабы уходили с улиц, кавалеры как по команде вставали.

Мистер Уильямс постучал в дверь в четверть девятого. Томфри проводил его в гостиную, я подняла к лицу веер – нелепое сооружение из куриных перьев, – а мои родители поднялись с холодной учтивостью и предложили ему кресло справа от камина. Мне велено было сесть в кресло слева, то есть нас разделяла каминная ширма, и, чтобы взглянуть друг на друга, приходилось выворачивать шею. А жаль, он казался еще красивее, чем я запомнила. Лицо его загорело, а волосы немного отросли и завивались за ушами. Почувствовав исходящий от него аромат лаймового мыла, я затрепетала – настоящий приступ похоти.

После извинений и обязательных фраз отец перешел к делу:

– Скажите, мистер Уильямс, чем занимается ваша семья?

– Сэр, мой отец владеет лавкой серебряных изделий на Куин-стрит. Ее основал мой прадед, она крупнейшая серебряная лавка на Юге.

Он говорил с нескрываемой гордостью, однако напряженная тишина, предшествующая визиту, вновь повисла в комнате. Дочь Гримке выйдет замуж за сына плантатора, который до вступления в права наследования будет изучать право, медицину, религию или архитектуру.

– Лавка, говорите? – спросила мать, оттягивая время, чтобы постигнуть смысл сказанного.

– Верно, мадам.

Она повернулась к отцу:

– Лавка серебряных изделий, Джон.

Отец кивнул, на лице у него читалось: «Лавочник». Мысль эта витала в воздухе, сгущаясь над его лбом.

– Мы часто бываем в этом магазине! – просияв, воскликнула я, будто эти моменты – самые яркие в моей жизни.

Мама пришла ко мне на помощь:

– Правда бываем. Это замечательный магазин, Джон.

Мистер Уильямс подался вперед и обратился к отцу:

– Сэр, у моего деда была мечта – дать нашему городу магазин серебряных изделий, который был бы достоин магазина, открытого вашим дедом Джоном Полом Гримке. Он находился на углу Куин и Митинг-стрит, не так ли? Мой дед считал вашего величайшим серебряных дел мастером в стране, превосходящим мистера Ревира.

О-о, какой находчивый человек! Я повернулась в кресле, чтобы лучше рассмотреть его. Дал нам понять в форме комплимента, что он здесь не единственный выходец из класса торговцев. Разумеется, разница в том, что Джон Пол Гримке удачно использовал прибыль от магазина: вложил ее в хлопковый бизнес и земельные участки на юге страны. Будучи амбициозным и расчетливым, он проложил себе путь в аристократические круги Чарльстона. Тем не менее мистер Уильямс вовремя нанес удар.

Пристально посмотрев на него, отец произнес одно слово:

– Понимаю.

Думаю, в тот момент отец действительно разгадал мистера Уильямса.

Томфри подал чай с бисквитами, и разговор опять перешел на банальности, но прервался, едва прогремела барабанная дробь. Мистер Уильямс поднялся, и я почувствовала себя опустошенной. К моему удивлению, мама настойчиво приглашала его вновь посетить нас, и я заметила, как в изумлении поднялась густая отцовская бровь.

– Можно, я провожу гостя до двери? – спросила я.

– Конечно, дорогая, но с вами пойдет Томфри.

Мы вышли из комнаты вслед за Томфри, а за дверью мистер Уильямс остановился и положил ладонь мне на плечо.

– Вы сегодня очаровательны, – прошептал он, приближая свое лицо к моему. – Соблаговолите подарить мне прядь своих волос, чтобы не так больно было расставаться.

– Прядь волос?

– Как знак вашей любви.

Я поднесла куриные перья к пылающему лицу.

Он вложил мне в ладонь белый носовой платок.

– Заверните в него прядь и перекиньте через ограду на Джордж-стрит. Я буду ждать.

Сделав это волнующее распоряжение, он улыбнулся мне – и как улыбнулся! – и направился к двери, где в нетерпении ждал Томфри.

Возвращаясь в гостиную к родителям, я остановилась у двери и услышала разговор о себе.