Осмос - Ян Кефелек

Он сидел, развалившись в кресле, и смотрел на беззащитную Нелли. Какие воспоминания, какие желания томились за этими сомкнутыми ресницами. «Нелли», — прошептал он несколько раз, но ее ресницы остались неподвижны, даже не затрепетали. Нелли лежала под капельницей, и по трубочке медленно поднималась кровь. Вместо пижамы или ночной рубашки на ней были всего лишь два куска ткани с завязками на боках, так что в щель можно было увидеть обнаженное тело. Он сделал то же движение, которое сделал пять дней назад: протянул руку и просунул ее между завязками под тонкую ткань, чтобы потрогать ее живот, но кожи коснуться не смог, так как живот у нее был плотно перевязан бинтами, как у мумии. Осторожно вытаскивая руку из-под ткани, он все же коснулся округлого холмика груди, но не осмелился задержать на этом холмике руку, не осмелился ласкать эту грудь. От Нелли попахивало хлороформом и веяло жаром. Она сейчас не была такой уж писаной красавицей. Она была измучена болью и усталостью, и именно поэтому выглядела немного глуповатой, как когда-то выглядела юная цветочница, которую мальчишки дразнили и которой они, корча за спиной рожи, приставляли к голове сзади рожки. Серебристые пряди волос, намокшие от пота и свалявшиеся, как бы приклеились к ее вискам и щекам; нос лоснился, пересохшие губы обметало и над ними даже появилась сероватая полоска. А что, если ее придушить?.. Если он сейчас примется ее душить, он увидит, как изо рта вывалится ее лживый змеиный язык, как на короткий миг вспыхнут опасным огнем ее глаза немецкой овчарки, как вскоре они погаснут и закроются.

Марк смотрел-смотрел на влажную от пота, матовую шею Нелли и почувствовал, что засыпает. Внезапно в палату вошла медсестра.

— Господин Лупьен?

— Это я.

— Она вас ждала.

— Она меня ждала?

— Ждала и не могла заснуть! Она не спала уже три дня и три ночи. У вас замечательный мальчик, но по состоянию здоровья он должен пока что оставаться в особом помещении, в так называемом инкубаторе. Вот его документы. У вас осталось совсем немного времени, чтобы его признать и зарегистрировать в соответствии с законом, вы должны это сделать сегодня, иначе на вас наложат штраф, а мэрия, учтите, закрывается в пять часов вечера. Так что поторопитесь.

Она смотрела на него с удивлением и недоверием. Ну еще бы! Он был в грязном комбинезоне, да вдобавок от него несло дешевым вином, как из бочки.

— Я тоже давно не спал, мадемуазель, и я очень устал. Не найдется ли у вас таблетки аспирина?

Медсестра удалилась. Нелли вроде бы по-прежнему спала, но он-то заметил, как на мгновение между смеженных век блеснул ее зеленый глаз. С бешено бьющимся сердцем он склонился над ней и дрожащими губами несколько раз прошептал ее имя, имя той, которую он любил и которую хотел бы либо забыть, либо уничтожить. Кончиком пальца он провел по ее истомленному лицу, обвел его контуры, словно стирая с него следы ласк другого мужчины и ее прошлое, в котором ему не было места. Наконец Марк встал, выпил стакан воды и пробормотал: «До скорого свидания, моя любовь. Увидимся позже».

Он по ошибке вошел в большой, просторный лифт, предназначенный для пациентов и медперсонала. Все стены там были обклеены инструкциями на случай пожара, призывами соблюдать личную гигиену, правилами предродовой подготовки будущей матери и остальных членов семьи к счастливому событию, рекомендациями Общества материнства и детства относительно диеты и т. д. Одно из слов, выделенных жирными буквами, привлекло его внимание, буквально притянуло его взгляд, словно магнитом: «инкубатор». «Посещения запрещены». Тем лучше. Да его туда никто и силком бы не затащил!.. Створки лифта медленно разошлись в стороны… Ему казалось, что лифт шел вниз, но нет, он, оказывается, поднимался. Шестой этаж… Он вышел на лестничную площадку, и тотчас же его взгляд уперся в призыв, начертанный прямо на стене: «Тихо! Дети спят!» Он прошел мимо стола дежурной медсестры, за которым никого не было и рядом с которым тихонько гудела микроволновая печь; он оказался в пустынном холле. По обе стороны от дверей стояли какие-то большие металлические фляги и тележка, вся заставленная какими-то банками, склянками, бутылочками, колбочками и ампулами. Он толкнул дверь и вошел куда-то, куда его сами, против его воли, несли ноги… и тотчас же застыл на месте, почти задыхаясь. У него возникло впечатление, что воздух с трудом циркулирует в его легких, что он вообще не дышит, как обычно, через нос, а соединен с жизнью плохой, забитой пылью трубкой или перекрученным шлангом. Вокруг царила тишина, как в виварии. В голубоватом полумраке он разглядел, что вдоль стен стоят какие-то прозрачные емкости, в которых знай себе спали малыши. Привет, головастики! Он никогда не видел такого количества младенцев, их было, может быть, двадцать, а может быть и больше, и все такие страшненькие, один страшней другого, некоторые так прямо отвратительные, гадкие, мерзкие, без глаз, без ртов, со сморщенной старческой кожей, со злобными гримасами на крохотных рожицах, с мокрыми, словно покрытыми скользкой слизью волосенками, и все, как на подбор, ярко-розового, неестественно-розового цвета, довольно противного… как перевозбужденный член… Ах ты Боже мой! И появление на свет этих божьих коровок, этих козявок называют счастливым событием! Вот чем заканчивается их любовь, когда они говорят, что любят вас! Да не вас они любят, а этих головастиков, что зарождаются в их телах и потом выскакивают из них, уже разевая рты, готовые заорать. Ругаясь себе под нос, он взвешивал на руке мягкие тельца младенцев, ощущая, как они пыхтят, кряхтят, трепыхаются, вздрагивают от его прикосновений. Он рассматривал на их ручонках специальные браслеты, на которых были указаны имена, своеобразные удостоверения личности для новорожденных. Моргана… Ванесса, Манон, Стефания… Сколько девчонок! Ах, чертовы жабки! Нет, ничего не изменилось в этом мире: Земля продолжает вращаться, все идет своим чередом, делать детей — дело нехитрое, они плодятся ужасно быстро… Ну, так какое же из этих земноводных вылезло, нет, выползло из живота Нелли? Кому из них предстоит стать его судьбой? Его роком? Этот, что ли? Он взял на руки еще одного младенца, и в этот момент у него в кармане заверещал мобильник. К одному уху он приложил мобилу, к другому же прижалась горячая попка ребенка, которого он придерживал второй рукой.

