Персональный бог (СИ) - "Rayko"

Задачей приюта Светлой Матери было сохранение жизни своих воспитанников, не давая им умереть от голода или болезни. И с этой миссией персонал худо-бедно справлялся. Дети регулярно, два раза в день получали паек и имели как минимум крышу над головой. Остальное — воля богов. И если по их воле чадо заболевало пневмонией или у него начиналось воспаление — помочь милосердные сестры могли только искренней молитвой.

Дверь в общую келью скрипуче отворилась и внутрь вошла высокая старая женщина, одетая в серую рясу. Громыхая деревянными подошвами сандалий по дощатому полу, она прошла вдоль коек с сопящими воспитанниками, и остановившись возле кровати Корсу, потрясла того за больное плечо.

— Велет! Велет, вставай быстро! Иди за мной, — не говоря больше ни слова, она двинулась к дверям.

"Специально ведь сделала, старая сука…", — выругался про себя мальчишка, скривившись от боли.

Вряд ли его биологические родители успели удостоить Корсу каким-нибудь именем, а если имя все же и было, то в приюте его никто знать не мог. Поэтому его нарекли Велетом, по имени одного из бесчисленного сонма святых здешнего пантеона.

Ночные побудки для обитателей приюта были в порядке вещей. Мало ли какая срочная работа подвернулась на ночь глядя. Бывало, поварихи не успевали к завтраку, и воспитанников привлекали помогать им в работе, не требующей особых навыков и умений.

Сестра Агнесс степенно вышагивала впереди, ни разу не обернувшись, чтобы удостовериться поспевает ли за ней босой девятилетка. Старшая сестра Агнесс — ужас и страх детского приюта. Вкупе с довольно высокой должностью, эта рослая сухая женщина обладала исключительно мерзким характером с садистскими наклонностями. Она обожала лично наказывать воспитанников. За малейшую провинность она порола розгами просто с маниакальным упоением. Обычное дело, если после сеанса в ее кабинете воспитанник не мог подняться с кровати несколько недель. А иные и вовсе не поднимались. Ее здесь боялись и ненавидели все. От детей до младших сестер. Впрочем, она не делала особых различий между воспитанниками и подчиненными. И просто фанатично ненавидела девушек, если те были хоть немного симпатичны.

Умеющий слышать, да услышит. А слышать Корсу умел хорошо. Словно сжалившись над ущербным, природа дала ему взамен искалеченной руки острый слух и чуткое обоняние. Темными ночами, скрипя зубами и тихонько корчась в собственной кроватке от невыносимой боли в руке, он слушал. Сестринская комната находилась прямо за их кельей, а жиденькая деревянная стенка была не лучшей звукоизоляцией. Отдыхающие в ночь сестрички часто тихонько шептались, перемывая кости знакомым. Из их разговоров Корсу и узнал, что сестра Агнесс — вот уж ирония жизни, — была бывшей портовой проституткой. Изгнанная собственным мужем в угоду молодой любовнице, она осела когда-то в портовых кабаках и топила свою жизнь в стакане пойла, обслуживая матросню и грузчиков. Однажды, в одну из особо холодных зим, вусмерть пьяная Агнесс вышла из дверей кабака на улицу и умостилась справить нужду под забором. То ли выпито было слишком много, то ли дело было в новой для того времени забаве — завезенной с югов курительной дурман-траве, — но Агнесс умудрилась заснуть, усевшись задницей в сугроб. Сколько она так просидела в снегу никто не знает, но отморозила она себе внутри все настолько, что к исполнению обязанностей шлюхи стала больше не пригодна. Еще в лазарете, куда она попала на лечение, Агнесс неистово ударилась в религию, и после выписки заявилась в один из женских монастырей. Характер и беспринципность сыграли ей на руку, и она медленно, но верно достигла звания старшей сестры и распределения на должность настоятельницы детского приюта.

От своих мыслей Корсу отвлекся только когда старшая сестра прошествовала мимо поворота на кухню и направилась к лестнице, ведущей на третий, последний этаж здания. Корсу почувствовал смутную тревогу. На третий этаж воспитанникам запрещалось подниматься строжайше; впрочем, желающих туда попасть не было — сестра Агнесс насмерть запорола первого и последнего нарушителя данного правила.

