Ветка Палестины - Григорий Свирский

по-моему, русский или украинец^

По звучанию фамилий? Прославленный командир подводной лодки Каутский -еврей или не еврей? Летчик-истребитель Рольдин

- еврей или не еврей? Пустая это затея...

- Спроси у Селявки,-- посоветовали однажды солдаты-наборщики, веселые вологодские ребята, на глазах которых выбросили из

газетной полосы слова о Катунине - "из бедной еврейской семьи" и которые сами сказали мне, что тут дело нечисто. -У него, у

Селявки, наверное, учет.

-Обошлись без Селявки. Политотдельский писарь, веселый выпивоха, сходу, не заглядывая в документы, начал называть .мне

фамилии. "Во, учет,- я удивился несказанно. - Как в... гестапо". А писарь сыпал и сыпал. У меня глаза округлились. Огкуда в

Заполярье столько евреев? Перед писарем лежала последняя телефонограмма. Врезался в сопку самолет-пикировщик. Погиб

штурман эскадрильи старший лейтенант Зильберг.

Часом раньше позвонили в редакцию. В Кольском заливе прогремел пушечный выстрел: вернулась из похода черная субмарина

"малютка" Фисановича, Героя Советского Союза.

В моем столе лежали невыправленными две статьи, они терзали меня, как всегда терзает меня не сделанная в срок работа. Одну

написал знаменитый Миша Вассер, воздушный стрелок, сбивший позавчера "Фокке-Вульф-190". Вторую -флаг-штурман

Пейсахович, отчаянный Пейсахович - Скнарев штурмового полка.

Катунин, Пейсахович, Вассер... - в конце концов у меня не хватило пальцев на руках. "Целая летающая синагога",- весело сказал

политотдельский писарь.

Когда я вернулся в редакцию, на моем столе лежала записка редактора. "Иохведсон взорвал торпедой транспорт в десять тысяч

тонн. Срочно информацию. В номер". Черт возьми! Иохведсон и Завельбанд! Закадычные друзья. Забыть о них, о смертниках...

Тонкий, гибкий, как юнец из балета, беспечный Завельбанд. "Завель" был настолько юн, что еще мысленно играл в свои

мальчишеские игры.

"Мы, низкие торпедоносцы,- тореро,-говорил он мне.-- Торпедная атака коррида. Все побаиваются рукопашной. Только тореро

умеет подавить свой страх. Взглянуть в глаза разъяренного быка с острыми, как клинки, рогами".

Медлительный, грузный, застенчивый Иохведсон вечно подтрунивал над ним, как-то сказал мне, смеясь, что после войны они с

Заведем будут работать на пару. Завель - тореро, а он, Иохведсон, быком.

Когда через неделю пал норвежский город Киркенес, там, в разгромленном доте, обнаружили протоколы допроса советских

летчиков, сбитых над Норвегией и попавших в плен. Я видел в штабе эти протоколы. Почти у каждого пленного летчика

спрашивали: "А что, евреи торпедоносцы Иохведсон и Завельбанд еще летают? Ну-ну, успеем их расстрелять".

А они, как и я, наверное, начисто забыли, что они евреи. Пока в тебя не стреляют, пока в тебя не плюют, ты и не вспомнишь, еврей

ты или турок. Ты человек, этого достаточно. А вот когда плюнут раз-другой: "Евреи-трусы", "Все евреи в Ташкенте...".

В последние дни только и разговоров, что о Иохведсоне.

Иосиф привез из боя торпеду. Не смог сбросить ее в атаке, и в атаке страшной, самолет вернулся как решето. Заело

сбрасывающее устройство, и, как ни нажимал Иосиф красную кнопку сброса, торпеда не пошла...

Одни одобряли Иохведсона: мол, честный парень, торпеда стоит без малого миллион, решил свою боевую репутацию поставить

на карту, но не избавляться от торпеды на обратном пути ручным способом, не топить в море народные деньги. Другие шепотом

корили. Селявка, которого не взяли в гвардейский торпедный полк и он жил на другом краю аэродрома, специально прибегал

возмущаться. Он был обескуражен, почти разгневан. "Такой честности я не понимаю! -- кричал он пронзительным дискантом.-

Снял человек штаны и просит: "Бейте!" Заело торпеду над караваном. Баренцево море велико, швырнул ее куда-никуда и молчи в

трАпочку. -- И уж с полным презрением: -- А еще еврей' "

Одного еврея на войне он все-таки заметил...

Интересно, как устроены красные Селявкины глаза. Неужели как у всех людей?..

В "Правде" вдруг напечатали любопытную сводку. Герои Советского Союза. По национальному составу. Оказалось, евреи,

составляющие два процента граждан СССР (кажется, на одиннадцатом месте по численности населения), по количеству Героев

Советского Союза - на пятом месте.

-- Умеют награждаться,- объяснил Селявка.

