Золотые мили - Катарина Причард

Глава VIII

— Пора, сыночек, гудок!

Том спал как убитый. Салли стояла у его кровати с чашкой горячего чая в руке, и ей жалко было его будить.

— Ах! Спасибо, мама! — Том с усилием стряхнул с себя оцепенение сна, сковывавшее мозг. Он знал, что мать уже с час как на ногах — готовит горячий завтрак и бутерброды. Она налила себе чашку чая, а другую принесла ему, чтобы быстрее его поднять. Дику не было нужды вставать так рано, и Салли тихонько выскользнула из комнаты, стараясь его не потревожить.

Направляясь в умывальную. Том слышал, как на рудниках один за другим пронзительно завыли гудки. Рудокопы в бараке кряхтели, зевали, кашляли и бранились спросонок. В понедельник особенно тяжело подниматься утром на работу. То ли еще действует воспоминание, как накануне можно было поспать вволю, то ли трещит голова с похмелья.

Салли хлопотала, подавая завтрак, когда Том вошел на кухню. Обычно ей помогали Лал и Дан, но сегодня Динни таскал из кухни в столовую тарелки с кашей, которую рудокопы называли «каша — мать наша», и тяжелые фаянсовые кружки с чаем. На плите на больших сковородках шипели куски мяса, залитые яйцом, и Салли проворно шлепала их на горячие тарелки, добавляя немного картофельного и капустного гарнира, который назывался «травкой». Динни с подносом в руках появился в столовой и расставил перед постояльцами тарелки с едой. Эти полчаса в доме всегда царили шум и суета. Мужчины, торопясь на работу, наспех, между двумя глотками чая, просматривали «Горняка», обменивались новостями, поддразнивали друг друга по поводу воскресных развлечений, громко хохотали над всякой удачной шуткой и, добродушно ворча, засовывали в свои черные матерчатые сумки объемистые бутерброды, приготовленные для них Салли. Потом один за другим исчезали за дверью, отправляясь «выколачивать денежки для хозяев».

Пэдди Кеван до последнего времени садился за стол вместе с рудокопами, но теперь он взял в обычай ждать, пока не схлынет первая волна, и завтракал в горделивом одиночестве или же с Моррисом и мальчиками.

Том ел вместе с рудокопами и уходил вместе с ними: вскакивал на велосипед и катил на рудник или, если велосипед был не в порядке, садился на трамвай. Так было и в это утро — Том не успел заклеить проколотую накануне камеру и вскочил в дребезжащий трамвай, до отказа набитый горняками и служащими рудников. В этот час трамваи каждые пять минут с грохотом проносились по шоссе в сторону Боулдерского кряжа.

Угрюмая толпа заполняла вагон. У всех — и у стариков, и у молодых — были сумрачные, измученные лица. В своей темной потрепанной рабочей одежде, с черными сумками в руках, они заставляли вспомнить слова уобли, называвших их «рабами наемного труда». Это была армия невольников, осужденных тянуть лямку до конца дней своих или до тех пор, пока изнурительный и опасный труд ради куска хлеба не высосет из них все силы, не сломит их духа. Лица пожилых рабочих были измождены, на них лежала печать безнадежности. Суровые молчаливые люди кашляли, сплевывая мокроту, порой угрюмой шуткой старались подбодрить себя и товарищей, зная, что каждая минута приближает их к ненавистной преисподней, где они будут работать из последних сил — всегда с тайным страхом в душе, что им не выбраться из забоя живыми, всегда с отчетливым сознанием, что пыль и дым, съедая легкие, приближают их раньше срока к могиле и что гроши, которые они получат за свою работу, — всего лишь ничтожная доля того, что они вырабатывают для хозяев. А ведь этих грошей им едва хватает, чтобы оплатить свой стол, жилище, одежду да еще кружку пива, без которой так трудно обойтись мужчине, а тем паче рудокопу.

Рабочие помоложе с большей беспечностью несли ярмо своего кабального труда, хотя видели ясно, к чему это их приведет: стоило только поглядеть на рудокопов, несколько лет проработавших под землей. Всех их бил кашель, и они мучительно, с трудом отхаркивали мокроту. Слишком много было среди них «живых покойников», и молодого парня, когда он всматривался в эти лица, невольно пробирала дрожь. Нет, думалось ему, не станет он валять дурака и, если подвернется случай, прихватит немножко золота и разделается с треклятым рудником, пока тот еще не доконал его.

У Боулдер-Блока трамваи извергали свой живой груз, и люди по едва приметным в сумерках тропкам растекались к шахтам, чтобы спуститься под землю.