Они поднялись по широкой темной лестнице и углубились в коридор. Планировка этажа немного отличалась от первых двух. Узкий коридор, по обоим сторонам от которого тянулись двери, как в номерах отеля. Подойдя к одной из дверей, Агнесс тихо постучала, и выждав несколько секунд потянула ручку на себя и втолкнула воспитанника внутрь.

У Корсу моментально похолодело в груди. Комната утопала в ярком свете десятков свечей. Прямо в центре стояла громадная кровать с балдахином. Около кровати, между сервантом и небольшим столиком стоял грузный мужчина в возрасте, в одном тонком шелковом халате на голое тело. Незнакомец, весь в каплях пота и с взлохмаченными волосами жадно пил из горлышка бутылки. Справа от него, на кровати свернувшись калачиком и тихо поскуливая лежала одна из воспитанниц приюта. Он иногда встречал ее, работая на кухне. Девчонка была всего на пару лет старше него. Кажется ее звали Надя.

— Ты охерела, карга? Это что?! — взревел мужик.

Судя по голосу, он был изрядно пьян.

— Я сказал мальчика! Ты зачем мне этого ублюдка дефективного приволокла? Это оскорбление, сестра Агнесс?

— Но, Ваше Преосвященство…

— Наше! — мужик с грохотом поставил бутылку на столик, от чего лежащая на кровати девчонка взвизгнула и попыталась еще плотнее сжаться в комок, — Наше Преосвященство! Чье же, блять, еще?!

Мужик, пьяно покачиваясь, обогнул столик и намеревался еще что-то сказать, но сестра Агнесс проворно подбежала к нему и что-то быстро затараторила на ухо, тыкая в Корсу пальцем.

— … склонен к побегам, — закончила она фразу и преданно уставилась в глаза мужику.

— Хмм… Ну разве что… Ладно, пшла вон… — мужик приблизился и с мерзкой улыбкой стал разглядывать парня с головы до ног, — И эту с собой забери. Она больше не чиста.

Агнесс мгновенно поклонилась, подскочила к кровати и вздернула девчонку за воротник ночной рубашки. Тихо подвывающая Надя с трудом встала на ноги, и не преставая страдальчески прижимать ладошки к низу живота, медленной походкой засеменила на выход, сопровождаемая нетерпеливыми толчками старшей сестры.

Священник, покачиваясь прошел к двери и запер ее на ключ. Разум Корсу словно провалился в ледяной омут, его парализовал страх. Он отрешенно наблюдал за жирным священником, который, не спуская с него глаз снова прошел к столу. Епископ что-то говорил ему, но мальчишка совершенно не слышал его слов. В голове затравленно билась только одна мысль:

"Несправедливо. Несправедливо-то как, сука!"

Девятилетний ущербный пацан, худой и изможденный от дрянной пищи и хронического недосыпания. Практически однорукий. Что он может сделать этому раскормленному борову? Убежать? Корсу оглянулся. Громадная опочивальня внезапно показалась ему очень маленькой и тесной — долго не побегаешь. Можно схватить и швырнуть бутылку. Можно даже и попасть.

"А толку? Такого хряка даже ломом не перешибешь. Что же делать? Лежать как Надя, выть держась за задницу и ждать пока не заменят на неиспорченную игрушку?"

В ту ночь, в опочивальне епископа произошло событие, которое заставило Корсу задержаться в этом ущербном теле и всеми силами постараться не отойти в мир иной.

Когда вдоволь наухмылявшись, жирдяй всколыхнул в своей бутылке остатки пойла, в голове у Корсу что-то щелкнуло, и отозвалось старым, давно вычеркнутым из памяти чувством. Он внезапно сконцентрировался на бутылке. Вот жидкость внутри нее плеснулась и ударилась о стеклянную стеночку. Корсу словно наблюдал за процессом изнутри. Вот священник подносит горлышко к своим губам, и струйка красного вина устремляется сначала ему в рот, а потом через сокращающуюся глотку в желудок. Глоток за глотком все новые и новые порции влаги поступают в горло, и текут дальше. А почему, собственно, текут? Может наоборот? Вода, находящаяся в вине, будто почувствовала его мысли и нарушила свои привычные свойства. Она попросту перестала течь. Сгусток влаги замер в горле епископа, а после и вовсе поплыл вверх, в носоглотку.