Бремя секретов - Аки Шимазаки

Никогда не мог предположить, что теперь, пятьдесят лет спустя, стану рассказывать маме о своей первой любви. Я беру обе фотографии и иду к ней в комнату. Мама уже проснулась.

— Вот это я никогда никому не показывал, — говорю я.

Повернувшись ко мне, мама спрашивает:

— Что это?

— Старые фотографии. На них — тот, кто тебе хорошо знаком.

— Что еще ты отыскал? Фотографии папы?

— Нет. Посмотри.

Сначала я протягиваю ей ту, где Юкико стоит одна. Мама берет ее. И, взглянув, через несколько секунд говорит:

— Что это за девочка? Шизуко или Нацуко?

— Нет, это та, в которую я был когда-то влюблен.

— Юкико?

— Да.

Мама снова смотрит на фотографию и говорит:

— Лицо мне не знакомо. Она прожила в нашем квартале всего два года.

Показываю ей вторую фотографию, где Юкико три года и она вместе с мальчиком ее возраста. Мама долго разглядывает снимок.

— Вот еще одна фотография Юкико, — объясняю я. — Этого мальчика она в детстве очень любила. Они оба такие забавные.

Мама не отвечает. Взгляд ее словно прикован к фотографии. Через мгновение она спрашивает:

— Кто дал тебе эти фотографии?

— Юкико. Она говорила тогда, что у ее отца был очень современный фотоаппарат.

Мама по-прежнему не отрывает взгляда от фотографий, но больше ни о чем не спрашивает. Я встаю, чтобы выключить кондиционер. Открываю окна и стеклянную дверь, которая выходит в сад. Комната наполняется свежим воздухом. Жара спала. Сейчас лучшее время для работы в саду.

Выхожу в сад и потягиваюсь. Подсолнухи полностью раскрылись. Желтые лепестки сверкают в лучах заходящего солнца. Осматриваю огород. Спелые баклажаны, огурцы, тыквы, дыни. Начинаю выпалывать сорняки.

— Очень вкусно, правда?

Из комнаты доносится голос Шизуко: она разговаривает с мамой. Кажется, мама ест тыквенный суп. Шизуко рассказывает ей о внуках, которые собираются приехать к нам на праздник Бон. Мама еле слышно отвечает ей. Она давно так много не разговаривала. Похоже, она неплохо себя чувствует и действительно сможет сходить вместе с внуками на могилу к отцу.

Ветер стих, и теперь я слышу весь их разговор.

Шизуко говорит удивленно:

— Ну и ну! Я не знала, то у вас есть детская фотография Юкио.

Должно быть, она имеет в виду ту, где Юкико сфотографирована вместе с мальчиком. Мама молчит. Видимо, она, как обычно, задремала, слушая Шизуко.

— Наверное, он был чудесным ребенком, — продолжает Шизуко. — На этой фотографии он похож на Фуюки, когда тому было три или четыре года. Обязательно покажу Фуюки, когда он приедет к нам на Бон. Для него это будет сюрприз.

Я так и замер, склонившись над грядкой. Поворачиваюсь в сторону окон. Шизуко сидит на стуле спиной к саду.

— Детей связывает с родителями единая кровь, — говорит она маме. — Но если посмотришь на их лица, никакого другого доказательства не нужно… А кто эта девочка в матросском костюме?

На мгновенье повисла тишина.

— Юкико в тринадцать лет? — читает Шизуко надпись на обороте. — Эту девочку зовут Юкико? У них с Юкио почти одинаковые имена. Она немного похожа на Нацуко или, скорее, на Цубаки. Они с Юкио родственники? Нет, вряд ли. У вас ведь никого нет…

Все мое тело словно онемело. Каждое слово, произнесенное Шизуко, впивается в меня иглой. Значит, мальчик рядом с Юкико — это я? Поднимаюсь и распрямляю спину. Голова идет кругом. Я больше ничего не слышу.

Незаметно стемнело. Шизуко заперла изнутри все двери и террасу. В комнате погас свет. Я стою неподвижно в темноте.

Наконец иду к себе в комнату. Медленно подхожу к шкафу, где хранятся три книги, которые дал мне отец Юкико. Дрожащей рукой достаю книгу о французской революции и отыскиваю между страниц сложенный вчетверо листок бумаги. Аккуратно расправляю его и кладу на письменный стол. Адрес Юкико написан черными чернилами. Долго вглядываюсь в буквы. Вдруг Шизуко стучится в дверь.

— Твоей маме плохо… — говорит она с беспокойством.

К десяти часам вечера мама впала в кому. Шизуко немедленно вызвала врача и позвонила детям.

Я сижу возле маминой кровати. Время от времени повторяю: «Мама, ты слышишь меня?» Ответа нет. Долго вглядываюсь в ее бледное лицо. Она по-прежнему держит в руке две фотографии.

