ПЬЕР - Герман Мелвилл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тут всегда присутствовало некое нежное покровительственное великолепие цветущей г-жи Глендиннинг, возвышавшееся над тонким и скромным девичеством молодой Люси. Она относилась к ней так, как могла бы относиться к чрезвычайно красивому и не по годам развитому ребенку; и точно такой Люси и была. Будучи женщиной дальновидной, г-жа Глендиннинг не могла не чувствовать эту зрелость даже в женственной Люси: Люси для неё всё ещё была ребенком, поэтому она, ликуя, чувствовала, что в определенной интеллектуальной энергии, если можно так выразиться, она была существенной противоположностью Люси, сочувствующий ум и личность которой слились в единой форме поразительной деликатности. Но здесь г-жа Глендиннинг была права и не права одновременно. Настолько далеко, насколько здесь ей виделось различие между собой и Люси Тартэн, она не допускала ошибки; но именно поэтому дальше – гораздо дальше – думая, что видит свое врожденное превосходство над ней в абсолютной шкале бытия, она весьма глубоко и неизмеримо ошибалась.
Ведь чем может быть художественная стилизация ангелоподобия, если не самой высокой сущностью, совместимой с созданным существом, – внутри ангелоподобного нет вульгарной энергии. И то, что очень часто побуждает к показу какой-либо энергии – свойство, в мужчине или женщине, в основе своей являющееся устремлением, – качество чисто земное, а не ангельское. Это ложь, что все ангелы падают по причине честолюбия. Ангелы никогда не падают и никогда не бывают честолюбивыми. Поэтому доброжелательно и нежно, и со всем уважением, как будто от своего сердца, о, г-жа Глендиннинг! станьте теперь поддержкой для кудрявой Люси; а пока, леди, вы, к великому прискорбию, ошибаетесь, когда раздвигаете гордые, двойные арки яркого нагрудника на вашей груди, с тайным триумфом над той, кому вы так мягко, но все же покровительствуете, – Маленькой Люси.
Но неосведомленная об этих дальнейших идеях, эта прекрасная с виду леди, теперь ждавшая возвращения Пьера из двери портика, сидела в очень глубокой задумчивости; ее взгляд остановился на графине с вином янтарного цвета, стоящим перед нею. Случилось ли так, что она, так или иначе, увидела некое скрытое сходство между этим удивительно тонким и изящно задуманным маленьким графином, емкостью с пинту, наполненным легким, золотым вином, или нет, теперь абсолютно не известно. Но действительно, из-за странного и похожего на пророческое, удовлетворенного выражения ее лучезарного и добродушного лица, она казалась некой тщеславной болтуньей, что следовало из следующих слов: – Да, она – очень приятный небольшой графин на пинту для девочки; довольно маленький графин с пинтой Белого Шерри для девочки; а я – я – графин с кварту – Порто – крепкого Порто! Итак, Шерри для мальчиков и Порто для мужчин – так, я слышала, говорят мужчины; и Пьер – всего лишь мальчик, но когда его отец женился на мне, – почему нет, его отец снова стал тридцатипятилетним.
После недолгого дальнейшего ожидания г-жа Глендиннинг услышала голос Пьера – «Да, до восьми часов, по крайней мере, Люси – ничего страшного»; затем дверь зала хлопнула, и Пьер вернулся к ней.
Но теперь она обнаружила, что непредвиденное посещение Люси полностью расстроила весь деловой настрой ее энергичного сына; было бы благоразумно вернуть настрой снова, чтобы не было никакого сообщения с морем приятной задумчивости.
«Дорогая моя! В некое другое время, сестра Мэри».
«Не в этот раз; это весьма определенно, Пьер. Честное слово, я должна буду похитить Люси и временно увезти за границу, и приковать тебя к столу, если не будет предварительного взаимопонимания с тобой, до запроса адвоката. Хорошо, я все же буду направлять тебя тем или иным способом. До свидания, Пьер; я вижу, что ты мне пока не нужен. Я предполагаю, что не увижу тебя до завтрашнего утра. К счастью, у меня есть очень интересная книга для чтения. Адью!»