Его ничто не могло сбить: ни гибнущие на его глазах один за другим летчики-евреи, ни статистика. "Евреи что хочешь подтасуют! "

Мне приходилось дежурить раз в неделю ночным редактором. Ночь, острый запах типографской краски и ритмичный шум

печатных машин, рождавших в эти минуты новости о людях, способствовали раздумью.

Я то и дело возвращался в мыслях своих к. расплодившимся селявкам и корил себя: "Ищу газетных "блох". Во все глаза. А

Селявка - не "блоха". Опечатка серьезная. Ее все видят и... как бы не замечают. Кому на руку это "узаконенное" натравливание

на евреев?. Что это? Злой умысел? Крупнейшая в СССР диверсия? Или чиновничья тупость?.."

Трудно было ответить себе на мучительный вопрос. Время ответов еще не приспело. Даже не брезжило... Одно было ясно. Наши

редакционные споры с Константином Зародовым пришли к концу. ("Мы-то, по крайней мере, в стороне",- утешался он. "Нет,

совсем не в стороне, Константин. На поле боя в стороне не стоят. Либо в одном окопе, либо в другом".)

Наша ежедневная газета последовательно, ухищренно, да чего таить, жульнически, подтасовывая факты, старалась ни в коем

случае не опровергнуть того, что оголтело пропагандировал Селявка. Поле боя оставлено за Селявкой. Гуляй, Селявка!

Размахнись рука, раззудись плечо, как говаривали в старину.

И я, фронтовой газетчик, да еще партбилет вчера выдали, как ни вертись, в одной цепи с Селявкой. Плечом к плечу идем. Коль

молчу, я - соучастник антисемита Селявки, пусть даже внутренне протестующий. Плевать селявкам на то, что я внутренне

протестую. Главное, чтоб с ноги не сбился...

Это была, может быть, самая тягостная ночь в моей жизни. "Хоть голову разбей о камни, а - соучастник!" ..

.Я не был в Ваенге недели две, не более. Пришел к торпедоносцам, незнакомые лица. У иных над губой пушок. Видать, и не

брились ни разу. В землянке ни одного старого летчика - куда девались?

Ребята лежат, с грохотом забивают "козла", пишут письма. В чистеньких, добротных комбинезонах, с новенькими планшетами из

кирзы. Некоторые даже в шлемофонах, из-под которых белеют свежие шелковые подшлемники.

В углу, на тумбочке, полевой телефон. На него нет-нет да и взглянут тревожно...

У печки сушат унты, спорят. Мальчишеский голос взмыл фистулой: Перестань! Мы -торпедоносцы, смертники...

Ох, не любят в штабе таких разговоров. "Нездоровые настроения. Красуются сосунки! Друг перед другом. Преувеличивают

опасность!.."

.. .Через двадцать лет, когда я приехал в Баенгу с киногруппой "Мосфильма" снимать художественный фильм "Места тут тихие",

меня познакомили с официальными данными, давно уже несекретными. За два с половиной года войны гвардейский торпедный

полк потерял триста процентов летно-подъемного состава. Обновился трижды...

Увидя меня, торпедоносцы прекратили спор. Румяный круглолицый паренек в комбинезоне, сброшенном до пояса, вяло

посмотрел в мою сторону, протянул с издевочкой: - А-а, щелкопер!

И, повернувшись ко мне, стал попрекать меня за псе "ляпы" во всех газетах, на которые, известно, особенно наметливы молодые,

еще не прославившиеся летчики. "Вон, даже в "Правде", в передовой -подумать только! -- фамилию Шкарубы перепутали.

Напечатали "Скорубо". Дела нашего не знаете..."

- А откуда им вообще понять, что такое торпедная атака, -- протянул срывающимся голосом кто-то невидимый в полумраке,- Им

абы гонорар.

Еще полгода назад я, пожалуй бы, рассмеялся. Супермены! У меня, сержанта -"моторяги", и то, наверное, больший налет, чем у

них, скороспелок. Покачало бы их, как меня, в хвосте допотопного тяжеловоза, который летчики иначе и не называли, как

"братская могила"!.. Не успели пороха понюхать, а распускают перья.

Но за эти полгода много воды утекло в Баренцево море...

Я шагнул в глубь мрачноватой, освещенной вполнакала землянки. - Чего вы, ребята, шумите?.. Не понимаю, что такое торпедная

атака? Да, не понимаю. Возьмите в торпедную атаку - пойму.

Притихла землянка. Свесившись с нар, в коридорчик выглянули любопытные. В торпедную атаку? По своей воле...

Парнишка в летном комбинезоне, снятом до пояса, сказал недоверчиво:

-Да я что... Командир эскадрильи разрешит -летите, пожалуйста. Он на старте сейчас.

Я завертел ручку полевого телефона. -- Старт! Дайте командира эскадрильи...-- Я назвал его имя. Это было имя одного из

самых храбрых людей Заполярья.

Командира подозвали. Узнав, в чем дело, он прокричал напряженным, застуженным голосом, что лететь мне никак нельзя.