Песнь о Трое - Колин Маккалоу

Дрожа от ужаса, покрываясь потом и лепеча молитвы, я съежилась на кушетке в комнатке рядом с общими покоями и заткнула уши, пока снаружи рокотал гром и неистовствовали белые вспышки молний. Менелай, Менелай, где ты?

Потом до меня донесся его голос, необычно оживленный, говоривший с кем-то, чье ахейское наречие было ломаным и шепелявым, — с чужеземцем. Метнувшись к двери, я помчалась в свои покои, не желая навлечь на себя гнев, — подобно остальным дворцовым женщинам, в жару я надевала только хитон из прозрачного египетского льна.

Перед самым ужином Менелай вошел ко мне, чтобы понаблюдать, как я принимаю ванну. Он никогда не пытался прикоснуться ко мне в этот момент — для него это была возможность просто смотреть, ничего не делая.

— Дорогая, — произнес он, прокашлявшись, — у нас гость. Не могла бы ты сегодня вечером надеть парадные одежды?

Я с удивлением уставилась на него:

— Такой важный гость?

— Очень важный. Мой друг, троянский царевич Парис.

— О да. Понимаю.

— Ты должна выглядеть как можно лучше, Елена, ибо в Трое я хвастался ему твоей красотой. Он не поверил.

С улыбкой я перевернулась на спину, расплескивая вокруг воду.

— Я буду хороша, как никогда, муж мой. Обещаю.

Несомненно, так оно и было, когда я вошла в трапезную незадолго до того, как там собрался весь двор, чтобы последний раз за день вкусить пишу в присутствии царя и царицы. Менелай был уже там. Он беседовал с гостем, стоя у высокого стола. Мужчина стоял ко мне спиной. Могучей спиной. Он был намного выше Менелая, с гривой густых вьющихся черных волос, спадавших ниже лопаток, нагой выше пояса, на критский манер. На плечах у него лежало большое золотое ожерелье из драгоценных камней, мощные запястья перехвачены браслетами из золота и горного хрусталя. Я смотрела на его пурпурный пояс с птеригами, на его стройные ноги и чувствовала, как во мне просыпается возбуждение, какого я не испытывала уже много лет. Со спины он был красавцем, но я тут же усмехнулась про себя, подумав, что его лицо вполне может быть похоже на лошадиную морду.

Я провела рукой по фалдам юбки, отчего она зазвенела, заставив обоих мужей обернуться. Один взгляд на гостя — и я влюбилась. Это было так легко, так просто. Я влюбилась. Если я воплощала женское совершенство, то он, несомненно, воплощал совершенство мужское. Я уставилась на него с самым глупым видом. Ни одного изъяна. Абсолютная безупречность. И я влюбилась.

— Дорогая, — ко мне подошел Менелай, — это царевич Парис. Мы должны проявить к нему всю нашу любезность и внимание — он отлично принимал меня в Трое.

Он посмотрел на Париса, вопросительно подняв брови.

— Ну, друг мой, ты все еще сомневаешься?

— Нет, — ответил Парис. И еще раз добавил: — Нет.

Менелай просиял — его сюрприз удался.

Каким кошмаром был для меня тот ужин! Вино текло рекой, хотя я (как и любая женщина) не могла принять участия в возлияниях. Но какой бог-озорник заставил Менелая жадно лакать из кубка, позабыв о привычной воздержанности? Между нами посадили Париса, а значит, я не могла подобраться к супругу и осторожно разлучить его с кубком. Вдобавок троянский царевич вел себя вовсе не осмотрительно. Влечение мелькнуло в его глазах, стоило ему бросить на меня взгляд, но многие мужи откликались на мою красоту так же, а потом робели. Но не Парис. На протяжении всего ужина он делал мне самые возмутительные комплименты, совершенно не обращая внимания на то, что мы сидели на возвышении, под пристальными взорами сотни придворных — жен и мужей.

Теряя голову от страха и отчаяния, я пыталась заставить наблюдателей (большая половина которых была доносчиками Агамемнона) поверить, что ничего плохого не происходит. Желая прослыть вежливой и остроумной, я спрашивала Париса, каково это — жить в Трое, правда ли, что все народы Малой Азии говорят на ахейском наречии, как далеко от Трои до Ассирии и Вавилона, говорят ли там на ахейском наречии тоже.

Умея общаться с женщинами, он отвечал легко и со знанием дела, пока его нечестивый взгляд неторопливо странствовал от моих губ к волосам, от кончиков пальцев к груди.

Бесконечная трапеза продолжалась, и Менелай все больше глотал слова и, казалось, был не способен видеть что-то еще, кроме налитого до краев кубка. Парис же осмелел еще больше. Он наклонился ко мне так близко, что я почувствовала его дыхание у себя на плече, ощутила его свежесть. Я отодвинулась, раз, другой, третий — пока не оказалась на самом краю скамьи.

