Арт-пасьянс - Владимир Качан

Как и у каждого ребенка, у Иосифа в детстве были любимые игры, любимые, так сказать, забавы. Например, в своих спектаклях он почти всегда мучает людей и птиц. О людях – позже, но среди птиц он отдает предпочтение почему-то чайкам. Кто-то в детстве издевается над кошками, кто – над лягушками, а наш хлопец неравнодушен к чайкам. Все помнят, как подстрелили чайку в финале спектакля «А чой-то ты во фраке?», хотя могли бы этого не делать. Теперь он собирается застрелить другую чайку с помощью Треплева в следующем своем спектакле. Вообще, надо сказать, самой любимой игрой бедового мальчишки всегда был театр. Если кто думает, что он всем этим занимается серьезно, тот просто ничего не смыслит в детской психологии… или психиатрии. Другой любимой забавой пытливого мальчугана была игра под названием «Опусти артиста». Сделать из артиста идиота, из народной легенды – горохового шута – одно из любимейших занятий озорного паренька. В области детской психиатрии это называется «склонность к садизму». Птицу чайку мы уже упоминали. Но заставлять пожилых, солидных народных артистов танцевать и петь, в то время как они этого никогда не умели, может только мальчик с психическими отклонениями.

Так, например, он со своим вокальным приспешником Тулесом сумел убедить выдающегося артиста Петренко в том, что он является певцом, в каковой иллюзии артист Петренко и пребывает до сих пор, странствуя по СНГ с оселедцем на макушке некогда неглупой головы и в сопровождении кобзаря, точно так же полагающего, что, он умеет играть на кобзе. А Людмилу Марковну Гурченко им удалось ненадолго убедить в том, что, до того как она переступила порог этого театра, она не умела петь вообще и ей, для того чтобы стать, наконец, артисткой – в свои 60 неполных лет, – надо переучиваться. Да что там! В свою вокальную звезду поверили даже Виторган и Дуров, до этого не питавшие на этот счет никаких иллюзий. Что же эти бедные люди будут делать дальше, когда вновь обнаружат, что петь не умеют, а только хотят? Думать, что их обманули и бросили.

А что Райхельгауз сделал с легендой советского кинематографа Татьяной Самойловой, недавней выпускницей Щукинского театрального училища, получившей наконец диплом из рук самого ректора, который все-таки постарше ее – года на три! Иосиф пытался не дать ей остаться в народной памяти героиней фильма «Летят журавли» и Анной Карениной. Он сумел убедить ее, что поезд Анны Карениной давно ушел, а журавли давно не летают. Он уверил бедную женщину, что единственное, чем она может блеснуть на закате карьеры, это образ тети Сони – слепо-глухо-немой полоумной старухи еврейского происхождения, по сравнению с которой вся знаменитая Стена Плача в Израиле выглядит Стеной Смеха. В конечном итоге на роль старухи был назначен автор этого некролога, и с тех пор наш парубок с нескрываемым удовольствием всякий раз наблюдает, как этот артист надевает зимнее пальто, закутывается пуховыми платками и в валенках идет в зал, средняя температура которого никогда не опускается ниже 28° по Цельсию.

Мы не можем обойти вниманием и любимую игру детей послевоенного поколения – игру в войну. Эта игра не прошла и мимо мальчика Йоси. Он годами играл в войну с «Высшей школой издательства», с некоторыми журналистами и журналистками, и неизменно побеждал, хотя, учитывая разницу в весовых категориях, противники в этих поединках были заранее обречены.

Ну что еще… Как и все в детстве, Иосиф любил и любит строить домики. Например, он практически своими руками, с помощью папы, построил домик под Загорском. Когда строить стало уже решительно нечего, он решил покинуть этот насиженный ареал и начать строить в другом месте, так как строительство – по-прежнему одна из основных забав трудолюбивого ребенка.

В результате детские наклонности Райхельгауза развились в его, так сказать, неповторимый стиль, в его творческий, позвольте так выразиться, почерк. Поэтому название этого текста – «Некролог» – весьма условно. Его детство осталось при нем, оно всегда с ним. Выросли только масштабы издевательства. Если прежде все ограничивалось скрытым презрением к артистам и шутливым глумлением над классикой («А чой-то ты во фраке?»), то в последние годы одесский парубок просто распоясался, что привело к созданию акунинской «Чайки», а потом и вовсе оперетты с тем же названием. Мы уже не говорим о том, что он замахнулся и на Грибоедова в спектакле «Русское горе». Можно было бы отметить, что, мол, по мотивам Чехова и Грибоедова, но, подумав, – нельзя, ибо мотивы настолько далеки от оригинала, что сразу обречены были превратиться в песни.

Однако детство Иосифа, его корни часто приводят к успеху театра и к тому, что интерес к нему не ослабевает. Так что и некролог у нас вовсе не грустный, а скорее, оптимистичный.

Про Константина Певзнера

Человек грузинского лета

Нет, право, ведь есть же человек дождя (это не обязательно что-то тоскливое и сырое, но все равно знаете, как-то…), отчего же не быть человеку грузинского лета, его антиподу? И это он, пожилой мальчишка, всегда готовый к шалости, заводной и смешливый, иногда вдруг спохватывающийся и вспоминающий, что, мол, стоп! он же дядя, – и на некоторое время опять становящийся взрослым (или исполняющий роль взрослого). Этот замечательный, чуткий и нежный музыкант – талантливый, но ленивый мальчишка; этот, несмотря на внешнюю импозантность и респектабельность, товарищ равных ему по возрасту пацанов-хулиганов; этот мой всегда юный друг Константин Григорьевич Певзнер, среди своих – Котик, о нем и пойдет речь.

Однажды я решил максимально выразить свою приязнь к нему, проявив при этом такт милиционера из старого анекдота, который на похоронах своего капитана, когда заиграла музыка, пригласил вдову на танец. Вот и я тоже, весь обуреваемый чувствами, переполняемый желанием сказать ему что-то совсем хорошее, но не банальное, заявил: «Котик, вот если бы вы, не дай бог, конечно (хоть на это у меня, болвана, хватило ума!), сейчас умерли, вы не представляете себе, сколько людей собрали бы похороны, сколько бы шло за гробом!» Столь кудряво я хотел выразить простейшую мысль о том, что его любит огромное количество людей. В ту пору в нашей с ним жизни было много озорного и смешного, но чтобы он хохотал так – я не слышал ни до, ни после. Он утирал слезы, бил себя по коленям, все никак не мог остановиться и всем подходящим к нему говорил: «Ты представляешь, что он сказал!» – и передавал мой свинцовый комплимент уже в своей неповторимой манере. А знаете, почему? Потому что для большинства из нас вопрос «я и смерть» – очень серьезен, ибо мы вообще относимся к себе с неприличной серьезностью, а вот относиться, по крайней мере в этом вопросе, к себе так, как он, может только истинный аристократ.