Операция «Остров Крым» - Ольга Чигиринская

– В районе Бахчисарая ожидается внезапный шквальный ветер с дождем и градом. Серьезной опасности подвергаются виноградники…

– Я про-шу тебя про-стить, как буд-то псису в небо от-пус-тить! – пропел на мотив «Ливерпуля» Васюк.

Глеб чувствовал, что уже пьян. Пили весь вечер по уезде майора, пили и пели.

Он уже пьян, а еще не ответил на один важный для себя вопрос: что же ему не нравится в сложившейся ситуации?

Ему не нравится старлей, это понятно. Хотя и не совсем правильно. Ему не нравится, что старлей ему нравится. И ему не нравится, что ему не нравится, что старлей ему нравится… Тьфу, пропасть!

Не так он себя ведет. Он ходит, улыбается, разговаривает не так. Встретив его на улице в штатском, Глеб поклялся бы, что он – иностранец. Не спрашивайте почему. Наши люди в булочную на такси не ездиют.

Да, конечно, он все складно объяснил, Глеб даже поверил на время, и майор поверил. О, мы какое-то время будем больше похожи на крымцев, просто по привычке.

– Добрый вечер, дорогие товарищи… Предлагаем вашему вниманию вторую серию телевизионного художественного фильма «Рожденная революцией»…

В одном он прав: эти книги и фильмы всегда врут, что на той стороне сволочь. И что на этой стороне – сплошь мальчиши-кибальчиши с горячим сердцем и холодной головой. Чтобы хладнокровно предать чужое доверие, нужно быть изрядной сволочью. А я почему-то готов прозакладывать голову, что Верещагин – не сволочь. Я повидал циников в этой жизни, и каждый, каждый оправдывал себя. А вот если кто вслух говорит, что он циник, – то к гадалке не ходи, на поверку это строгий моралист.

Но в ГРУ не служат строгие моралисты. Там никакие моралисты не служат, туда люди с зачатками нравственности по конкурсу не проходят.

Или я все-таки дурак, а он просто рисовался? Если он просто знал, что я не стукач, – должны же быть у них списки стукачей?

Если он меня вербует?

Да кому, к черту, нужно меня вербовать…

Надо протрезветь, подумал Глеб. Протрезветь срочно.

Кашук поднес к губам «уоки-токи»:

– Эм-Си.

– Понял, – коротко отозвался Верещагин. Повернулся к вышке – знал, что сейчас Дядя Том смотрит на него – и поднял руку, показав пальцами «Викторию».

– Yeah! – выдохнул Шамиль.

– Полчаса – и где-то здорово запахнет нафталином, – с удовольствием заключил Томилин.

Потом я поняла, что это был, наверное, ПМС. Ну и плюс еще тот фактор, что если Арт не вернется вовремя в полк, ему скажут «дезертир», а если я вовремя не вернусь, мне скажут «баба».

А то, что было дальше – это, наверное, эффект лягушки. Ну, знаете, если воду в кастрюле с плавающей лягушкой постепенно подогревать, она сварится и не заметит. А то, что творилось с советскими, детально описывается в эксперименте Зимбардо.

Словом, много можно отыскать психологических феноменов, проявивших себя в тот вечер в захваченной советскими Каче, но можно ограничиться и одним словом: скотство.

Я потом узнала, что всех наших, кого застали на базе утром, вывезли в Севастополь. Почему именно «Вдов», почему только «Вдов» – никто не объяснял. Их там закрыли в здании синагоги, и все прошло, в общем, мирно. Как это бывает у советских, случился прокол со снабжением, но когда севастопольские евреи узнали, что синагога заперта и там сидит под стражей без еды внучка уважаемого рава Голдберга, как они натащили вагон еды и встали у синагоги пикетом, к которому вскоре присоединились другие севастопольцы. Может, советские и хотели себе позволить какую-нибудь гнусность, но при тысячном пикете не решились.

Но восемь из нас находились в увольнении, а мы трое вернулись ближе к полудню в уже захваченную часть и попали, как кур в ощип.

Мы – это я, Фатма Фаттахова из первой эскадрильи и мой комэск Рахиль Левкович.

Психологически хуже всего пришлось Фатме – все-таки мусульманка. Физически – Рахили: она не пожелала развлекать сразу пятерых и успела кое-кому кое-что больно ушибить. Ее довольно крепко избили перед тем, как изнасиловать.

Я не знала об этом, потому что меня хотели оприходовать прямо на КПП. На мою удачу (ну, относительную) мимо проходил командир полка майор Колыванов. Так что «Красный пароль» я встретила в своей собственной постели. Но с майором.

