Тень секретарши Гамлета - Ольга Степнова

Позавтракав, он хотел было набрать номер скорой психиатрической помощи, чтобы цивилизованно и одним махом покончить со своей непрошеной секретаршей, но мобильный вдруг зазвонил у него в руке.

– Слушаю! – в сердцах рявкнул Севка.

– Здорово, Севун! – раздался радостный голос папани. – А я свидетелей тебе нашел, Генку и Мишку. Они видели, как поздно вечером твой блаженный коньяк на могиле пил!

– Как?! Сразу два свидетеля?! – обрадовался Севка.

– А когда папаня мелочился? – загоготал Генрих Генрихович. – Ты блаженному мой телефончик дай и скажи, что показания Генки и Мишки стоят всего ничего – две водяры и батон докторской колбасы. Или нет, колбасы не надо, три водяры пусть тащит.

– Лады, – засмеялся Севка и вдруг спросил: – Папань, тебе секретарша не нужна?

– Красивая?

– Не очень.

– Молодая?

– Тоже не очень.

– Тогда себе оставь. Помрет, тогда привози, помогу, чем смогу.

– Понял, отстал. – Фокин нажал отбой и быстро набрал Говорухина.

– Александр Петрович, вам нужны свидетели, которые подтвердят ваше алиби?

– А как вы думаете?!! – с невероятным сарказмом закричал Говорухин. – Конечно, нужны! Или вы думаете, что эта стерлядь Котова, которую я без ума любил, кинется давать признательные показания?! Фига с два! От нее следователи уже на стенки прыгают! И все опять склоняются к мысли, что убийца – я! Так всем проще, – мрачно добавил банкир.

Фокин продиктовал банкиру телефон папани и сообщил таксу – три водяры и батон колбасы.

– Разорите вы меня, – буркнул Говорухин и отключился.

Фокин вернулся в кабинет, решив для поднятия духа пересчитать деньги, которые теперь по праву принадлежали ему. Едва он коснулся сейфа, как в кабинет без стука ввалилась Фокина.

– К вам Василий Петрович Лаврухин, – доложила она. – Вы сможете его сейчас принять?

– Вон! – заорал Севка, указывая на дверь. – Вон из моего кабинета!

– Вас просят вон! – сообщила старушенция Лаврухину, топтавшемуся у порога.

– Да не он, а вы вон! – затопал ногами Севка.

– Да не вы, а я вон! – улыбнулась Фокина Васе. – Проходите, пожалуйста. Чай? Кофе?

– Какао-порошок, – пробормотал Лаврухин, бочком протискиваясь к столу и усаживаясь на стул.

– Значит, чай с лимоном и сахаром, – опять улыбнулась Фокина и скрылась за дверью.

– Ну, ты понтов тут развел! – восхитился Лаврухин. – Она что, правда чай с лимоном принесет? Слушай, а зачем ты такую чучелу взял? Секретаршу должно хотеться шлепнуть по попе, а эту хочется затолкать в шкаф и присыпать нафталином.

– Землей ее охота присыпать. На кладбище.

– Так отца подключи своего.

– Не берет. Пусть, говорит, сначала помрет…

– А мне кажется… она уже давно померла, – зловещим шепотом произнес Лаврухин. – Ты на нее посмотри хорошенько… Она ж еще у Гамлета, того… секретарила!

– Тьфу, не пугай, я и так… – Севка, поморщившись, потер виски.

– Точно тебе говорю. Гамлета-то того, грохнули… Вот ее тень по свету и шляется, работу ищет. Ты, кстати, на принца датского очень похож. – Васька захохотал. – Издалека.

– Да пошел ты! – Севка плюхнулся в кресло и закинул ноги на стол. – Что тебе надо? – без обиняков спросил он Лаврухина. – Чего приперся?

– Трусы и бюстгальтер опять сперли, – потупился Вася.

– Чего?! – подскочил Фокин. – Какие трусы?! Какой бюстгальтер?!

– Девчонки с первого этажа повесили белье Говорухиной обратно на веревку. А его опять сперли! На этот раз по-настоящему! Девки рыдают, говорят, Ксения Сергеевна из больницы вернется, на них кражу в особо крупных размерах повесит. Найди, Севка, вора, будь другом.

Севка побарабанил пальцами по столу.

– Ты в отпуске или где? – ласково спросил он Лаврухина.

– Где! – огрызнулся Вася. – Сегодня утром из отпуска вышел. Меня после ночных гонок жена из дома выгнала, я у мамы живу.

– Вот и живи у своей мамы! – Фокин швырнул в Лаврухина зажигалкой. – А ко мне с трусами не лезь! Не лезь! Не лезь! – За зажигалкой в цель полетели карандашница, пепельница, ножницы, блокнот и ботинок, который Севка в порыве гнева сорвал с ноги.

Прикрыв руками лицо, Вася бросился вон из кабинета. В спину ему полетел второй ботинок и чахлый цветок в горшке.

– А как же наша взаимовыручка?! – заорал Вася, едва не сбив в дверях Фокину с подносиком в руках. – Как же взаимопомощь?!