Неожиданно замечаю, что в другой руке у нее какой-то предмет, завернутый в вылинявшую белую ткань. Касаюсь ее безжизненной руки и аккуратно беру сверток. Разворачиваю. «Хамагури!» У меня перехватило дыхание. Створки ракушки все еще перевязаны пожелтевшей бумажной лентой. Тук-тук-тук… Стучит внутри камешек. Разорванная ленточка легко соскальзывает с ракушки. Камешек падает на пол. В углублениях створок слогами азбуки хирагана написаны два имени: «Юкико» и «Юкио». Я едва сдерживаю слезы.

Не отрываясь, смотрю на фотографии в маминой руке. Потом беру ту, где Юкико с мальчиком, со мной. Рука дрогнула, снимок упал на пол. На обороте я замечаю несколько слов, написанных нетвердым почерком: «Сынок, ты — самое дорогое, что есть у меня в целом мире».

Снова вглядываюсь в мамино лицо, беру ее холодеющую руку. Мои слезы капают на наши сомкнутые ладони.

ЦУБАМЕ

Запрокинув голову, я смотрю в небо.

Затянутое плотными облаками, оно простирается до бесконечности. Стоит жаркая и влажная погода, редкая для конца лета. Раннее утро, но моя рубашка уже вся мокрая от пота.

Над головой проносятся две ласточки: снуют туда-сюда между крышей дома и электропроводами. Скоро они улетят на юг, в теплые края. Вот бы и мне стать такой же свободной, как они.

Мама однажды сказала: «Если бы можно было родиться второй раз, я бы хотела родиться птицей».

Иду по узкой тропинке, которая тянется вдоль пруда, — это самый короткий путь к дому моего дяди. Я несу ему початки кукурузы, сваренные мамой. От кукурузы, обернутой в газетную бумагу, исходит жар. Весь день дядя работает на дамбе Аракава, где идет строительство отводного канала. Он перевозит на тачке землю и гравий. «Платят мало, но это все же лучше, чем ничего».

На берегу пруда зацвел аир. Останавливаюсь и смотрю на него. «Странно, — думаю я. — Аир обычно цветет в мае или в июне». Ветра нет, водная гладь неподвижна.

Вдруг вспоминаю, что сказала мама накануне вечером: «Вот уже несколько недель в доме совсем не видно крыс». Мне казалось, это хорошо, потому что крысы мешали нам спать. Но на мамином лице было беспокойство.

Бросаю в пруд камешек. Круги на воде расширяются, дрожат, колеблются. Смотрю на них, пока они не пропадают. Потом снова иду дальше быстрым шагом.

Когда я прихожу к дяде, он уже собирается идти на работу. Он удивлен видеть меня так рано утром.

— Что случилось, Йони? — спрашивает он. — Мама заболела?

Я улыбаюсь, качая головой:

— Нет. Ни сегодня, ни завтра мама не работает. Хозяин вместе с семьей уехал отдыхать в деревню.

И протягиваю ему сверток с кукурузными початками. Он с любопытством разворачивает бумагу. На мгновение я задерживаю взгляд на его длинных тонких пальцах, непривычных к грубой работе.

— Кукуруза! — вскрикивает он. — Спасибо!

Он кладет бумажный сверток в сумку и достает из кармана залатанной рубахи несколько монет.

— Купи себе конфет, — говорит он и кладет деньги мне в ладонь.

— Так много!

На эти деньги можно купить столько конфет, что их хватит надолго. Дядя, очень довольный, гладит меня по голове.

— Прости, Йони, мне пора идти. Если я опоздаю, меня выгонят с работы. Поблагодари маму от меня. Я зайду к вам на днях. До свиданья!

И он убегает.

На обратном пути мне встречается группа девочек моего возраста — все одеты в кимоно и хакама. Они идут в колледж. В темные волосы, спускающиеся ниже плеч, вплетены цветные ленты. Девочки весело распевают какую-то песенку. На минуту я задумываюсь: «Разве в школе уже начались занятия?» К тому же девочки ничего не несут в руках. Опустив глаза, шагаю дальше.

Я не хожу в школу. Я занимаюсь дома. Мама учит меня писать по-японски и по-корейски. Я уже знаю азбуку хирагана, катакана, хангул и примерно триста иероглифов ханмун. Днем я помогаю маме по дому, стираю и хожу за покупками.

Я останавливаюсь и оборачиваюсь: школьницы уходят все дальше и дальше, пока наконец не исчезают из вида.

Возвращаюсь домой. Мама сидит на бамбуковом стуле прямо напротив входа и аккуратно распарывает ножницами свою черную чима.

— А, ты уже вернулась! — говорит она, поворачиваясь ко мне. — Успела застать его дома?

— Да. Дядя просил поблагодарить тебя и сказал, что зайдет к нам на днях.

И показываю маме деньги, которые он мне дал. Мама улыбается:

— Тебе повезло. Только смотри не потеряй.

Я рассматриваю чима, разложенную у мамы на коленях. Кончики ниток вьются по полу. Из корейской одежды у мамы сохранились только чима и чогори.