Михаил Колыванов переживал острый припадок влюбленности. И кто будет смеяться – получит в морду. Едва увидев ее на КПП, где пятеро солдат уже тянули спички, а шестой и седьмой держали молча вырывающуюся женщину, майор понял: моя! Одним грозным «отставить» он пресек этот разврат. Пусть развлекаются, но не на том лужку, где пасутся командиры.

Она оказалась третьей из летчиц, явившихся в полк после того, как остальных увезли в Cевастополь ГРУшники. Майор отвел ее в домик и оставил там под присмотром доверенного сержанта.

Потому что первым делом – самолеты…

Здесь, в Каче, был еще и учебный центр для пилотов ВВС Крыма. Кстати, инструкторами-пилотами вертолетов были тоже бабы, и майор нашел в этом рациональное зерно: мобилизует. Стремишься распушить хвост и показать все, на что способен. Опять же, выговор от мадам получать никому не хочется…

Бункера для учебных самолетов выстроили и оборудовали по последнему слову техники. Склад боеприпасов тоже содержался в образцовом порядке. Майор вспомнил советские аэродромы и поежился. Хорошо, что эти ребята по своей воле сдались. Доведись с ними воевать – мы бы их, конечно, победили, но и они ж нам кровушки бы попортили!

Майор методично обошел весь учебный центр и везде расставил посты. Но, честное слово, никогда еще аккуратному и исполнительному Михаилу Колыванову так сильно не хотелось покончить с делами побыстрее!

Потому что девчонка – до последнего нерва, до сладкого сжатия в паху он чувствовал это – была как раз тем, чего он всю жизнь ждал, о чем мечтал годы армейского гусарства и неудавшегося супружества. Общепринятой красоты в ней не было, шика тоже, но скульптурная лепка бедер, темные волосы и серые дымчатые глазищи лишили его покоя, и пропал, пропал майор!

И, осматривая холодные бункера, гнезда боевых драконов, он согревался, пробуя на вкус и смакуя ее имя: Тамара…

…Я встала и пошла мыться в душ. В четвертый раз за вечер. И я знала, что самое большее через час захочется мыться еще. А лучше вообще из душа не вылезать.

Где он мог спрятать пистолет?

Я нашла маникюрные ножнички, но не знала, смогу ли с нужной силой вогнать никелированные кончики в бритый затылок, и хватит ли сил потом перерезать себе вены. Если не хватит – лучше не думать, что тогда случится. Я была одна, в соседних домиках шумели веселые десантники, и только власть майора ограждала меня от их веселья. Даже надеть его комбез и пересечь территорию базы не выйдет. Он на голову выше и вдвое шире, вид получится далеко не естественный.

Я в сто надцатый раз прокляла себя за то, что не послушалась Арта. И в сто надцатый раз подумала, что он делает сейчас. Из обрывков разговоров майора с подчиненными было понятно, что качинцы из полка спецопераций заперты на хоздворе, а «Гусары» в школе, и что их не на шутку боятся. Наверное, горных егерей должны бояться не меньше. Арт говорил, что в полк не вернется, но он же мог просто врать, он же врал о своих планах…

Зависимые от мужчин «девочки-девочки» не идут во «Вдовы». Но, как ни держись, а мечтания о рыцаре, который ворвется в стан врагов на черном коне, всех повергнет, а свою принцессу заключит в объятия, нет-нет да пробиваются. Нам проедают мозг с колыбели – а может, и раньше.

Я понимала, что даже если Арт меня догонит на своем черном «хайлендере» и ворвется на КПП – у него, безоружного, не будет шанса против семерых вооруженных. Даже у вооруженного – не будет. И я говорила себе: хорошо, что он не здесь и, скорее всего, вообще не под стражей. Выбор сделала я, и глупо ненавидеть за этот выбор его.

Но часть меня хотела вернуть время назад и потребовать у Арта избавить меня от этого выбора. Решить за меня, принудить меня, сломать.

В квадрате глупо, потому что за дверью ждал мужчина, для которого никакой проблемы не было в том, чтобы решить, принудить и сломать.

Я с отвращением натянула черное кружевное белье. Черт бы подрал, я покупала этот комплект не для того типа, что сейчас храпит на моей постели!

Нет, уже не храпит. По шевелению в комнате я поняла, что тип проснулся.

Он сидел на краю кровати и ел сладкую кукурузу.

– Есть хочешь? – он сделал широкий жест в сторону столика.

– Спасибо, – я села, подцепила ложкой (вилки и ножи майор тоже предусмотрительно спрятал) консервированный ананас из банки, надкусила водянистую сладкую мякоть. Ананасы из банки, видимо, представлялись майору вершиной «шикарной жизни», как и баночный джин-тоник. У него вообще были интересные представления о жизни.