— Черт побери! Старик, где ты шляешься? Пропал на целых пять дней и ни слуху ни духу!

— Да сейчас приеду, не ори. Вы где?

— У училок. Девчонка не хочет открывать дверь, а ее благоверный смылся. Ждем тебя, чтобы либо взломать дверь, либо уломать эту дуру.

— Иду.

— Ты далеко?

— В клинике, у меня только что сын родился.

— Вот здорово, старик! Сын, это же классно! Слушай, обмыть бы надо!

— Успеем… А вообще-то нельзя ли подождать с этой училкой до завтра?

— Ты что, больной? Совсем спятил? Теперь тебе не только о себе надо думать! Теперь у тебя есть сын, а его кормить, поить, одевать, обувать надо. Так что соображай…

Марк нажал на кнопку конца связи и обнаружил, что сам того не сознавая, в какой-то момент принялся укачивать ребенка. Он не испытывал к нему ненависти, нет… мало того, он чувствовал, что все крепче прижимает малыша к себе, а тот, свернувшись клубочком, прижимается к нему. На бирочке, прикрепленной к кушачку малыша, он успел прочесть: Марк Аврелий, — и тотчас же обернулся на звук быстрых шагов и грозный голос шипевшей на него медсестры.

— Что за безобразие! Что вы тут делаете?

— Да вот, пришел посмотреть… этот вроде бы мой…

— Вы что, читать не умеете? Сюда нельзя посторонним!

Как воришка, застигнутый на месте преступления и пойманный с поличным, он позволил ей забрать у него из рук младенца, думая только об одном: как бы поскорее дать деру. Медсестра властным тоном велела ему приходить в часы, предназначенные для посещений. Он бросился вниз по лестнице.

Ага, у него небольшой выигрыш! Он может сыграть одну партию бесплатно… Пустячок, а приятно… Было пять часов вечера, Марк играл на электронном бильярде, играл весь день. Он не пошел к училкам, куда его настойчиво звал напарник, не отвечал на звонки. Он литрами пил кофе и воду, сожрал бесчисленное количество бутербродов, и все время повторял и повторял про себя против своей воли «Марк Аврелий»; эти два слова вертелись у него в мозгу так, как порой крутятся слова или музыка какой-нибудь привязчивой песенки; но он никак не мог избавиться от этого наваждения, хотя и старался чем-то их «перебить». К тому же все-таки о чем-то они ему напоминали, о чем-то очень далеком, смутном…

Он вышел из бара в каком-то странном полукоматозном состоянии. Прямо перед ним находилась мэрия. Над входом развевался государственный флаг. С утра он уже раз двадцать прошел по этой площади. Он видел, как в двери мэрии входили люди: пенсионеры, вдовы, женихи и невесты. Он видел, как они оттуда выходили; он наблюдал за тем, как группа инвалидов, с трудом передвигавшихся на костылях и колясках, возлагала цветы к памятнику горожанам, павшим на фронтах. Он пересек пешеходную зону, выложенную мраморной плиткой, и у него в эту минуту создалось впечатление, что он ступает не по твердой почве, а идет подобно Христу по золотисто-черной воде аки посуху, и впереди его ждет девочка, размахивающая руками. Ему казалось, что он ее видит наяву, хотя и сознавал, что его видения — это бред… Нет, девчонка-то действительно была, только не та, что привиделась ему в тот миг, когда он пытался покончить с собой. Перед ним на карусели каталась девчонка в шерстяной шапочке с зеленым помпоном, в больших очках в черепаховой оправе, она сидела за рулем пожарной машины, воображая, что правит ею и ведет ее по усыпанному звездами голубому небу среди слоников, пароходов, самолетов, танков, страусов, дельфинов. Был среди этих экзотических средств передвижения и еще один «предмет», который Марк назвал про себя Ноевым ковчегом, ощетинившимся радарами и пушками. Чувствуя себя еще оглушенным и ошалевшим от бильярда, Марк подошел поближе и смешался с толпой родителей, он смотрел на крутящийся круг карусели, и перед его взором мелькали кепочки и шапочки, расстегнутые воротники и развевающиеся шарфики, сопливые носы, выбившиеся пряди волос, беззубые улыбки, косички и челки, смеющиеся или перепуганные рожицы, — и все это куда-то неслось, подчиняясь ритму какого-то веселенького мотивчика с испанским «привкусом». Внезапно он почувствовал, что сердце у него сейчас выскочит из груди, потому что он вдруг увидел среди мигающих лампочек маленькую яхточку Нелли, а за ней следовала огромная ржавая черная посудина, на борту которой огромными белыми буквами было выведено ее название: «Марк Аврелий».