— Как жестоки боги! — прошептал он. — Отдать такую красоту одному мужчине.

— Мой господин, думай что говоришь! Умоляю, будь осторожен!

Вместо ответа он улыбнулся. Ссутулившись, чтобы спрятать грудь, я сжала колени вместе — меня внезапно кинуло в жар.

— Я видел тебя сегодня, — продолжал он, словно я ничего ему не сказала, — когда ты убежала от нас в своем прозрачном хитоне.

Зардевшись полыхнувшим под кожей пламенем, я молилась, чтобы никто в зале ничего не заметил. Его рука упала вниз и нашла мою. Я подскочила, не в силах вынести это прикосновение, пронзенная чувством сродни тому, которое испытала во время недавнего неистовства Громовержца.

— Мой господин, пожалуйста! Мой супруг тебя услышит!

Он рассмеялся и положил руку на стол, но так резко, что задел локтем кубок; красное вино озером растеклось по светлому дереву. Пока я подзывала слугу вытереть стол, он снова наклонился ко мне:

— Елена, я люблю тебя.

Мне было интересно, слышали ли это слуги. Почему их лица всегда такие безучастные, когда они прислуживают тем, кому в жизни повезло больше? Я взглянула на Менелая; тот сидел, сонно уставившись в пространство, совсем захмелевший.

Слишком захмелевший, чтобы прийти ко мне этой ночью. Его люди отнесли Менелая в его покои, предоставив мне возвращаться в свои в одиночестве. Долго сидела я на подоконнике в своей гостиной, погрузившись в раздумья. Что делать? Как выдержать следующие несколько дней, пока этот опасный человек будет здесь? Одна трапеза в его компании, и я погибла. Он преследовал меня, позабыв про страх, считая, будто мой муж слишком глуп, чтобы раскрыть его игру. Но причиной тому было вино, и я знала, на завтрашний ужин Менелай придет в трезвом рассудке. Даже самый глупый из мужей не до конца лишен бдительности; кроме того, кто-нибудь из придворных обязательно ему скажет. Агамемнон платил им, чтобы они замечали все. Стоит хоть одному из них заподозрить меня в неверности, как не пройдет и дня, это дойдет до Агамемнона. Троянский он царевич или нет, Парис лишится головы. И я тоже. И я тоже!

Я терзалась, разрываемая страхом и любовным томлением. О, как я его любила! Но что это за любовь, которая пришла так внезапно, без предупреждения? С похотью я могла справиться — мой брак научил меня этому. Но любовь была неодолима. Я жаждала быть с Парисом. Я жаждала прожить с ним жизнь. Мне хотелось знать, о чем он думает, чем живет, что чувствует, как он выглядит, когда спит. Меня пронзила стрела, та самая, которая заставила Федру покончить с собой, Данаю — войти в ящик, который ее отец сбросил в море, Орфея — бесстрашно отправиться в царство Аида в поисках Эвридики. Я больше не была хозяйкой своей жизни, она принадлежала Парису. Я бы умерла за него! Только… Каким восторгом было бы жить для него!

Через несколько мгновений после того, как я устало прилегла на ложе под хриплое кукареканье петухов — восточная кромка неба уже светлела в предрассветной дымке, — ко мне в спальню вошел Менелай. Он был робок и отказался поцеловать меня.

— От меня разит вином, любимая, тебе будет противно. Странно, что я так много выпил. Не нужно было.

Я взяла его за руку и усадила на ложе.

— Как ты сегодня утром?

Он усмехнулся.

— Не очень. — Веселость пропала, брови нахмурились. — Елена, меня кое-что гложет.

У меня пересохло во рту, я машинально облизала губы. Кто-то сказал ему! Слова! Мне нужно найти слова!

— Гложет? — хрипло выдавила я.

— Да. Меня разбудил посланец с Крита. Умер мой дед Катрей, и Идоменей отложил погребение до приезда моего или Агамемнона. Естественно, ехать придется мне, Агамемнон не может оставить Микены.

Я села на ложе, открыв рот от изумления.

— Менелай! Ты не можешь поехать!

Моя горячность удивила его, но он принял ее за беспокойство.

— Выбора нет, Елена. Я должен ехать на Крит.

— Как долго тебя не будет?

— По меньшей мере полгода — жаль, что ты так слаба в географии. Туда меня отнесут осенние ветры, но мне придется ждать летних ветров, чтобы вернуться обратно.

— О! — Я вздохнула. — Когда ты едешь?

Он сжал мне руку.

— Сегодня, дорогая. Сначала мне придется заехать в Микены к Агамемнону, а оттуда уже на Крит. И раз я отплыву из Лерны или Навплии, то уже не смогу вернуться сюда. Как жаль, — пробормотал он, наслаждаясь моим испугом.