– Ваш… какао-порошок, Василий Петрович, – пробормотала самозванка.

От этого можно было сойти с ума. Севка в бешенстве захлопнул дверь и, прижавшись к ней спиной, минут пять приходил в себя.

– Когда, говоришь, белье сперли? – громко спросил он, когда дыхание восстановилось.

– Я все записала, – пропела Фокина из-за двери.

– Все данные о происшествии у твоей секретарши! – рявкнул Лаврухин.

– Вот пусть она трусы и разыскивает! – вконец разозлился Севка.

– Уже! Уже ищу! – радостно отозвалась мисс Пицунда черт-те какого года.

Севка крепко выругался, открыл сейф и начал пересчитывать деньги.

О славе

Жизнь дается человеку один раз, зато каким нелепым способом!

Папаня не взял трубку утром, не ответил в обед, а вечером телефон сообщил, что абонент недоступен.

Бывало, конечно, что папаня оставлял аппарат в сторожке или забывал зарядить – никакого криминала тут не было, ведь папаня же не премьер-министр, – но Севка все равно вдруг забеспокоился.

Однажды Фокин-старший и вовсе обронил мобильник в могиле, которую рыл, и пришлось покупать новый, потому что покойника уже похоронили, так что, может быть, и сейчас…

Севка в третий раз заказал сто грамм виски со льдом и стакан сока манго, хотя больше всего на свете не любил мешать виски с соком и льдом. Он пытал себя этой смесью уже часа два или три в ресторанчике «Санчо Панса».

Почему «Санчо Панса»?

Почему не «Дульсинея», например, или «Ветряные мельницы»?

Понятно, что «Дон Кихот» – банально, скучно и с намеком на испанскую кухню, о которой тут никто понятия не имел. Впрочем, суп «гаспачо» в меню все-таки был, значит, что-то испанское в этом заведении все же присутствовало.

– Принесите, пожалуйста, мне гаспачо, карпаччо и басмаччо [1], – попросил Севка официанта.

– Гаспачо закончилось, карпаччо не держим, а басмаччо вообще не по нашей части, – поклонился официант.

– Слышь, Санчо, – схватил его за рукав Севка, уже порядком поднабравшийся, – ну если у вас даже басмаччо нет, то принеси хотя бы канапе из желтоперого тунца с шафрановым блином.

– Какой вы гурман, однако, – удивился официант и, наклонившись, доверительно сообщил Севке на ухо: – Должен вас огорчить, все желтоперые блины улетели на юг. Не сезон! Может, картошечку фри закажете?

– А у нее сезон? Она не улетела на юг?

– Часть улетела, но часть осталась. Специально для вас.

– Тащите.

Официант ушел за картошечкой, а Севке вдруг сильно взгрустнулось.

Время уходило бессмысленно и бездарно, говорухинские деньги проедались и пропивались, а из работы была только слежка за двумя блудливыми мужьями и одной неверной женой. Ни одного тебе интересного дела. Ни одной собаки Баскервилей или хотя бы убийства на улице Морг [2].

Не дождавшись картошки, Севка встал и, пошатываясь, пошел к выходу.

На улице шел мелкий, противный дождь, но Фокин с удовольствием подставил ему лицо, чтобы освежиться после виски со льдом и омерзительного сока манго. Можно сказать, что с Севкой приключилась хандра – мелкая, пакостная хандра, такая же, как этот противный дождь.

Было поздно, темно, одиноко и неуютно в собственном пьяном, расхлябанном теле.

Севка нашел в парке пустующую карусель и, оседлав какого-то конька-горбунка, сильно раскрутился, отталкиваясь от земли ногами.

Ночь, дождь, карусель и хандра – что еще нужно для молодого и холостого сыщика?..

Дождь усилился. Севка громко спел «Оле, оле, Россия, вперед!», еще сильнее раскрутил карусель и… позвонил Шубе.

Он всегда ей звонил, когда ночь, дождь и хандра…

Шуба фантастически тонко и умно справлялась с этим холостяцким коктейлем – знала, о чем говорить, как молчать, что пить и чем заедать эту хандру, ночь и дождь…

– Шуба, – всхлипнул он в трубку, – я немедленно еду к тебе.

– Ты пьян?

– Я… расстроен. Виски оказался паршивым, манговый сок отдавал редькой, а желтоперые тунцы улетели на юг. Шурка, нужно срочно со всем этим что-то делать! Жарь картошку и доставай соленые огурцы. Я еду.

– Подожди! – крикнула Шуба прежде, чем он успел отключиться. – Я переехала…

– Что ты сделала?

– Сменила место жительства.

– Твою мать. Это шутка?

Шурка сто лет жила на одном месте, в однокомнатной хрущевке, доставшейся ей от матери.

– Это не шутка. Я переехала на улицу Туманную, в высотку. Квартира триста пятнадцать.

Севка длинно присвистнул.

Высотный дом на улице Туманной считался элитным. Квартиры там стоили бешеных денег, а, судя по номеру «триста пятнадцать», Шуба переехала не просто в квартиру, а в пентхаус, который стоил еще дороже.