Цвет пурпурный - Элис Уокер

И наконец мы отплыли в Африку. Мы покинули Саутхемптон, в Англии, 24 июля и прибыли в Монровию, в Либерии, 12 сентября. По пути мы делали остановки в Лиссабоне, что находится в Португалии, и Дакаре, в Сенегале.

В Монровии мы последний раз увидели людей, нам более-менее знакомых и привычных, так как Либерия была «основана» бывшими американскими рабами, вернувшимися жить в Африку. Был ли хоть один из их предков на этих берегах, в Монровии, спрашивала я себя, и что они чувствовали, проданные некогда в рабство и вернувшиеся, чтобы быть правителями этой земли, но не разорвавшие уз со страной, некогда купившей их?

Сили, мне пора заканчивать. Солнце уже не такое жаркое, и мне надо готовиться к вечерним занятиям в школе и вечерней службе.

Как бы мне хотелось, чтобы ты была со мной или я с тобой.

С любовью, твоя сестра Нетти.

После первой мимолетной встречи с Африкой в Сенегале мы остановились на некоторое время в Монровии. Столица Сенегала называется Дакар, и люди там говорят на своем языке, наверное, на сенегальском, и еще на французском. Они такие черные, Сили, я таких в жизни не видела. Знаешь, как мы иногда говорим о человеке, что он чернее некуда или что он иссиня-черный, вот они как раз такие. Ах, Сили, они просто сияют чернотой. Черные до блеска, как еще у нас дома говорят о тех, которые по-настоящему черные. Но все-таки, Сили, попробуй вообразить город, сплошь состоящий из таких иссиня-черных, черных до блеска людей, одетых в ярко-синие одежды с узорами, как на наших самых красивых лоскутных одеялах. Все высокие, стройные, с длинными шеями и прямыми спинами. Можешь ты вообще такое представить, милая Сили? У меня было чувство, что я вообще раньше черного цвета никогда по-настоящему не видела. И, Сили, в этом есть что-то волшебное. Этот черный цвет настолько черный, что просто слепит глаза, и блеск кажется отраженным светом луны, такое от него исходит свечение, но кожа их сияет и при солнце.

Сказать по правде, мне не очень понравились сенегальцы, которых я встретила на рынке. Они только и думали, как бы продать свой урожай. Если мы ничего не покупали, они переставали нас замечать, так же как они не замечали местных французов. Я почему-то не ожидала увидеть в Африке белых, но их тут целые толпы. И не все из них миссионеры.

В Монровии их тоже полно. Даже у президента, чья фамилия Табмэн, среди министров есть несколько белых. И много цветных, выглядящих как белые. На второй день после нашего приезда в Монровию нас пригласили на чай в президентский дворец. Он очень похож на американский Белый дом, где живет наш президент (так сказал Самуил). Президент долго говорил о том, сколько усилий он тратит на развитие страны, и о трудностях с туземцами, которые не хотят работать на благо страны. Я впервые слышала, чтобы черный человек использовал это слово. Я знаю, что для белых все цветные — туземцы. Он закашлялся и сказал, что имел в виду уроженцев либерийской земли. Однако я не видела ни одного из этих «туземцев» среди его министров. И жены министров не походили на местных жительниц. По сравнению с ними, разодетыми в шелка да жемчуга, мы с Коринной были одеты не просто кое-как, а вообще никак. Мне кажется, эти женщины из дворца тратят уйму времени на одежду, но все равно они выглядели какими-то недовольными, в отличие от веселых школьных учительниц, которых мы случайно встретили, когда они шли купаться со своими учениками.

Перед отъездом нам показали самую большую в стране плантацию какао. Огромное поле какао, до самого горизонта. И целые деревни с жителями, построенные прямо среди полей. Мы видели, как усталые семьи возвращались домой с работы с корзинками для сбора какао-бобов (в начале дня они служат корзинками для еды, чтобы есть в поле), и среди них женщин с детьми за спиной. Но представляешь, Сили, какие бы они ни были усталые, они все равно пели! Совсем как мы дома. Я спросила Коринну, почему усталые люди поют. Так устали, что ни на что другое не способны, сказала она. И потом это не их поля, Сили, и даже не президента Табмэна. Владельцы живут в таком месте, которое называется Голландия. Они делают голландский шоколад. Рядом с полями живут надсмотрщики, они смотрят, чтобы люди работали как следует.

Ну вот, мне опять пора идти. Все уже спят, я пишу при свете лампы. На свет слетелось столько насекомых, что меня просто съедают живьем. У меня укусы везде, даже на затылке и на пятках.

И вот еще что…

Писала ли я про то, как мы впервые увидели на горизонте африканский берег? У меня в душе что-то случилось в эту минуту, Сили, будто ударил большой колокол, и все во мне содрогнулось. Коринна с Самуилом почувствовали тоже самое. Мы опустились на колени прямо на палубе и поблагодарили Бога за то, что он дал нам возможность увидеть землю, о которой плакали наши предки, и умерли, так и не увидев ее.

