В огне желания - Кэт Мартин

Уже через несколько минут дыхание его стало глубоким и ровным, но к Присцилле сон не шел еще долго, и она, как это нередко случалось, тщетно пыталась нащупать хоть что-то в пустоте, которую должны были бы заполнять воспоминания. Неужели так неестественно ничего не помнить? Брендон не первый, кто так считал.

Однако когда Присцилла заговаривала о родителях с тетушкой Мэдди, та спешила сменить тему. Они оба утонули, и довольно об этом. Больше девушка ничего не знала. Правда, у нее был медальон с двумя крохотными миниатюрами на фарфоре, но эти изображения никак не оживляли память.

Да, она ничего не помнит. Ну и что с того? Разве воспоминания способны воскрешать? Родителей больше нет, и ничего тут не поделаешь.

По обыкновению отмахнувшись от неразрешимой проблемы, Присцилла повернулась на бок и постаралась устроиться поудобнее на жестком тюфяке. Многоголосая ночная песня продолжала звучать: стрекотали цикады, попискивала в отдалении ночная птица, мирно журчал ручей. И когда к этим звукам присоединился унылый вой койота, девушка только улыбнулась.

Постепенно ей удалось заснуть.

Брендон шевельнулся, смутно сознавая, что лоб его покрылся испариной из-за томительного стеснения в паху. Это было сладостное томление — предвкушение скорого облегчения, иначе почему совсем рядом он ощущал женскую грудь? Да, женщина лежала рядом, и он ласкал ее, наслаждаясь тем, как твердеет и наливается сосок.

Потом Брендон сквозь сон припомнил, что лежит у костра на открытой равнине, а значит, в его объятиях никакие может быть женщины. Однако его возбуждение не было плодом ночных видений. Он жаждал женщину со стройным и округлым телом, и это желание было совершенно определенным. Грудь, к которой он прикасался, была невелика, но заполняла его ладонь и упруго отвечала на ласки. Только тонкая ткань отделяла их друг от друга. «Нужно поскорее преодолеть эту преграду, скользнуть под нее. И когда я сделаю это, — подумал Брендон, одурманенный желанием, — когда я коснусь шелковистой кожи, то услышу стон удовольствия. И я позабочусь о том, чтобы эти стоны продолжались…»

И тут он услышал крик Присциллы, окончательно рассеявший его сон. Брендон мгновенно приподнялся, выхватил револьвер и огляделся.

— В чем дело? Что случилось?

Присцилла стояла в нескольких футах от своего ложа, прижав руки к груди и глядя на Брендона так, словно видела его впервые. Лицо ее пылало, глаза округлились.

— Вы спали? — спросила она странным тоном, как бы упрекая его в чем-то.

— Конечно, спал. Что еще я мог делать?

— Да, но… я думала, вы уже проснулись…

— Какого черта? Не все ли равно, спал я или проснулся? Брендон решительно не понимал, с чего эта суета и что заставило его трепетную спутницу вскочить ни свет ни заря. Рассвет еще не начался, однако тьму пронизывал яркий свет полной луны, поднявшейся над горизонтом за спиной Присциллы. Поэтому ее ночная сорочка казалась полупрозрачной, а очертания тела хорошо различались в полумраке. И тут Брендон осознал, что брюки неприятно стесняют его. Он все еще был сильно возбужден. Ладонь сразу вспомнила упругую округлость небольшой груди.

— Господи Боже, так это были вы!..

— Не п-произносите всуе имя Госп-подне! — сухо отозвалась Присцилла.

При этом она отступила еще на шаг, и Брендон вздохнул, только теперь поняв, что натворил. Ему хотелось от души выругаться, но он сдержался, опасаясь испугать ее.

— Послушайте, мисс Уиллз, я ведь предупреждал вас, что я не святой, а человек из плоти и крови. Я не собирался проделывать ничего подобного, но раз уж так случилось, может, оно и к лучшему. Нам еще предстоит немалый путь до ранчо Рейна-дель-Роблес. Если бы я не чувствовал этой дурацкой ответственности за вас после случая с Хеннесси, то уже сделал бы попытку переспать с вами. Ну вот, теперь вы знаете, какая черная у меня душа, и это заставит вас впредь держаться на расстоянии. А теперь ложитесь.

Она смотрела на него во все глаза.

— То есть ложитесь и спите. И поверьте моему слову: я сделал это не намеренно. Думал, что вижу сон.

«Я тоже», — мысленно произнесла Присцилла, решив, что Брендон говорил правду. Очевидно, ночью стало прохладнее, она бессознательно прижалась к нему, и… и все случилось.

Когда шляпа снова закрыла лицо Брендона, девушка быстро отодвинула свой тюфяк на безопасное расстояние, устроилась на нем и погрузилась в воспоминания об ощущениях, вызванных прикосновениями ее спутника. Она тогда спала, но тело, напротив, словно проснулось и жило своей отдельной жизнью. Груди до сих пор томительно ныли, необычно тяжелые и налившиеся, а между ног все горело, впервые в жизни.

Неужели это и называют желанием? Присцилле не верилось, что она способна испытывать такое. Тетушка, например, понятия не имела ни о чем подобном, так и умерла девственницей. Она не раз с гордостью повторяла, что не позволила прикоснуться к себе ни одному мужчине. Очевидно, ей внушала отвращение мысль о том, что часть мужского тела проникнет в ее тело.

Присцилла же давным-давно решила, что это неизбежно, поскольку она собирается иметь детей. Она, разумеется, не знала в подробностях, как именно происходит зачатие (леди и не должна знать об этом до замужества), но понимала, с чем сопряжено появление на свет новой жизни: женщина должна уступить мужскому вожделению. Однако Присцилла даже не подозревала, что и сама женщина способна испытать вожделение! А ведь именно его она и испытывает сейчас!

Приоткрыв глаза, девушка покосилась на Брендона. Он спал, и его могучая грудь размеренно вздымалась в такт дыханию. В тот недопустимо интимный момент она была уверена, что видит сон, и спокойно, может, чуть смущенно, предавалась чудесным ощущениям. Присцилла даже позволила себе едва слышно застонать и изогнуться, чтобы сладкое давление на грудь усилилось. Ладонь Брендона составляла для нее целый мир, и она погрузилась в него с наслаждением.

Но как же была потрясена Присцилла, поняв, что происходит!

Она шевельнулась раз, другой, стараясь забыться сном и избавиться от греховных воспоминаний. Между тем, чем больше металась девушка, тем сильнее в ее крови разгорался разбуженный огонь. Как удобно и уютно было лежать рядом с ним, словно они были созданы друг для друга, и как хотелось большего, неизведанного… но чего?

Она снова бросила взгляд на спящего мужчину, совсем недавно прикасавшегося к ней столь интимно. «А как же Стюарт Эган? — думала она в растерянности. — Буду ли я чувствовать то же и с ним?» Часть ее души надеялась на это, но другая, более своенравная, считала это невозможным. При всей своей накзности и неискушенности Присцилла догадывалась, какую великую власть имеет над женщиной мужчина, пробудивший ее естество.