Мальчишки из Васильков. Повести. - Анатолий Домбровский

«Привет, крестьянин! — писал Щукин. — Надеюсь, что ты жив и не страдаешь животом после обильных праздничных закусок. А если страдаешь, пей простоквашу — она здорово помогает. Впрочем, если в эти светлые дни ты не бывал в гостях у ваших деревенских хлебосолов, то, наверное, мечтаешь о бутерброде с тюлькой, так как остался без гроша в кармане и проклинаешь меня. Сочувствую тебе и каюсь.

Теперь о главном: не ищи того хулигана, который сокрушил всю мою работу, ибо хулиган — я. После твоего крика в форточку: «А все размалеванное тобой тряпье — халтура!» — я целый час сидел в оцепенении, преисполняясь тоской и злобой, а потом отправился в клуб и изодрал все в клочья. Как тебе это нравится?

Сначала я думал, что мщу тебе, а потом понял, что сделал это по двум причинам: а) потому что моя работа — действительно халтура и б) потому что возненавидел себя за это. Как видишь, это трагедия моей души, и я надеюсь найти в тебе сочувствие. Более того, я готов возместить весь нанесенный материальный ущерб по первому твоему требованию, а пока отправляю тебе посылку с холстом и красками.

Пожалей меня, сохрани мое признание в тайне. Если хочешь, чтобы приехал, я приеду и сделаю всю работу бесплатно.

Щукин-сын».

Посылка пришла на следующий день. Я ответил Щукину коротким посланием: «Спасибо за посылку. Признание сохраню в тайне. Сочувствую. Поздравляю с прозрением. Не попадайся мне на глаза».

Правда, я не до конца выполнил просьбу Щукина. Одному человеку я все-таки показал его письмо — Сане Данилову. В тот день мы заканчивали с ним работу над новыми декорациями.

— И слава богу, — сказал Саня, возвращая мне письмо. — Такая догадка приходила мне в голову.

— Почему?

— Просто потому, что, на мой взгляд, в Васильках нет такого человека, который смог бы разорвать декорации, пусть даже дрянные... Разве вы так не думали?

Я схитрил. Я только улыбнулся в ответ.

14

К приезду родителей я успел окончить ремонт комнаты. Елена Ивановна выстирала занавески, заменила скатерть. Вместо тумбочки появился новый платяной шкаф. Я вымыл с уксусом люстру и оконные стекла, забил жестью мышиную дыру под кроватью, погладил все свои рубашки и брюки.

Отец и мать приехали десятого июня. Я встречал их вместе с Егором.

— Мне в райкоме сообщили, — вспомнил вдруг Егор, когда мы стояли на перроне в ожидании поезда, — что ты в каменоломне сооружаешь с пацанами памятник партизанам. Это правда?

— А ты бы приехал и посмотрел, — ответил я. — По нашим планам, первого сентября состоится открытие. Соберем всех мальчишек и девчонок, пригласим гостей. Селиванов произнесет речь, а Серый и Петя Якушев прочтут свои стихи. Возможно, что к этому времени нам удастся поставить пьесу о партизанах. Тогда покажем ее прямо там, в каменоломне.

— А где достали пьесу? — спросил Егор.

— Сам написал, — ответил я. — А что?

— Я вижу, ты развернулся во всю ширь. Не жалеешь, что приехал ко мне?

— Не жалею.

— Вот и хорошо. Я очень надеюсь на твою помощь. Дух братства — ведь это сила, а?

— Сила, — ответил я.

— Слушай, а как ты решил с Оленькой? — спросил он.

— Что именно?

— Когда свадьба?

— Не знаю. Жить негде...

— А если я тебе дам дом? Как? — засмеялся он.

— Тогда другое дело, — сказал я.

— Ладно, в ближайшее время будет дом. А ты подумай о свадьбе. Пора, дружище. Постарайся.

— Постараюсь! — ответил я.

В середине июля я и Оля перебрались в каменный дом под шиферной крышей на западной окраине Васильков. Отец Пети Якушева навозил чернозема, который Серый и Петя помогли мне разбросать по будущему огороду. Елена Ивановна подарила на новоселье дюжину красных и черных цыплят с наседкой и кота Антошку.

В ночь великого противостояния Марса неожиданно сорвался свирепый ветер и размел с нашего огорода всю землю, обнажив серую скалу. Утром, когда я сидел посреди двора на камне, к изгороди подкатили на мопедах Серый и Гаврилка-чабанок.

— А мы к вам, — сказал Серый, подходя ко мне. — Здравствуйте.

Я кивнул в ответ головой.

— Здравствуйте, — сказал Гаврилка и сунул руку за оттопыренную пазуху.

— Что там у тебя? — спросил я.

— Да так, — ответил чабанок и подмигнул Серому.

— Унесло, значит, — вздохнул Серый.

— Унесло. Какой был ветер... — Я еще раз оглядел разоренный двор и чуть не заплакал: так жаль мне стало на миг затраченного труда и будущих крестьянских радостей.