Но Пьер остался на своем стуле; его пристальный взгляд остановился на тихом закате за лугом и дальше, у теперь уже золотых холмов. Стоял величественный, великолепный в своей мягкости, и самый добрый вечер, который явно казался языком всего человечества, как бы говоря: Я опускаюсь в красоте, чтобы поняться в радости; Любовь присутствует повсюду во всех мирах, приходя в виде таких закатов; страдания нет: это – глупый призрак истории. Любовь, будучи всемогущей, разве допустит страдание в своем мире? Может ли бог солнечного света учредить мрак? Повсюду этот безупречный, чистейший, ясный, красивый мир; радуйтесь сейчас и радуйтесь всегда!
Тогда лицо, которое прежде, как казалось, мрачно и укоризненно наблюдало за ним из сердца сверкающего заката, лицо это отодвинулось от него и оставило наедине с душевной радостью и мыслями о том, как этой очень важной ночью он будет произносить волшебную брачную клятву своей Люси; ну, a юность, более счастливая, чем Пьер Глендиннинг, сидела и наблюдала, как солнце этого дня клонится к закату.
IV
После этого веселого утра, уже в тот полдень, когда все случилось, и тем же вечером, столь наполненным различными мыслями, душа Пьера уже обрела радостную мягкость и спокойствие; бесподобное чувство дикого мучения от ожидаемого восторга в более слабых умах слишком часто уводит милую влюбленную птицу из ее гнезда.
Начало ночи было теплым, но темным – из-за еще не взошедшей луны, – и Пьер прошел под развесистыми пологами из длинных ветвей плакучих деревенских вязов, почти непроницаемой чернотой окружавших его, но не ведущих к залам, мягко освещенным его очагом. Он отошел не очень далеко, когда на некотором расстоянии от себя он заметил свет, медленно приближавшийся с противоположной стороны дороги. Поскольку носить фонарь было обычаем некоторых более пожилых и, возможно, робких жителей деревни, выходящих из дому темной ночью, то увиденное не было чем-то новым для Пьера; тем не менее, пока тот тихо приближался, единственно различимый им, его так или иначе охватило невысказанное предчувствие, что свет должен искать именно его. Он почти дошел до двери дома, когда фонарь пересекся с ним; и, как только его быстрая рука коснулась, наконец, маленьких створок калитки, которая, как он мыслил, пропускала его с большим восхищением, так тяжелая ладонь легла на него, и одновременно фонарь был поднят к его лицу, закрыв темную фигуру человека, чье лицо он мог, пусть и неотчетливо, но различить. Но Пьера, открытого для обозрения, как оказалось, уже быстро исследовал другой человек.
«У меня письмо для Пьера Глендиннинга», – сказал незнакомец, – «и я полагаю, что это вы». Одновременно с этими словами письмо было вынуто и вложено в руку Пьера.
«Для меня!» – воскликнул Пьер, бледнея и приходя в себя после странной встречи. – «Мне кажется, что сейчас – странное время и место для доставки вашей почты, – кто вы? – Стойте!»
Но, не давая ответа, посыльный обернулся и уже повторно пересек дорогу. Первым импульсом Пьера было шагнуть вперед и преследовать его, но, улыбнувшись над своим собственным беспричинным любопытством и трепетом, он снова остановился и плавно повернул письмо в своей руке. Какой таинственный корреспондент, – подумал он, своим большим пальцем обводя печать по окружности; никто не пишет мне, кроме как из-за границы, и их письма приходят через контору; и что касается Люси – фу! – только что она сама была на этом месте, и едва ли её письма были бы доставлены от её собственных ворот. Странно! но я приду и прочитаю его; – нет, нет так; – я приду и прочитаю снова в ее собственном сладком сердце – это дорогое официальное письмо с небес ко мне, – и это дерзкое письмо для меня занятно. Я подожду, пока не приду домой.
Он вошел в ворота и положил свою руку на дверной молоточек дома. Внезапная прохлада в его руке вызвала бы небольшое и, в любое другое время, необъяснимо приятное чувство. Непривычно для него, но дверной молоточек, казалось, произнес –
