Ангелоиды сумерек - Татьяна Мудрая

Однако я всё сильней чувствовал, что под моими пальцами нечто переливается, как опал или александрит – изнутри наружу. Переполняет свой сосуд через край и выплескивается. И что уже есть центр этих движений – то, что не излучает, а впитывает.

И когда я нащупал его, я это вынул. Зажал в пальцах – крошечное и жгучее.

Женщины удовлетворенно рассмеялись. Кто-то из них стащил повязку, и перед моими освобожденными глазами, в моей протянутой руке сверкал слиток чистейшей синевы – размером с горошину, но такой яркий, что заполнял собой всю комнату.

– Голубой карбункул, – произнесла Асия с благоговением. – Его цвет меняется и густеет в полутьме, когда его пустота вбирает в себя чужую наполненность. Однако на сей раз он превзошёл самого себя.

Пока отдайте его мне, риттер Пабло. Рисунок для оправы кольца я подберу легко. Белое золото, наверное? Для тёмного серебра или чёрного железа вы слишком молоды.

Я понял из ее слов, что чем более уважаем Сумрачник, тем более простой металл идёт на его ритуальные знаки.

– Так это самодельный камешек? – спросил я Марию, когда мы бодро поспешали домой. – Пересотворённый?

– Как и ты сам, – ответила она. – Потому-то мы с посестрой так и радовались. Ты выбрал достойный амулет и славную судьбу.

– Посестра?

– Названая сестра. Мы с ней подружки и ровесницы: обеим хорошо за сорок. Только я еще девчонка, а она уже вдова. Весьма уважаемая.

На это я так ничего и не смог ответить. Слишком удивителен был тот потайной мир, куда меня ненароком занесло из моей погибельной вселенной.

– Я совершал над тобой обряд раскрытия силы, только пожёстче обыкновенного, – сказал Хельмут, разглядывая моё кольцо. – Как над теми Древними, кто чувствовал себя жутким грешником. Сплошная импровизация, однако. – Только твоя Мари уж так импровизирует с ритуалом утверждения в этой самой силе… Хотя и ты необычный. И результаты неожиданные. И само колечко.

По ободу последнего были вырезаны объемные фигурки людей, зверей и птиц, которые, соединив руки, лапы и крылья, заплетались в причудливый хоровод. Зеленовато-голубой кабошон был высоко поднят на этой толпой и зажат как бы в клюве гигантской птицы, отчего находился в тени. Оправа позволяла угадать краешек глаза, но сам Симург пребывал лишь в воображении того, кто смотрел на перстень.

– Хельм, а кто такой Симург?

– Иоганн объяснял. Вроде такая птица, что состоит из тридцати разных. Крылатый царь мира, в общем, и соединённая разумность.

Да, теперь я понял или вспомнил. Знание этого стояло неподалёку от меня – родильный браслет Беттины также использовал похожую символику и был не менее красив. Я удивлялся, как быстро дама Асия с ее прислужниками задумали и выполнили такую тонкую работу. Цвета малых гранатов как бы непрерывно перетекали один в другой, отражаясь в центральном камне и принимая в себя его багрянец, чернь змеилась по тусклому, будто старинному серебру, широкий обруч изображал виноградную лозу, где еле проклюнувшиеся почки казались чешуями. Кисть Беттины с неким трудом проделась в оберег. Мне сказали, что когда она родит, браслет сломают и переплавят, а камни используют на украшение другой женщины.

– Жалко, – сказал я. – Это суеверие такое?

– Суеверия тоже возникают не на пустом месте, – ответила мне Делия, матушка Марии. – Опасные для плода эманации копятся внутри камней и меняют структуру металла, их приходится распылять. Ну ничего, за два года Беттине самой надоест красоваться в одном и том же.

– Два года? – я ужаснулся.

– Чем мы лучше слонов? Даже в среднем они живут куда меньше нас.

Также я узнал, что, поскольку время движется для них быстрее, урожденные сумры сохраняют детскую непосредственность чувств и жадность к новым знаниям куда дольше человека. Это отражается на внешности, но не на моральных и душевных качествах.

– Пабло, – спросила вскорости Мария, – какую из трёх книг, что тебе достались, ты считаешь главной?

– Во всяком случае, мы отыграли историю о камушках. А больше ничего не знаю.

– Хитришь.

– Верно, – я улыбнулся. – Мне так нравится, когда я слышу подтверждение своих мыслей от кого-то другого. В особенности от тебя.

Моя девочка покачала головой:

– Настанет день, когда я перестану тебя учить. Можно сказать, уже нечему. Ну да, я умею куда больше и знаю гораздо больше фактов, но такое любой разумный добывает сам и в одиночку. Тогда Волки и Беттина окончательно возьмут тебя. Хотя это получится не скоро, но они уже просили уступить им один день.