В темных раздевалках возле шахт начиналось форменное столпотворение. Рудокопы, бранясь и поддразнивая друг друга, скидывали с себя одежду, чтобы натянуть грязные, пропотевшие фланелевые рубахи и старые штаны, в которых они работали под землей, и в полумраке белели их обнаженные тела — плотные и тощие, преимущественно тощие. Семейные рабочие относили по субботам свою одежду домой постирать, но многие были лишены этой возможности и влезали в грязное, насквозь пропитанное потом, волглое от сырости тряпье.

Зимой, если паровое отопление не работало, одежда не успевала просохнуть за смену, а летом она стояла колом. Рудокопы проталкивались к крюкам, вешали свои куртки, торопливо натягивали рабочие штаны, рубаху и тяжелые башмаки, брали сумку с завтраком, лампу и свечу и спешили на склад взять еще свечей про запас.

После этого каждый рабочий направлялся в контору за своей карточкой, куда потом заносил, какую работу произвел за день и сколько проработал часов, с указанием места работы. Бурильщики получали свои сверла, взрывчатку и прочую снасть.

— Ну, пошевеливайтесь, чтоб вам пусто было! — гремел на платформе у спуска в шахту голос сменного мастера.

Он выкрикивал распоряжения столпившимся вокруг откатчикам, навальщикам, забойщикам, крепильщикам и пробщикам.

— Скотти — на глубину тысяча четыреста. Наваливать в квершлаге!

— А, что б тебе! Опять в это чертово пекло! — ворчал Скотти.

— Пойдешь в скат, на тысячу двести. Пит!

Это был неплохой наряд, и навальщики косились на Пита, бормоча сквозь зубы:

— Хорошо поднес, должно быть!

— Этот знает все ходы и выходы!

— Сколько лет ворочаешь лопатой на этом руднике, а все равно самые хорошие местечки достаются всякому пришлому сброду, который тут без году неделя.

Одному из откатчиков сменный мастер приказал:

— Вали на шестьсот, Сноуи, в четвертую «китайскую» и выгребай оттуда, пока Билл не закончит.

Напарнику Тома сменный мастер сказал:

— Твой сменщик, Тед, двух запалов не досчитался ночью, так что держись подальше от западной стены. Ты что-то, черт тебя дери, буришь слишком много пустой породы. Попробуй взять повыше.

Он продолжал давать наряды, но тут раздался свисток, и клетьевой выкрикнул горизонт, на котором работали Том и его напарник. Они направились к клети и с трудом протиснулись туда вместе с другими бурильщиками, откатчиками и навальщиками. В лицо им сразу пахнуло сырым затхлым воздухом, как только клеть, ударяясь о скользкие стены шахты, поползла вниз, под землю, на глубину тысяча шестисот пятидесяти футов.

На рудничном дворе рудокопы повесили свои сумки с едой, стараясь сделать их по возможности недосягаемыми для тараканов, которые кишели повсюду. Стоило только зазеваться — и можно было распроститься с харчем. Потом, чтобы дать глазам привыкнуть к темноте, все присели на минутку на доски, на которых обычно завтракали в перерыв. Закручивая обмотки вокруг штанин, набивая трубки или свертывая папироски, они перебрасывались замечаниями насчет каких-нибудь интересных сообщений в «Горняке» или последнего футбольного матча и скачек.

А затем откатчик брался за свою вагонетку и углублялся в штрек, со стен которого сочилась вода, и все рудокопы, спустившиеся сюда в одной клети, вскинув на плечи кирки и лопаты, по двое, по трое направлялись за ним, хлюпая по грязи, и огоньки их ламп один за другим меркли в сыром мраке.

Но вот в далеких забоях буры поднимали свой стрекот и скрежет, грохот сыплющейся руды дрожью отдавался в недрах рудника, и все звуки сливались в однообразный повседневный гул, сквозь который прорывались порой только пронзительные свистки, доносившиеся с рудничного двора, да случайные возгласы отвальщиков или откатчиков.

Том и Тед Ли работали в квершлаге, который был тесен, как могила, и в забое едва достигал семи футов в вышину и четырех в ширину. Тед отгреб от стен, обследовал их и нависшую над головой кровлю, удаляя все предательские с виду куски породы, потом подверг особенно внимательному осмотру западную стену. Невзорвавшиеся запалы, заложенные сменщиком, представляют собой опасность, которой ни один опытный рудокоп не станет пренебрегать. Никому не известно, сколько времени может тлеть испорченный запал, а потом взорвется и уложит тебя на месте, обрушив на голову тонны руды.

Тед, выполняя указания сменного мастера, держался в этот день подальше от западной стены. Том помог ему наладить перфоратор, водяной и воздушный шланги, проверил, как работает насос для подачи свежего воздуха, а затем принялся отгребать пустую породу, обрушенную ночной отпалкой.