Наследство Крэгхолда - Эдвина Нун

— Хильда сказала, что вы хотели меня видеть, мистер Вормсби? Какие-то проблемы или что-то другое?

— Ничего срочного.

— Тогда… — Полуприкрыв глаза, Картрет улыбнулся, но вид у него был озадаченный.

И тут Гай почувствовал внезапное беспокойство, связанное с этим человеком — с его таинственной манерой держаться, общаться с его вежливостью «школы обаяния»[7] Старого Света.

Он раздраженно сказал, обращаясь к Картрету:

— Завтра я решил сходить в Ведьмины пещеры; мы отправимся туда вчетвером, мисс Фэннер тоже идет с нами. Приготовьте нам несколько упаковок обеда, ладно? А то неизвестно, когда вернемся обратно.

— Конечно неизвестно, — согласился Картрет, — в этом диком месте всякое может случиться.

— Вот этого я и опасаюсь, — вздохнул Гай, злясь на себя за несдержанность. — Мы отправимся сразу после завтрака — будет он с яйцами или без них. Кто-нибудь узнал, что же все-таки произошло с курами?

Картрет пожал плечами; лицо его ничего не выражало.

— Полагаю, нет, — сделал вывод Вормсби. — Кстати, мистер Картрет, думаю, следует сказать вам, что кипарисовые деревья начали падать несколько раньше, чем обычно для этого времени года.

Почувствовав, что выиграл у Картрета очко, Гай Вормсби повернулся и направился обратно в зал, чтобы присоединиться к друзьям.

Если бы он оглянулся, то его удивило бы новое выражение лица Картрета.

Зверская улыбка озарила каждую черточку лица управляющего, обнажив зубы — длинные, белые и очень ровные, делавшие его похожим на холеного хищного зверя.

Затем улыбка исчезла, и спокойный, вежливый Картрет вернулся к чтению своей книги, содержание которой было для него самой интересной темой на свете.

Ликантропия изучает оборотней, людей-волков и связанные с этим легенды, историю вопроса и факты. На свете была еще только одна тема, вызывавшая такую же страсть и энтузиазм Картрета: вампиризм.

Для него это было так же занимательно, как и изучение генеалогического древа.

— Ну, Энн, можно я им расскажу?

— Пожалуйста, не сейчас. Не сегодня. Я и так хожу как больная после всех событий. Может быть, завтра, когда пойдем на прогулку, ладно?

— Ну ладно. Это — твоя история, но ты все же дурочка, да. Я, конечно, пристрастна, но эти два пария, что потягивают сейчас в углу бренди и обмениваются пошлыми шуточками, — блестящие знатоки. Я уверена, что они сумели бы добраться до сути, если она, конечно, существует.

— Не сомневаюсь, что сумели бы, но мне не хотелось бы выглядеть эдакой неудачливой девицей, у которой то и дело какие-то проблемы. Пойми это, пожалуйста. Возможно, ты лучше знаешь мужчин, Кэтти, но, насколько мне известно, они предпочитают сильных и молчаливых. Моя проблема может подождать день-другой.

— Хорошо, коли так. Посмотри-ка на них: Питер — воплощенное остроумие и сарказм, а Гай — красота и деньги.

— Деньги?

— Да, деньги. Разве я тебе не говорила? Похоже что нет. Так вот, раз уж нам суждено стать соперницами, раскрою все карты. Гай — единственный наследник большого состояния: серебряный рудник, нефтяные скважины или что-то в этом роде. Сейчас он живет на ежемесячное содержание, выплачиваемое ему каким-то дядюшкой, которому уже больше девяноста лет; этот старик безнадежно болен и доживает последние дни. Так что у этого парня есть все.

— Это просто фантастика.

— Тем не менее это — правда. Не имея больших денег, ты не сможешь позволить себе такое хобби, как любительское занятие археологией, детка.

— Думаю, да.

— И верно думаешь. О господи!

Посмотрев сквозь бокал с бренди, который она вертела в точеных пальцах, Кэтрин театрально вздохнула, и глаза ее наполнились огромным чувством к Гаю Вормсби, горячо спорившему в это время с Питером о заслугах парси или о чем-то подобном. Питер снова вернулся к своей привычной манере поведения и сыпал насмешками и умными язвительными замечаниями. Большая комната, как и утром, звенела от их голосов.

Чувствуя себя виноватой, Энн не могла смотреть в глаза Кэтрин Каулз, потому что Гай Вормсби с каждым мгновением все больше и больше нравился ей. И за ленчем, и за обедом они сидели друг напротив друга и мельком обменивались взглядами, в которых был намек на что-то очень личное и что вносило страшный разброд в мысли Энн. Все получалось как-то слишком быстро: только что она рассталась с Джорджем Туэмблом и вот уже повстречалась с Гаем Вормсби, к тому же Кэтрин Каулз оказалась прекрасным во всех отношениях человеком.

Если к этому добавить все тайны и загадки Крэгхолд-Хаус, для нее это было слишком. Вот и теперь эта сцепа полного счастья: уютный потрескивающий камин, теплая уютная комната — никакой темной ночи. Кто в такой прекрасной обстановке станет верить в кошмары и ужасы? Даже ей с трудом это удавалось, несмотря на то что все произошло с ней в течение последних двадцати четырех часов. Даже любопытный символический знак ведьмы на панно, висевшем над уютным кирпичным очагом, в этот момент показался ей не более чем обычным предметом искусства. Именно в этот момент. А может быть, причиной этих мыслей было тепло от бренди, разливавшееся по ее рукам и желудку?

Трудно сказать.

Где-то в гостинице часы пробили десять. Удары были глухими, ритмичными, но явными, как колокольный звон. Новая ночь в новое время. Новом месте.

Энн Фэннер, погруженная в сиюминутное удовольствие, забыла о прошлом и размышляла о будущем. Ближайшем прошлом и ближайшем будущем.

Оба эти периода времени были настолько близко, что мгновенно могли снова ввергнуть девушку из Бостона в страну ужаса.

Страну, расположенную так удобно близко.

Страну, спрятанную во мраке ночи.

И Смерти.

В темноте, опустившейся на берега озера Крэгхолд, когда солнце уже давно ушло за горизонт и плотный покров ночи опустился на землю, наблюдатель или одинокий прохожий с трудом смог бы разглядеть собственную руку, поднесенную к лицу. Как ни странно, на небе светила луна, но как-то удивительно. Ее огромные размеры и яркий свет были особенно заметны, когда она проплывала мимо мчавшихся темных облаков. В такие моменты невероятный мерцающий лунный свет заливал все вокруг и казался почти божественным светом. Нет, скорее дьявольским, потому что эти вспышки казались необычными и неестественными здесь, в задумчивых окрестностях озера. Высокий сучковатый кипарис, упавший этим утром, словно поверженный великан, продолжал лежать на берегу неподалеку от Крэгхолд-Хаус, как никогда напоминая какое-то существо из других времен, из другой эпохи. Настоящий деревянный динозавр — немой и неподвижный, который никогда не поднимется снова, чтобы расти дальше или убивать.