Ночная Сторона Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

канатные мастерские и прочие вещи; но все эти непрочные постройки исчезли перед последним кальде[31]: сгнили, упали и, в конце концов, были растащены на дрова. Даже сорняки, которые появились на их месте, высохли, и в подвале каждого разрушенного дома из коркамня обосновалась таверна.

Услышав злые голоса, которые доносились из ближайшей из них, Шелк спросил себя, почему кто-то ходит туда. Какую жизнь ведут пятьдесят или сто мужчин и женщин, предпочитающих такие места? Вселяющая ужас мысль.

Он остановился у верхней площадки лестницы, чтобы разобраться в рисунке мелом на мрачной стене рядом с собой — свирепая птица с распростертыми крыльями. Орел? Только не с такими шпорами. Боевой петух наверняка; и как раз «Петух» был одним из мест, предложенных майтерой Мята; таверна (так сказала майтера Мрамор), которую, как она помнит, упоминал Гагарка.

Крутые сломанные ступеньки пахли мочой; Шелк, задержав дыхание, спустился вниз, двигаясь на ощупь — слабое желтое сияние, лившееся из открытой двери, почти не помогало. Остановившись прямо перед дверным проемом, он оперся спиной о стену и оглядел низкую комнату. Похоже, никто не обратил на него ни малейшего внимания.

Помещение оказалось больше, чем он ожидал, но мебели было не так много. Там и сям стояли несуразные столы из сосновых досок, обособленные, но окруженные креслами, стульями и скамьями, тоже неортодоксальными, на которых развалилось несколько молчаливых фигур. Коптили отвратительные свечи, закопченный воск капал с них на некоторые (хотя и не на все) столы, зелено-оранжевый лампион с изорванным абажуром раскачивался под потолком в середине комнаты, трепеща, казалось, от пронзительных злых голосов, раздававшихся под ним. Спины сгрудившихся зрителей закрывали то, что там происходило.

— Поцелуй меня в зад, ты, шлюха! — закричала женщина.

— Выскочи из своей юбки, дорогуша, и, могет быть, она так и сделает, — предположил мужской голос, слегка невнятный из-за пива, чье быстрое шипение выдавало присутствие в нем бледно-коричневого порошка, называвшегося «ржавчина».

Взрыв смеха. Кто-то ударил по столу, раздался грохот бьющегося стекла.

— Эй! Эй! — Быстро, но не торопливо, огромный человек, настоящий великан, с отвратительными шрамами на лице, пробрался через толпу, держа в руке старую кеглю. — НАРУЖУ, сейчас же. НАРУЖУ! — Зрители расступились, явив двух женщин в грязных платьях с растрепанными волосами.

— Наружу ее! — завизжала одна из женщин.

— НАРУЖУ, обе. — Великан умело схватил визжащую женщину за воротник, почти нежно стукнул ее кеглей и толкнул тело к двери.

Один из зрителей шагнул вперед, поднял руку и указал на вторую женщину, которая, как показалось Шелку, была слишком пьяна, чтобы стоять.

— Ее, тоже, — твердо сказал великан с кеглей непрошеному защитнику.

Тот покачал головой.

— Ее, тоже! И ты! — Великан, на голову выше зрителя, навис над ним. — НАРУЖУ!

Сверкнула сталь, и мелькнула в воздухе кегля, падая на голову. В первый раз за всю жизнь Шелк услышал отвратительный хруст ломающихся костей, за которым последовал высокий резкий треск игломета, как будто щелкнул детский кнут. Игломет (Шелк мгновенно решил, что выстрелили из игломета) взлетел в воздух, и один из зрителей рухнул на пол.

И прежде чем Шелк сообразил, что делает, он уже стоял на коленях перед упавшим человеком, а четки качались в воздухе на полдлины, раз за разом рисуя знак сложения.

— Я приношу тебе, сын мой, прощение от имени всех богов. Вспомни слова Паса…

— Он еще жив, приятель. Ты авгур? — Это был великан с изрезанным шрамами лицом. Его правая рука кровоточила, темная кровь сочилась через грязную тряпку, которую он плотно прижимал к порезу.

— Во имя всех богов ты прощен навсегда, сын мой. Я говорю о Великом Пасе, Божественной Ехидне, Жгучей Сцилле…

— Выбрось его наружу, — рявкнул кто-то; Шелк не мог сказать, имел ли тот в виду мертвеца или его самого. Мертвец кровоточил меньше, чем великан, ровная неприметная струйка из правого виска. Тем не менее он, безусловно, был мертв; Шелк, проговаривая Последнюю Формулу и махая четками, проверил левой рукой пульс и не нашел его.

— Его друзья позаботятся о нем, патера. Больше с ним ничего не случится.

Два друга мертвеца уже взяли его за ноги.

— …и могучей Сфингс. А также во имя всех младших богов. — Шелк заколебался. В Формуле этой строчки не было, но разве эти люди поймут? Не все ли им равно? Прежде чем встать, он закончил шепотом: — Внешний тоже прощает тебя, сын мой, независимо от того, сколько зла ты сделал в жизни.

Таверна была почти пуста. Человек, которого ударили кеглей, стонал и дергался. Пьяная женщина стояла на коленях перед ним, в точности так же, как Шелк стоял на коленях перед мертвецом; опираясь одной рукой о грязный пол, она покачивалась даже в таком положении. Не было ни следа игломета, взлетевшего в воздух, ни ножа, которым орудовал раненый.

— Хочешь красную наклейку, патера?

Шелк покачал головой.

— Конечно хочешь. За мой счет, за то, что ты сделал. — Великан обмотал жгутом тряпку на ране и ловко завязал тугой узел левой рукой и зубами.

— Мне нужно кое-что узнать, — сказал Шелк, возвращая четки в карман, — и я бы хотел этого намного больше, чем бесплатную выпивку. Я ищу человека по имени Гагарка. Он здесь? Можешь ли ты сказать, где я могу найти его?

Великан ухмыльнулся, показав дыру из двух недостающих зубов.

— Ты сказал Гагарка, патера? Я знаю не слишком много людей с таким именем. Ты должен ему деньги? Откуда ты знаешь, что я — не Гагарка?

— Потому что я знаю его, сын мой. Его внешность, должен я сказать. Он почти такой же высокий, как и ты, с маленькими глазами, тяжелой челюстью и большими ушами. И, как мне кажется, он лет на пять-шесть моложе тебя. Каждый сцилладень он приходит на наши жертвоприношения.

— Он был здесь. — Великан, казалось, уставился в самый темный угол комнаты, потом, внезапно, сказал: — Да, Гагарка еще здесь, патера. Ты же не говорил мне, что видел, как он ушел?

— Нет, — начал Шелк. — Я…

— Там. — Великан указал на угол, где одинокая фигура сидела за столом, ненамного большим, чем его стул.

— Спасибо тебе, сын мой, — громко сказал Шелк. Он пересек комнату, огибая длинный грязный стол. — Гагарка? Я — патера Шелк, из мантейона на Солнечной улице.

— Спасибо за что? — поинтересовался человек, которого назвали Гагаркой.

— За то, что ты согласился поговорить со мной. Ты просигналил ему каким-то образом — я полагаю, махнул рукой или что-то в этом роде. Я не видел, но, очевидно, ты должен был это сделать.

— Садись, патера.

Другого стула не было. Шелк принес табурет от