Ах, Сили, смогу ли я тебе все это рассказать?

Даже не буду задаваться такими вопросами. Предадимся на волю Божью.

Вечно любящая тебя сестра Нетти.

Посреди слез да вздохов, да сморканий да гаданий про непанятные слова в Неточкиных письмах мы и не заметили как время прабежало, а мы еле-еле первые два, не то три письма успели разобрать. Только дочитали до таво места, как она в Африке устроивши, тут и Мистер __ с Грейди домой воратились.

Ну все, крепись, Шик говарит.

Не понимаю, говарю, почему бы мне его не убить.

Не моги, гаворит. Нетти скоро домой вернется, а тут здрасьте. Не надо ей с тобой тово пережить, что мы с Софией пережили.

Ох, трудненько это будет, говорю, а Шик тем временем свой чемоданчик вытряхивает да письма туда ложит.

А что, Иисусу Христу, что ли, не трудно было? Ништо, справился. Помнишь, что у ево сказано? Не убий, сказано. Меня в том числе, хотел, наверное, добавить, знал ведь, с какими дураками дело имеет.

Мистер __ не Христос. И я тоже не Христос, говарю.

Верно, но для Нетти ты кой-чево значишь. Хреново ей будет, если ты ей такую свинью падложишь, пока она домой едет.

Слышим, Грейди с Мистер __ в кухне посудой гремят. Дверью кладовки хлопают.

Мне уже тошно. Чую, будто все во мне окаменело. Не-е, говорю, все-таки лучше я его убью. На душе спокойнее будет.

Нет, не будет. Никому лучше еще не становилось после смертоубийства. Может быть, как-то становилось.

Как-то лучше, чем никак.

Сили, тут Шик говорит, ты кроме Нетти еще кое о ком должна подумать.

О ком это? Спрашиваю.

Обо мне, Сили, обо мне ты тоже должна чуточку подумать. Мисс Сили, если ты Альберта укокошишь, у меня только и останется, что Грейди. От одной мысли тошно.

Вспомнила я про лошадиные Грейдины зубы, и смех меня разобрал.

Можешь сделать, штобы Альберт со мной не спал, пока ты тут, а вместо него ты?

Не знаю как, но она сделала.

Мы с Шик спим рядышком как две сестры. Вроде и хочется мне быть с ней, и смотреть на нее ндравится, вот только сиси мои обмякли, и кнопка не встает. Ничегошеньки мне больше не надо, думаю я, все во мне умершее. He-а, Шик говарит, это из-за тово, что ты нынче горюешь, да гневаешься, да об убийстве помышляешь. Ничего, это пройдет, и сиськи заторчат, и кнопка встанет.

Телячьи нежности я люблю, говарит она, больше мне на сегодняшний день ничево не надо, и точка.

Ага, говорю, обниматься-то больно сладко.

Она говорит, Раз такие дела пошли, надо нам чем-нибудь заняться, из ряда вон выходящим.

Это каким, спрашиваю.

Ну, говорит она, оглядывая меня, давай-ка к примеру сошьем тебе пару брюк.

Зачем это мне портки? говорю. Мужик я, что ли?

Нечего важничать, говарит она. Платья на тебе не сидят. Ты не так сделана, чтобы платья носить.

Ну, не знаю, я говорю. Мистер __ скажет, не позволю своей жене в брюках ходить.

Почему это? Шик говарит. Вся работа в доме на тебе. Срам смотреть, как ты, платье надевши, в поле горбатишься. Как ты умудряешься на подол не наступать, и как тебя еще под лемех не затянуло, это загадка природы.

Да? говарю.

Да. И еще тебе скажу. Я раньше, когда мы с Альбертом хороводились, бывало, штаны его надевала. Даже было раз, он мое платье надел.

Брешешь, говорю.

Истинная правда. Я же говарю, он был смешной. Не то што нынче. Он обажал меня в брюках. Портки для него, што красная тряпка для быка.

Фу, говорю. Представила я себе картину, и аж противно стало.

Сама знашь, какие они, Шик говорит.

Из чево шить-то бум, говорю.

Надо раздобыть военную форму, говарит Шик. Потренироваться чуток. Ткань на ей крепкая. И бесплатная.

У Джека есть, говорю, Одессиного мужа.

Ага, говорит. Так и заведем, шить да Неттины письма читать.

Ишь, думаю, хитрюга, лучше иглу мне в руку, чем бритву. Она больше ничего не сказала, подошла ко мне и обняла.

Как я узнала, што Нетти живая, начала потихоньку спину разгибать. Стала думать, вот она вернется и мы уедем отсюдова подальше, я, она и двое наших детей. Стала гадать, на ково они похожие. Чтой-то тяжко мне о них думать. Неловко как-то мне. Ежели по правде, то больше стыда чувствую, чем любви. Как они вообще? Нормальные аль нет? Шик говорит, при кровосмешении дети дураки получаются. Кровосмешение от сатаны, на погибель людям.