— А у нас ни грамма не унесло, — сказал Серый, — это потому, что наша земля уже слежалась, и потому, что она вся пронизана корнями.

— Наверное, — согласился я и схватился за горло, вдруг ощутив знакомое жжение.

— Что? — сочувственно спросил Серый.

Я махнул рукой, бросился в коридор и зачерпнул из ведра кружку воды. Сделал несколько глотков, но жжение не исчезало. Попробовал сказать «а-а-а», но услышал только жалкое шипение.

Вышла Оля и по моему лицу догадалась, что произошло.

— Из-за чего? — обеспокоилась она.

Я пожал плечами.

— Мы как раз про землю говорили, — сказал Серый. — Совсем пропал?

— Почти, — ответил я шепотом, взглянул на Серого и попытался улыбнуться.

— Новую землю привезем, — утешал меня Серый. — Не все же ветру дуть. Слежится земля, укрепится корнями — и будет железный порядок.

Я погладил Серого по голове.

— А знаете, чего Гаврилка здесь? Он привез вам синюю птицу. Помните, вы просили поймать сизоворонку? Так он поймал. И примчался чуть свет к нам. Думал, что вы еще у нас живете.

Я спустился с крыльца и поманил чабанка. В его руках трепыхнулась крупная птица с сине-зелеными блестящими крыльями и медно-красной спинкой.

— Ты знаешь эту колдушку: «Синяя птица, хочешь откупиться?» — спросил я у Серого.

— Знаю.

— Проколдуешь, когда я попрошу. А мы будем за тобой повторять.

Оле я сказал, что сейчас выпустим чудо-птицу, после чего всегда будем жить счастливо. Жена засмеялась и прижалась ко мне, я поцеловал ее голубые глаза. Мы стали в ряд — я, Оля, Серый и Гаврилка-чабанок. Я поднял сизоворонку над головой.

— Давай! — скомандовал я Серому.

Серый облизал губы и начал колдушку о синей птице. Он говорил, а мы повторяли:

Синяя птица, хочешь откупиться?Ты нам — хлеба, мы тебе — небо.Ты нам — меду, мы тебе — свободу.Ты нам — век без беды, мы тебе — три звезды.

Я разжал руки, и синяя птица улетела.

— Три звезды — это что? — спросила Оля.

— Серый знает, — сказал я.

— Это солнце, Луна и Земля, — ответил Серый. — Весь мир. — Потом повернулся ко мне и сказал: — Вы совсем забыли про парус, Ген-Геныч, про белый парус с золотыми звездами. Самый раз испытать — такой хороший ветер...

ОСТРОВ СТАРОЙ ЦАПЛИ

Десятка два домов, обнесенных невысокими изгородями из ноздреватого камня-ракушечника, тянутся вдоль пустынного берега залива. К югу от Гавани — так называется деревня — километров на пять простираются солончаки. Там ничего не сеют, лишь пасут овец. Солончаки сменяет пахучая полынь. А уж дальше начинаются поля пшеницы, ячменя, кукурузы, принадлежащие соседнему колхозу. Его центральная усадьба виднеется в солнечную погоду в дрожащем мареве, а по ночам светится мигающими электрическими огоньками. К западу от Гавани минутах в двадцати ходьбы на чистом песчаном берегу возвышается двухэтажный дом отдыха. С наступлением лета, когда дом отдыха принимает гостей, часть жителей Гавани работает там. Другие заняты на заготовке камки — морской травы. Длинные и узкие ленточки камки — сначала темно-зеленые, а потом бурые — выносят из залива волны, устилая берега толстым мягким ковром. В жаркую погоду камка источает ни с чем не сравнимый аромат соли, рыбы, сероводорода — дух залива. Камку сушат, вытряхивают из нее песок и ракушки, складывают в копны, а затем спрессовывают в тюки, как сено, и отправляют на мебельные фабрики. Морская трава не горит, не крошится и хороша для набивки матрацев и диванов. В Гавани, да и в соседних деревнях, ею утепляют на зиму чердаки.

Вот, пожалуй, и все, чем занимаются жители Гавани, если, конечно, не считать занятием бесконечные ежедневные хлопоты по хозяйству, которые есть у каждой семьи, — небольшой огород, корова, гуси, куры и прочая живность.

Есть такое хозяйство и у Кузьмы Петровича Камнева. Но такой работы, как у него, ни у кого в Гавани нет. Он охраняет заповедные острова и все, что там водится. А водятся там чайки, дикие утки, цапли, кулики, да вокруг островов кормятся стаи белых лебедей-кликунов. Три песчаных острова один за другим тянутся к востоку в глубь залива. Последний из них, самый большой, уходит за горизонт. Есть у Кузьмы Петровича лодка. Перекинув через плечо ружье и повесив на грудь бинокль, он садится на весла, объезжает острова, наведывается в мелководную бухту за Желтым мысом. И почти всякий раз — летом, разумеется, — берет с собой дочь Лену. Иногда они пропадают на дальнем острове по нескольку дней.