– Какой?

– Завтра. Им понадобится свежий ментал без предвзятого мнения о своем умении.

– Я пока не в их клане.

– Это все равно. Ведь и не в моём, правда?

– А какой у вас тотем? Хельм говорил – медведь.

– Панда. Сумры его называют «медведь-нянька», оттого что мать повсюду ходит с детенышем на сгибе одной руки… передней лапы, то есть.

– Очень мне лестно. Так как насчет смысла моей судьбоносной книжки?

– Понимаешь, детективные истории – это для нее лишь рамка. А главное – «Робинзон Крузо». Ты слыхал, что и прототип книги Дефо, история матроса-бунтовщика Селкирка, который был высажен на необитаемый островок, и она сама шли по разряду душеполезного чтения? Неудивительно, что дворецкий гадал по ней, как по Библии.

– Песнь торжествующего капитализма, – пробормотал я. – Учет и контроль, дорогие товарищи. И апология превосходства белой расы в придачу.

– Сразу видно, какие у тебя были учителя, – отпарировала Мария. – А что это была не первая, так сказать, робинзонада, ты слышал?

– Говорили мне, что вся ученая христианская Европа в Средние века и особенно в семнадцатом веке читала книгу одного философствующего врача из мусульманской Гренады. Того самого, что воспитал великого еретика и властителя мыслей Аверроэса. Абубацер, – произнес я почти что былинным тоном.

Ибн-Рушд и Абу-Бекр Ибн-Туфайль, – поправила она.

– Говорили мне также, что это книга о постижении своей самости, а также смысла жизни и Бога, что и есть этот смысл, – предпринимаемом в одиночку.

– Селкирк же лишился дара устной речи, – кивнула Мари. – Робинзона от этого спасли попугай и Пятница. Но такая речь, по сути дела, ничего не значит.

На этой фразе я уже начал смекать, что к чему, хоть она от меня закрывалась.

– Приключение, – ответил я ей. – Похожее.

– Наверное. Оттого Волки, все пятеро, и просятся с тобой побеседовать.

Они явились рано утром и вызвали меня в коридор. Трое мужчин и мать моего сына: бытие последнего было видно невооруженным глазом.

– Пабло, с чего нам начать – с горького или со сладкого? – сказал Амадей.

– Я ко всему привычен, судари, – шутовски поклонился я.

– Тогда начнем с горького. Мы сей же час отправимся на здешние братские могилы, – ответил он. – Если их позволено будет так назвать. Гигантские морги. Склады. Места, откуда централизованно (он прогнусавил этот канцеляризм) поступает сырьё. А ты снова должен будешь учиться.

– Кто я, чтобы отказывать, – ответил я. – Пойду, разумеется. И колечко своё не забуду – оно так плотно село на левый средний палец, что уж и не снимешь так просто. Да, а что там на сладкое?

И тут вперед выступил Иоганн, протягивая мне перекинутый через руку дафлкот.

– Вот. Должен сидеть как влитой. Знак принадлежности к аристократии.

– Друзья, Мари ведь считает, что на улице жарко и вообще демаскирует.

– Там, куда мы двинемся, жарко не будет никому, – ответил Амадей.

– А Беттине?

«Черт, она же мать, – хотел я крикнуть. – Куда уж ей такое».

– Это затевается ради ее самой, – сказал он.

…Пятеро в бежевых верблюжьих куртках с капюшоном вышли из подвальной двери Политехнического Музея и деловито зашагали по улице вверх.

– Сегодня в самом деле надо, наконец, разобраться с этими… источниками даровой электроэнергии, – сказал Амадей. – И с кулинарными фабриками. Раньше стоило бы, только остатних человечков жалко было питания лишать. Двух ментальщиков, я думаю, будет довольно. А ты как считаешь, Пабло? Меня и тебя. Остальные будут на подхвате.

III

Я не умру, мой друг. Дыханием цветовСебя я в этом мире обнаружу.Многовековый дуб мою живую душуКорнями обовьёт, печален и суров.

В его больших листах я дам приют уму,Я с помощью ветвей свои взлелею мысли,Чтоб над тобой они из тьмы лесов повислиИ ты причастен был к сознанью моему.

Мы направились в другую сторону от нашего общего дома, чем обыкновенно, и развернулись шеренгой, заняв всю ширину тротуара. На опустевших улицах это выглядело странно, чтоб не сказать большего.

– А где полиция? – спросил я.

– Где прошлогодние снега, – наполовину скандировал, наполовину пропел Волк Гарри. – И все остальные человечки. Не все, однако, вымерли, просто многие переселились. Это ведь только поначалу кажется, что в городе выживать легче. В селе и воздух чище, и воды хватает, и подножный корм сугубо вегетарианский.