А я люблю женатого - Каринэ Фолиянц

– У меня хозяина зовут Ахмед, а над ним Мамед и Самед, близнецы! Одинаковые! Они сами друг друга не различают. И Ахмед тоже не различает, но боится смертно! Я их, слава Богу, никогда не видел. Говорят, очень суровые. А над ними еще кто-то есть, выше. И так до самого Господа Бога, пусть уж он меня простит! Ахмед мне сразу сказал: «Чтоб ни один посторонняя сюда не ходил! Если одна нога посторонний тут будет, тебе конец будет окончательно категорически навсегда!»

И снова Гриша и Нина хохотали до упаду.

– Как ты сказал? «Категорически навсегда»? Вот идиот! – Нина вдруг стала серьезной. – Хреново тебе? Бог тебе обязательно счастья пошлет! Ты добрый мальчик. А он у меня видишь какой красивый! – Нина достала портрет любимого, поцеловала его, показала Грише.

Грише любимый не понравился. Подумал – препротивнейшая морда сытого красавца, но говорить этого не стал, только спросил:

– Он тебя поздравит с днем рождения?

– Ты такие глупости говоришь! Откуда он знает, когда день моего рождения! У него трое детей, разве может он все помнить! У него еще жена и теща, которые не дают ему жизни. Как, когда он вспомнит про день моего рождения! Ладно, я пойду…

– Спи тут, – вдруг предложил Гриша миролюбиво и просто. – Да оставайся, тебе говорят! У меня не каждый день певицы ночуют.

Нина спала на единственном топчане, еле умещавшемся в ларьке. Когда она открыла глаза, Гриша протянул ей большую красную розу.

– С днем рождения. Извини, маков не было.

– Мне?! – изумилась Нина, и вдруг удивление на ее лице сменилось злобой. – Слушай, иди ты со своей романтикой! Цветы он мне будет дарить… Только этого мне в этой жизни не хватало!

– А что тебе тогда нужно?

– Мне? Деньги! И ничего больше! Все, привет!

Она мгновенно набросила пальто и выскочила из ларька.

Гриша догнал ее.

– Подожди, вчера так душевно посидели! Как у нас дома прямо… Погоди, ты так хорошо поешь! Тебя как зовут-то?

– Нина, – буркнула она на ходу.

– А меня мама хотела назвать Мишей. В честь мишки олимпийского. А папа Гришей назвал. Ну, что б не как у других людей…

Нина усмехнулась, остановилась.

– Гриша… Гриша лучше, чем Миша. Давай сюда свою розу! Мне никто в жизни цветов не дарил!

ГОЛОС ГРИШИ:

– Она никогда меня не любила. Она любила другого. Я знаю. Она рассказывала мне это много раз. В сущности, все наши встречи заканчивались ее монологами о любви к нему. Я слушал их. Она плакала и уходила. Однажды в руки мне попался ее дневник. В дневнике не было обо мне ни слова. Почти ни одного. Только однажды она вспомнила про меня. Так и написала: «Сегодня один дурак подарил мне розу».

Вот и все… Ведь ей никто не дарил цветов. Он – не дарил точно! Так уж вышло, что он, про которого она столько рассказывала, не любил ее. У него был свой мир – жена, дети, теща, квартира и деньги, – все то, чего у меня не было.

И еще у него была она. А меня она никогда не любила…

Иногда, редко, раз или два раза в месяц, оставалась в этой чужой для нас обоих квартире, где я снимаю угол вместе с Алексеем Воронковым, другом моего детства и земляком. Она оставалась до рассвета, пила водку, плакала и целовала меня с закрытыми глазами. Должно быть, для того, чтобы не видеть моего лица. Но целовала же! И я помню вкус этих нечаянных, не мне предназначенных поцелуев. Ей ведь надо было кого-то целовать. И этим «кто-то» был я. Случайно подвернувшийся под руку друг. «Ты мой друг, ты мой единственный друг!» – говорила она и рассказывала про того, которого любила. А я слушал, молча гладил ее по голове. Волосы у нее коротко стриженные, темные, колючие были. Она всегда говорила, что потом, когда все у нее хорошо сложится, она непременно отрастит их…

Больше я не читал ее дневника. Я и так все знал. Про него, которому этот дневник был посвящен. Про нее, написавшую этот дневник. Потом я украл его и прятал под подушкой. Сорок пять исписанных детским почерком страниц. Сорок пять страниц про него. Одна строчка про меня. «Сегодня один дурак подарил мне розу…»

В квартиру ввалился пьяный Леша Воронков с двумя девушками.

– О, знакомься! Это Лена, а это – тоже Лена, – он заржал.

Девицы были тоже выпившие и препротивные. Еле на ногах стояли. Одна белая, другая черная. Обе в ужасающих мини-юбках и чулочках в сеточку. Обе безвкусно раскрашенные.

– Нравятся? – похотливо шепнул Воронков.

– Нет, – буркнул Гриша.

– А мне нравятся, я себе и привел! – сказал Леша.

Он отвел Гришу в угол и зашептал:

– Двигай отсель, куда хочешь! Я с ними обоими буду. Сам. Один. Попробовать надо. Вон, икры принес, ща банку съем – и вперед! Сматывайся и чтоб тебя тут ночью не было.

– Да куда? Серега спит на кухне, я там не помещусь. Может, мне в ванной остаться?

– Ты офигел! Мы там мыться будем. Ты у меня еще на очке усни! Девки порядочные пришли. Я им понравился, – сиял Леша.

Порядочные подошли и повисли на нем.

– Лешенька, а выпить?

– Леша, а покурить? Расслабиться!

– Ну иди. Нам надо того… втроем остаться! – торопил Гришу Воронков. И выставил его ночью на мороз.

Шапки у Гриши, также как и у Нины, не было. Всю ночь он мерз у подъезда, прыгая как зайчик, а наутро обнаружил, что левое ухо распухло и стоит прямо перпендикулярно лицу.

– Только бы меня никто не увидел в таком виде! – думал Гриша, идя на работу в ларек.

Но на этом неприятности не закончились. Только он открыл свою лавочку, подошли два огромных жлоба.

– Братан, пива и орешков соленых.

Гриша молча выложил пиво и орешки на прилавок.

Один из парней заглянул в ларек и увидел Гришино ухо.

– Тебя чё, за ухо вешали, однобокий Чебурашка?

– Не, братан. Эти орешки не покатят. Давай другие! – заявил его товарищ.

– Других нет! – огрызнулся Гриша. – Не нравится, валите!

– Я тебе в отцы гожусь! – заорал первый жлоб.

– Козел ты, а не отец, – спокойно сказал Гриша. – Я вас трогал?

– А ты тронь, попробуй! – угрожающе прошипел второй и тут же наглой рукой схватил с прилавка блок зажигалок.

– Отдайте! – крикнул Гриша.

– Не проси, не отдам! – засмеялся жлоб.

И в ту же минуту взвизгнул. Потому что подошедшая сзади женщина умело скрутила ему руку и заорала:

– Милиция! Человека грабят!

Гриша узнал Нину по голосу.

Жлобы бросились бежать, а Нина собрала рассыпавшиеся зажигалки.

– ТЫ? – не верил своим глазам Гриша.

– Я! – засмеялась она. – Еду мимо, думаю – надо заглянуть! Это они тебя? – показала она на больное Гришино ухо.

– Это я вешался неудачно. Жив остался, – попытался пошутить он.

– Тебя за другое место повесить надо! Не люблю, когда про смерть говорят. Я проживу сто лет, как моя прабабка. И ты живи сто! – сказала Нина. – Эй, сюда!